Скачать «Эрфуртскую программу» в формате epub

Предисловие

Когда обсуждался проект новой программы социал-демократической партии, я внес на страницах «Neue Zeit» («Новое время») предложение о желательности составить к программе популярный комментарий, который изложил бы подробнее, обосновал и разъяснил ее краткие, голые положения.

Осуществить это предложение было поручено мне самому; но, взявшись за дело, я скоро убедился, что совершенно невозможно дать в тесных рамках манифеста, как я намеревался, обстоятельное и общепонятное изложение всех основных положений, которые необходимы для суждения о нашей партии. Мне пришлось бы ограничиться лишь краткой характеристикой их, и тогда я сумел бы в лучшем случае дать лишь бледную копию «Коммунистического манифеста», для понимания которой, как и для понимания самого «Манифеста», необходимы были бы некоторые предварительные сведения в области политической экономии и истории. Или же мне пришлось бы ограничиться разъяснением некоторых основных положений, как это я сделал в брошюре, вышедшей одновременно с настоящей книгой.

Но такая брошюра сама по себе не достигает цели, которую имело в виду мое предложение. Наряду с краткими брошюрами, которые должны обратить внимание масс на наши стремления, нам нужен своего рода катехизис социал-демократии, руководство для тех, кто хочет ближе ознакомиться с ее ходом мысли, а также руководство для агитатора, который хочет ознакомить с этим ходом мыслей других. Такой работы в нашей литературе пока нет. Все произведения немецкой социалистической литературы, превосходящие размеры брошюры, представляют собой монографии, каждая из которых затрагивает лишь одну или несколько, но отнюдь не все стороны современного социализма. Правда, эта литература уже настолько обширна, что дает возможность всестороннего ознакомления с нашими принципами. Кто, например, прочел и понял «Капитал» Маркса или сочинения Энгельса «Положение рабочего класса в Англии», «Развитие социализма от утопии к науке» и «Происхождение семьи, частной собственности и государства», затем «Женщину и социализм» Бебеля и, наконец, упомянутый выше «Коммунистический манифест», идеи которого проходят красной нитью через все эти труды,— тот должен быть уже в состоянии охватить со всех сторон мир идей современного социализма.

Однако чтение всех этих книг, особенно «Капитала», доступно не всякому, и до сих пор отсутствовало промежуточное звено между брошюрами и специальными произведениями социалистической литературы, отсутствует популярное и в то же время обобщающее изложение и обоснование всех главных положений социал-демократии.

Настоящая книга представляет собой попытку восполнить этот пробел. Следуя Эрфуртской программе, я хочу общедоступно осветить каждую из сторон социалистического мировоззрения, имеющих существенное значение для понимания социал-демократии. Само собой разумеется, что речь идет здесь не об их систематическом, научном обосновании, а прежде всего об облегчении их понимания в интересах практической деятельности социал-демократии. Поэтому общие основополагающие теории затронуты вкратце, даны лишь результаты исследования, без обоснования и полемики. Более близкое ознакомление с этими теориями является уже делом специального исследования. Зато ряд отдельных вопросов, имеющих более непосредственное значение и являющихся в настоящее время предметом оживленных споров, изложен подробнее, как, например, гибель мелкого производства, картели, перепроизводство, отношение рабочего класса к политическом и профсоюзной деятельности и т. д., особенно же вопрос о «государстве будущего».

В общем и целом предлагаемое сочинение по самому своему замыслу дает лишь обзор идей, уже изложенных в основных произведениях социал-демократической литературы. Ио именно это стремление к широкому охвату заставляло по временам затрагивать области, которые до сих пор еще совершенно не освещались в пашей партийной литературе или рассматривались в другой связи, чем здесь. Поэтому мы надеемся, что не только те читатели, которые до сих пор стояли вдали от пашей партии, но также и те, которые знакомы с нашей литературой, найдут в этой работе некоторые новые мысли.

Штутгарт, июнь 1892 г.

Карл Каутский

I. ГИБЕЛЬ МЕЛКОГО ПРОИЗВОДСТВА

1. МЕЛКОЕ ПРОИЗВОДСТВО И ЧАСТНАЯ СОБСТВЕННОСТЬ

Программа, которая была принята немецкой социал-демократией на партийном съезде в Эрфурте (14—20 октября 1891 г.), распадается на две части — общую, теоретическую, излагающую основные положения и конечные цели социал-демократии, и практическую часть, содержащую требования, которые социал-демократия, как партия действия, предъявляет к нынешнему обществу и нынешнему государству, чтобы этим проложить путь к достижению своих конечных целей.

Нас занимает здесь только первая, общая часть. Она распадается в свою очередь на три подотдела: 1. Характеристика современного общества и хода его развития. Отсюда выводятся: 2. Конечные цели социал-демократии и 3. Средства, которые могут вести и поведут к их осуществлению.

Рассмотрим прежде всего первый подотдел. Он состоит из четырех положений, которые гласят:

«Экономическое развитие буржуазного общества с естественной необходимостью ведет к гибели мелкого производства, основу которого составляет частная собственность работника на средства производства. Оно отделяет работника от его средств производства и превращает его в неимущего пролетария, между тем как средства производства становятся монополией сравнительно небольшого числа капиталистов и крупных землевладельцев.

Рука об руку с этой монополизацией средств производства идет вытеснение раздробленных мелких предприятий колоссальными крупными предприятиями, совершается превращение ручных инструментов в машины, происходит гигантский рост производительности человеческого труда. Но все выгоды этого переворота монополизируются капиталистами и крупными землевладельцами. Для пролетариата и опускающихся средних слоев — мелкой буржуазии, крестьян — он знаменует и увеличение неустойчивости их существования, нищеты, гнета, порабощения, унижения, эксплуатации.

Все более возрастает число пролетариев, все более массовой становится армия избыточных рабочих, все резче противоположность между эксплуататорами и эксплуатируемыми, все ожесточеннее классовая борьба между буржуазией и пролетариатом, которая делит современное общество на два враждебных военных лагеря и является общим признаком всех промышленных стран.

Пропасть между имущими и неимущими увеличивается еще более благодаря коренящимся в самой сущности капиталистического способа производства кризисам, которые становятся все обширнее и опустошительнее, возводят всеобщую неустойчивость в нормальное состояние общества и служат доказательством того, что производительные силы переросли нынешнее общество, что частная собственность на средства производства стала несовместимой с их целесообразным применением и полным развитием».

В самом начале нашей программы мы сталкиваемся с заслуживающим внимания выражением: «экономическое развитие». Оно подводит нас вплотную к основному пункту социал-демократического мировоззрения.

Иной думает, что говорит бог весть какую мудрость, когда в противовес нам заявляет: «Ничто не ново под луной. Как теперь, так было всегда и всегда так будет». Нет ничего ошибочнее и бессмысленнее подобного утверждения. Современная наука показывает нам, что ни в чем нет застоя, что в обществе, как в природе, наблюдается непрерывное развитие.

Мы знаем теперь, что первоначально человек, подобно животным, существовал только собиранием того, что в готовом виде давала ему природа. Но он стал изготовлять одно за другим оружие и орудия труда, одно совершеннее другого. Он стал рыбаком, охотником, скотоводом, наконец, оседлым земледельцем и ремесленником. Все быстрее и быстрее становится ход развития, пока наконец в наше время, в век пара и электричества, развитие достигло такого темпа, что мы можем теперь проследить его своими собственными глазами, не нуждаясь в сравнении с далекой стариной. И все же находятся люди, которые с видом превосходства хотят нас поучать, что ничто не ново под луной!

Способ, которым люди добывают себе средства к существованию, создают (производят) необходимые для этого блага, зависит от свойств их орудий труда, их сырья — одним словом, от тех средств, которые находятся в их распоряжении для создания (производства) благ,— зависит от их средств производства. Но люди никогда не занимались производством в одиночку, а всегда большими или меньшими обществами, различные формы которых зависят от господствующих в разное время способов производства.

Поэтому развитию производства соответствует общественное развитие.

Формы же общества и отношения его членов друг к другу находятся в самой тесной зависимости от форм собственности, которые это общество признает и сохраняет в силе. Поэтому рука об руку с развитием производства идет также и развитие собственности.

Поясним это примером крестьянского хозяйства.

Полное крестьянское хозяйство обнимает две отрасли: скотоводство и земледелие. В скотоводстве у нас господствовало всюду до XVIII в., а во многих местах господствует еще и теперь выгонное хозяйство. Последнее же предполагает существование общинного землевладения. Было бы бессмыслицей, если бы каждый крестьянин задумал выделить свой клочок выгона, огородить его особо, держать собственного пастуха для своих нескольких голов скота и т. д. В силу этого там, где существует выгонное хозяйство, крестьянин с величайшим упорством держится за общинный выгон и за общинных пастухов.

Иначе обстоит дело в земледелии, когда оно ведется при помощи простых орудий крестьянского хозяйства, без машин. Совместная обработка всей пахотной земли крестьянской общины всеми ее членами не представляет при таких условиях необходимости и не требуется для производства. Крестьянские земледельческие орудия обусловливают обработку маленького клочка земли каждым крестьянином в отдельности или вместе с небольшой группой лиц, какой является, например, крестьянская семья. Но обработка земли при таких условиях будет тем тщательнее и принесет тем больший доход, чем свободнее земледелец может распоряжаться своим участком и чем больше доля дохода, достающаяся ому от обработки и улучшения его поля. Земледелие на первоначальной его ступени требует мелкого производства, последнее же нуждается для полного своего развития в частной собственности на средства производства.

Поэтому мы видим, например, что у древних германцев общинное землевладение, господствовавшее до тех пор, пока выгонное хозяйство (и охота) служило главным средством для получения пропитания, стало мало-помалу исчезать, уступая место частной собственности на землю, по мере того как на первый план выступало мелкое крестьянское земледелие. Замена выгонного хозяйства стойловым содержанием скота совершенно доконала деревенскую общинную собственность.

Так, под влиянием хозяйственного (экономического) развития, вследствие прогресса сельского хозяйства крестьянин из коммуниста сделался фанатиком частной собственности.

То, что сказано о мелком крестьянине, применимо и к ремесленнику. Ремесло по нуждается в совместном коллективном труде большого числа рабочих. Каждый ремесленник производит сам по себе, работая или совсем один, или с одним-двумя помощниками-подмастерьями, входящими в состав его семьи, в число его домочадцев. Точно так же как в крестьянском сельском хозяйстве, в ремесле каждый отдельный работник или отдельная рабочая семья ведут свое особое предприятие. Поэтому для полного развития своей продуктивности и своих производительных сил ремесло, подобно мелкому производству в сельском хозяйстве, нуждается в частной собственности на средства производства, которыми оно пользуется, и на продукты, которые оно производит. В мелком производстве продукт труда рабочего находится в зависимости от его личных качеств, его умения, прилежания и выносливости. Поэтому он предъявляет на этот продукт права, как на свою личную собственность. Но он не может вполне проявить своей индивидуальности в производстве, если он сам лично не свободен и не распоряжается свободно своими средствами производства, иными словами, если последние не составляют его частной собственности.

Социал-демократия поняла это и ясно выразила в своей программе словами: «Частная собственность на средства производства служит основой мелкого производства»,— указав, однако, в то же время, что «экономическое развитие буржуазного общества с естественной необходимостью ведет к гибели мелкого производства».

Проследим теперь это развитие.

2. ТОВАР И КАПИТАЛ

Исходными пунктами буржуазного общества являются крестьянское сельское хозяйство и ремесло.

Крестьянская семья первоначально удовлетворяла все свои потребности сама. Она производила все продукты питания, в которых нуждалась, все орудия труда, одежду для своих членов, сама строила жилище и т. д. Она производила столько, сколько ей было необходимо, но не больше. С течением времени, однако, под влиянием прогресса сельского хозяйства она достигла того, что стала производить излишек продуктов, в которых сама непосредственно не нуждалась. Благодаря этому у нее появилась возможность выменивать этот излишек на продукты, которых она или вовсе была не в состоянии производить, или производила в недостаточном количестве, но которые ей желательно было иметь, например украшения, оружие или орудия. Благодаря обмену эти продукты сделались товарами.

Товар — это такой продукт, который предназначается не для применения или потребления его в том самом хозяйстве, в котором он был произведен, но для обмена на продукт другого хозяйственного предприятия. Пшеница, которую крестьянин сеет для собственного потребления, не есть товар; та же, которую он сеет на продажу,— товар. Продавать — значит не что иное, как обменивать определенный товар на такой, который всякий желает иметь и который благодаря этому становится деньгами, как, например, золото.

Крестьянин, как мы видели, в ходе экономического развития превращается в производителя товаров; ремесленник же в самостоятельном мелком производстве является таковым с самого начала. Он продает не только излишек своих продуктов, но для него производство на продажу стоит на первом плане.

Обмен товаров, со своей стороны, предполагает два условия: во-первых, чтобы не все отдельные хозяйственные предприятия производили один и тот же продукт, а чтобы в общество имелось уже налицо разделение труда; во-вторых, чтобы обменивающиеся свободно распоряжались теми продуктами, которыми они обмениваются, чтобы эти продукты были их частной собственностью.

Чем больше в ходе экономического развития подвигается вперед разделение труда на отдельные профессии и увеличиваются размеры и значение частной собственности, тем больше в общем производство для собственного потребления отступает на задний план и вытесняется товарным производством.

Разделение труда ведет, наконец, к тому, что покупка и продажа также становятся особым занятием, которому исключительно посвящает себя особый класс людей — купцы. Они извлекают свой доход из того, что покупают дешево и продают дорого. Однако из этого еще не следует, что они могут произвольно устанавливать цены товаров. Цена товара зависит в конечном счете от его меновой стоимости. Стоимость же товара определяется количеством труда, необходимого в среднем для его производства. Однако цена товара почти никогда не совпадает точно с его стоимостью, цена определяется не только условиями производства, как это имеет место в отношении стоимости, но и условиями рынка, прежде всего спросом и предложением, т. е. количеством, в каком товар доставлен на рынок и в каком он требуется. Но и цена подчиняется известным законам. В данном месте и в данное время она представляет собою величину определенную. Следовательно, если купец хочет получить некоторый излишек при продаже товара сравнительно с той ценой, по которой он его купил, другими словами, если он хочет получить доход илп прибыль, то для этого он должен, как правило, покупать свой товар в таком месте и в такое время, когда он дешев, и продавать его тогда и в том месте, где он дорог.

Если крестьянин или ремесленник покупает товары, то он это делает потому, что они нужны ему или его семье как средства производства или существования. Купец же покупает товары не для собственного потребления, а для того, чтобы пустить их в оборот с целью получить прибыль. Товары и денежные суммы, которые употребляются для этой цели, являются капиталом.

Ни о каком товаре или денежной сумме нельзя сказать, представляют ли они сами по себе капитал или нет. Это зависит от их употребления. Табак, который покупается купцом для того, чтобы перепродать его с барышом, является для него капиталом. Табак, который он покупает для курения, не будет для него капиталом.

Самая ранняя форма капитала — это торговый капитал. Почти столь же древним является ростовщический капитал, прибыль с которого получается в форме процентов, взимаемых капиталистом за ссуженные товары или деньги.

Капитал возникает на известной ступени товарного производства, само собой разумеется, на почве частной собственности, которая является основой всего товарного производства. Но под влиянием капитала частная собственность получает совсем новую физиономию или, вернее, целых две. Наряду с мелкобуржуазными чертами, соответствующими отношениям мелкого производства, теперь появляются уже и капиталистические. Защитники теперешней частной собственности указывают только на ее мелкобуржуазную сторону. Однако надо быть слепым, чтобы в настоящее время не видеть капиталистической стороны частной собственности.

На той ступени экономического развития, о которой теперь идет речь, когда капитал является лишь торговым и ростовщическим, вырисовываются лишь немногие черты этой капиталистической физиономии частной собственности, но и они достойны внимания.

Доход крестьянина или ремесленника зависит при господстве мелкого производства прежде всего от личных качеств его самого и членов его семьи, их прилежания, сноровки и т. д. Напротив, величина прибыли купца тем больше, чем больше у него денег для покупки товаров, чем больше у него товаров для продажи. Если я продаю 10 тыс. фунтов табаку, то моя прибыль при прочих равных условиях будет в сто раз больше, чем если бы я мог продать только 100 фунтов. То же относится и к ростовщику. Следовательно, доход капиталиста как такового зависит прежде всего от величины, его капитала.

Рабочая сила и способности отдельного человека ограничены, как и количество продукта, которое рабочий может произвести при определенных условиях. Оно никогда не может значительно превзойти известный средний уровень. Деньги же, наоборот, можно пакоплять без конца; этому нет ни меры, ни предела. И чем больше у кого-нибудь денег, тем больше денег они родят ему, если применяются как капитал. Отсюда явилась возможность наживать несметные богатства.

Но частная собственность создает еще и другую возможность. Частная собственность на средства производства означает для каждого законную возможность приобретать их, но также и возможность потерять их как источник своего существования, а следовательно, впасть в полную нищету. Ростовщический капитал уже заранее предполагает нужду. У кого есть все необходимое, тот не станет брать взаймы. Эксплуатируя стесненное положение нуждающегося, ростовщический капитал является в свою очередь средством увеличения этой нужды.

Нажива без труда, неизмеримые богатства одних, полная нищета других — таковы черты капиталистической физиономии частной собственности. Но, пока ростовщический и торговый капитал находится в начале своего развития, эти черты выступают еще скрыто и неясно, особенно худшая из них — нищета: отсутствие собственности остается еще исключением, а не нормальным состоянием народных масс.

Купец и ростовщик, равно как и другие эксплуататоры, появляющиеся наряду с ними, например в средние века — феодальные землевладельцы, которых мы, однако, здесь не будем подробно касаться, чтобы не уклоняться в сторону, находятся на этой ступени в зависимости от существования и процветания мелкого производства в городе и деревне. На этой ступени сохраняет свою силу пословица: «Коль у крестьянина деньги есть, они у всех есть». Торговля не уничтожает мелкого производства; при известных условиях она даже поддерживает его. Ростовщик высасывает соки из своего должника, но гибель последнего вовсе не в его интересах. Потеря средств производства, бедность при таких обстоятельствах являются не нормальным общественным явлением, а особым несчастьем, вызванным исключительными неудачами или исключительной неспособностью. Поэтому бедность считалась тогда либо ниспосланным от бога испытанием, либо наказанием за леность, легкомыслие и т. п. Такой взгляд еще и теперь очень сильно распространен в мелкобуржуазных кругах, а между тем отсутствие собственности сделалось с тех пор явлением совсем иного рода, чем было раньше.

3. КАПИТАЛИСТИЧЕСКИЙ СПОСОБ ПРОИЗВОДСТВА

В течение средних веков ремесло развивалось в Европе все больше и больше; разделение труда в обществе возрастало — так, например, ткацкое дело распалось на шерстеткацкое, льноткацкое и хлопчатобумажное, а различные связанные с ткачеством операции, например стрижка сукна, превратились в самостоятельные отрасли производства. Возрастало искусство рабочего, сильно улучшились приемы работы и орудия труда. Одновременно развивалась торговля, главным образом вследствие улучшения средств сообщения, особенно благодаря успехам судостроения.

Четыреста лет тому назад была эпоха расцвета ремесла, но и для торговли это было богатое событиями время. Был найден морской путь в Индию, в эту сказочную страну, полную несметных сокровищ; была открыта Америка с ее неисчерпаемыми залежами золота и серебра. Целый поток богатств хлынул в Европу, богатств, которые европейские авантюристы нагребли в открытых странах посредством торговли, обмана и грабежа. Львиная доля этих богатств досталась тем торговым тузам, которые были в состоянии снаряжать корабли и формировать для них многочисленные и сильные экипажи, состоящие из людей столь же неустрашимых, сколь и беззастенчивых.

В то же самое время складывалось и современное государство — централизованное бюрократическое и военное государство, принявшее сначала форму абсолютной монархии. Это государство в такой же степени соответствовало потребностям стремящегося подняться вверх класса капиталистов, как и само нуждалось в его поддержке. Сила современного государства, государства развитого товарпого производства, зиждется не на личной службе ему, а на его денежных доходах. Поэтому монархи имели все основания к тому, чтобы защищать и поощрять тех, кто привлекал в страну деньги, т. е. купцов и капиталистов. В благодарность за такую защиту капиталисты давали взаймы монархам и государствам, превращали их в своих должников, ставили в зависимость от себя и тогда уже вынуждали государственную власть служить капиталистическим интересам посредством охраны и расширения путей сообщения, путем приобретения и закрепления заокеанских колоний, посредством войн против конкурирующих торговых государств.

В школьных учебниках политической экономии нам твердят, будто источник капитала — бережливость. Однако мы только что познакомились с совершенно иными источниками капитала. Самые крупные богатства капиталистических наций ведут свое происхождение от их колониальной политики, т. е. от грабежа других стран; источник их — морской разбой, контрабанда, торговля невольниками, и торговые войны. История этих наций вплоть до самого последнего времени дает нам достаточно примеров подобного рода методов «сбережения» капитала. А государственная помощь оказалась могучим средством для поощрения этой «бережливости».

Однако новые открытия и торговые пути не только принесли огромные богатства купцам, они также быстро расширили рынок сбыта для промышленности мореходных наций Европы, главным образом Англии, ставшей владычицей морей. Ремесло уже не было в состоянии удовлетворить столь быстро и сильно растущие потребности рынка. Массовый сбыт требовал и массового производства; крупный рынок нуждался в таком производстве, которое вполне было бы приспособлено к его потребностям, т. е. находилось бы в полной зависимости от купцов.

Купцы были крайне заинтересованы в том, чтобы самим завести массовое производство, соответствующее расширившемуся рынку; они обладали также необходимыми денежными средствами, чтобы купить в достаточном размере все необходимое для производства: сырье, инструменты, мастерские, рабочую силу; но откуда взять эту последнюю? Невольников, которых можно было бы купить, в Европе уже больше не было. Рабочий же, который либо сам владеет собственными средствами производства, либо принадлежит к семье, которая обладает таковыми, не продает своей рабочей силы. Он предпочитает работать для себя или же для своей семьи, так что весь продукт его труда целиком остается ему или его семье. Он продает продукт своего труда, но не свою рабочую силу. Кстати, заметим здесь, что следует остерегаться выражения: продажа труда. Труд, деятельность нельзя продавать. Однако слово труд обыкновенно употребляется не только для обозначения деятельности, но также и для обозначения результата этой деятельности, продукта труда, и для обозначения силы, в проявлении которой и заключается трудовая деятельность, т. е. рабочей силы. Употребление слова «труд» в вышеуказанном смысле дает возможность всем тем экономистам, которые хотят держать рабочих и мелких буржуа в неведении относительно их положения, сваливать без разбора в одну кучу самые различные вещи и отождествлять их между собой. Надо зорко присматривать за этими господами.

Но вернемся к нашему купцу, которого мы оставили в поисках рабочих. С владельцами мелких предприятий и их семьями ему делать нечего. Купец должен искать таких рабочих, которые не обладают средствами производства и не имеют ничего, кроме своей рабочей силы, а потому вынуждены продавать ее, чтобы иметь возможность жить. Развитие товарного производства и частной собственности уже создало, как мы видели, таких неимущих. Но вначале их было еще мало, и большинство из тех, которые не входили в семейный союз какого-либо хозяйственного предприятия, были либо неспособные к труду — калеки, больные, старики, либо лодыри, воры и бродяги. Число вполне свободных неимущих рабочих было ничтожно.

Но благодетельная судьба позаботилась о том, чтобы как раз в это время, когда среди купцов спрос на неимущих рабочих стал возрастать, целые массы рабочих были лишены собственности и выброшены на улицы, где богатым торговым тузам оставалось только подобрать их.

Но и это явилось следствием развития товарного производства. Расширение рынка для городской промышленности отразилось в свою очередь и на сельском хозяйстве. В городах возрастал спрос на продукты питания, а также и на сырье — дерево, шерсть, лен, красящие вещества и т. д. Поэтому и сельскохозяйственное производство все больше и больше становилось товарным производством, производством на продажу.

У крестьянина появились деньги. Но это было его несчастьем, ибо разжигало алчность его эксплуататоров — землевладельцев и правителей. До тех пор пока излишек крестьянина состоял преимущественно лишь из натуральных предметов, они забирали у него не больше, чем могли потребить сами. Деньги же всегда могут пригодиться, и чем больше их, тем лучше. Чем больше расширялся для крестьянина рынок, чем больше выручал он денег за свои товары, тем больше обирали его землевладельцы и правители, тем сильнее возрастали уплачиваемые им подати и налоги. Скоро господа перестали довольствоваться избытком, который давал труд крестьянина за покрытием расходов на его содержание, а начали выжимать из него все больше и больше, отнимая у него даже необходимое. Нет ничего удивительного, что крестьянами овладело отчаяние, что многие из них, особенно после того как все попытки сопротивления были подавлены во время крестьянских войн, бросали свои дома и дворы и искали убежища в городах.

К этому присоединялось нередко еще другое обстоятельство. Если в городах благодаря расширению рынка возникла потребность в промышленном массовом производстве, то в деревне явилась такая же потребность в сельскохозяйственном массовом производстве. Что в городах делали купцы, то в деревнях пытались сделать землевладельцы. Землевладелец, который до сих пор обыкновенно являлся тем же крестьянином, только стоявшим на более высокой общественной ступени, делал теперь попытки расширить свое производство. В рабочей силе он недостатка по чувствовал, так как сумел обязать крестьян работать на него. Но часто он даже и не нуждался в новых рабочих силах. Например, производство шерсти или дерева, пастбищное или лесное хозяйство требуют гораздо меньше рабочих, чем земледелие. Там, где землевладельцы переходили от земледелия к выгонному хозяйству и лесоводству, сельскохозяйственные рабочие становились излишними. Но в чем теперь землевладелец безусловно нуждался, так это в большем количестве земли, чем возделывал до сих пор. Достигнуть этого он мог исключительно за счет окружающих крестьяи. Помещик должен был согнать их с земли, если хотел расширить свое хозяйство. Он недолго колебался сделать этот шаг. Началось обезземеливание крестьян, продолжавшееся в широком масштабе еще сто лет. В то время как купцы обогащались за счет грабежа колоний, дворяне и правители обогащались, грабя своих собственных подданных. Феодалы, так же как и капиталисты, не останавливались перед обманом и насилием, грабежом, убийствами и поджогами, если это казалось им необходимым для достижения их целей. История знакомит нас с весьма своеобразными приемами сбережения.

Что оставалось делать массам неимущих поселян, которые частью бежали от барщины и податей, частью же были изгнаны обманом или насилием из своих домов и дворов? Производить самостоятельно они больше не могли ничего — для этого у них не было средств производства, с которых их согнали, с которыми их разъединили. Они не могли предложить рынку никаких продуктов, и потому им не оставалось ничего другого, как предложить рынку себя самих — продавать на более или менее продолжительное время то единственно ценное, что у них осталось, а именно — свою рабочую силу, т. е. наниматься. Одни стали сельскохозяйственными поденщиками, может быть, даже у того самого господина, который согнал их с земли. Другие завербовались в наемные солдаты, чтобы помогать в грабежах тем самым господам, которыми они сами были ограблены; иные же просто гибли, становились нищими или преступниками. Но многие, и далеко не худшие, обратились к промышленности, чтобы здесь найти себе работу. Ремесленники стремились оградить себя от наплыва новых рабочих сил, новых конкурентов тем, что при помощи цеховых порядков закрыли доступ в свое ремесло. Это только еще больше толкало ставшие свободными рабочие массы в объятия купцов, искавших наемных рабочих для своих промышленных предприятий.

Так были созданы основы капиталистической промышленности, капиталистического способа производства, при помощи экспроприации (лишения собственности), при помощи революции, самой кровавой и жестокой, какую только знает мировая история. Но, конечно, это была революция богатых и власть имущих против слабых и ничтожных, и потому эпоха этой революции прославляется как эпоха гуманизма и освобождения умов, прославляется в наши дни громче всего теми, кто приходит в живейшее негодование от революционных намерении социал-демократии.

Отделение больших рабочих масс от их средств производства, превращение их в неимущих, в пролетариев было необходимой предпосылкой массового капиталистического производства. К этому вынуждало экономическое развитие. Но как всегда, так и на этот раз восходящие классы не довольствовались спокойным созерцанием самопроизвольного хода развития, а прибегали к насилию, чтобы тем самым оградить свои интересы и ускорить таким образом процесс развития. Именно это насилие, в его самой грубой и жестокой форме, было повивальной бабкой капиталистического общества.

4. АГОНИЯ МЕЛКОГО ПРОИЗВОДСТВА

Внешне новый способ производства вначале очень мало отличался от старого. Его самая первоначальная форма состояла в том, что капиталист снабжал нанятых им наемных рабочих сырьем; например, если это были ткачи,— пряжей, которую они обрабатывали дома, а затем готовый продукт сдавали опять капиталисту. Правда, уже и в этой форме, которая ближе всего стояла к ремесленной, капиталистическое производство создавало глубокое различие между самостоятельным ремесленником и наемным рабочим домашней промышленности. В другом месте мы рассмотрим те изменения в положении рабочего, которые принес с собой новый способ производства; теперь же прежде всего проследим развитие этого способа производства.

Следующий шаг, сделанный капиталистом, состоял в том, что он не стал больше давать рабочим работу на дом, а собирал их в своей собственной мастерской, где он мог лучше наблюдать за ними и подгонять их. Этим было положено основание собственно промышленного капиталистического крупного производства, а также и основание для того переворота в технике производства, который с тех пор совершается все более и более быстрыми темпами.

Благодаря совместной работе многих людей в одной мастерской сделалось возможным разделение груда в самом производстве.

При господстве мелкого производства разделение труда вело к тому, что увеличивалось число ремесел, число же видов продуктов, производимых каждым отдельным ремесленником, становилось все меньше и меньше.

Но все же каждый отдельный ремесленник производил весь предмет целиком. Разделение труда, например, в хлебопечении, сводилось к тому, что не всякий пекарь изготовлял все сорта хлеба. Одни пекли только белый хлеб, другие — только черный. Но каждый производил целые хлебы. Иначе обстоит дело при разделении труда в самом производстве. Оно приводит к тому, что различные манипуляции, необходимые для изготовления одного продукта, поручаются определенным рабочим, каждый из которых делает предварительную работу для другого. Деятельность отдельного рабочего таким образом сводилась все больше и больше к выполнению каких-нибудь отдельных простых движений, которые ему приходилось непрерывно повторять. Крупное производство, в котором работа ведется таким способом, представляет собой мануфактуру³.

Продуктивность, производительность труда отдельного рабочего повысилась благодаря этому необычайно. Но еще большее значение имело другое последствие. Когда разделение труда в какой-нибудь отрасли производства подвинулось вперед настолько, что изготовление продукта распалось на своя простейшие манипуляции и рабочий был низведен до уровня машины, оставалось сделать лишь незначительный шаг к тому, чтобы заменить самого рабочего машиной.

И этот шаг был сделан. Ему благоприятствовало развитие естественных наук, прежде всего открытие движущей силы пара, чем впервые была создана двигательная сила, независимая от прихотей стихии и вполне подвластная человеку.

Введение машины в промышленность знаменовало собою экономическую революцию. Благодаря ей крупное капиталистическое производство получило свою высшую и наиболее совершенную форму — форму фабрики. В машине капиталистическое производство приобрело свое самое могучее орудие, которое шутя преодолело всякое сопротивление и превратило ход экономического развития в величественное триумфальное шествие капитала.

В семидесятых годах XVIII в. были изобретены и введены в английской ткацкой промышленности первые приспособленные к практике машины. К этому же времени относится изобретение паровой машины. С тех пор машина быстро завоевывала одну отрасль промышленности за другой, одну страну за другой. До сороковых годов прошлого столетия капиталистическая фабричная промышленность была за пределами Англии незначительна; в пятидесятых годах она пережила быстрый подъем во Франции; в шестидесятых и особенно в семидесятых годах она завоевала Соединенные Штаты, Германию, Австрию. В последнее десятилетие она утвердилась даже в России, в Ост-Индии и Австралии; она начинает уже водворяться в Восточной Азии, Южной Африке и Южной Америке. Что значат величайшие мировые империи прежних веков перед этой гигантской империей, которую сделала себе подвластной капиталистическая промышленность?

В 1837 г. число паровых машин в промышленности Пруссии равнялось 423 с общей мощностью в 7500 лошадиных сил. В 1910 г. там насчитывалось одних только стационарных паровых машин 88187. Число лошадиных сил в промышленности и сельском хозяйстве Пруссии составляет шесть миллионов.

Работа, производимая паровыми машинами всего мира, оценивалась как равная работе 200 миллионов лошадей, или работе миллиарда человек.

Благодаря паровой машине весь способ производства был вовлечен в процесс непрерывного изменения форм. Изобретения, открытия следуют одно за другим. С одной стороны, машина с каждым днем завоевывает новые области, в которых до сих пор господствовала ручная работа. С другой стороны, в тех отраслях промышленности, которые уже подчинены фабричной системе, с каждым днем старые машины становятся излишними благодаря новым, более продуктивным; более того, благодаря новому изобретению одним махом создаются целые новые отрасли промышленности и осуждаются на смерть старые.

Уже 60 лет тому назад один рабочий производил при помощи прядильной машины в сто раз больше продукта, чем прядильщица, работавшая ручным способом. По данным обследования, произведенного в 1898 г. американским департаментом труда (Departament of Labor) в Вашингтоне, машинный труд при прядении был производительнее ручного в 163 раза. Машина уже тогда производила за 19 часов 7 минут такое же количество пряжи, какое производила ручная прядильщица за 3117 часов 30 минут.

Какое же значение может еще сохранять наряду с таким крупным производством мелкое ремесло?

Даже на своей низшей ступени — в капиталистически эксплуатируемой домашней промышленности — капиталистическое производство демонстрирует свое превосходство над ремесленным. Мы не будем вовсе касаться того, что капиталистическое производство ограничивает рабочего одной специальностью и этим повышает производительность его труда. Гораздо важнее то преимущество, которое капиталист имеет перед ремесленником в качестве торговца. Он закупает сырье и прочие предметы для производства оптом, может обозревать состояние рынка гораздо всестороннее, чем ремесленник, знает лучше момент, когда можно купить дешево и продать дорого, и обладает также средствами, чтобы выждать этот момент. Уже благодаря этому превосходство капиталиста над ремесленником настолько велико, что последний не может выдержать даже конкуренции домашней промышленности во всех тех областях, где дело касается массового производства, производства на продажу. Даже в тех отраслях промышленности, где ручная работа, исполняемая на дому, в настоящее время является еще единственной господствующей формой труда, самостоятельность рабочего исчезает, как скоро эти отрасли начинают производить на экспорт. Превратить ремесло в промышленность, работающую на экспорт,— это значит уничтожить ремесло, превратить его в капиталистически эксплуатируемую домашнюю промышленность. Отсюда видно, насколько прозорливы те «социальные реформаторы», которые хотят спасти гибнущее ремесло путем расширения рынков для сбыта.

Итак, уже с самого начала, когда капиталистическое производство еще совсем несложно, оно превосходит ремесло во всех областях массового производства. Машина делает это превосходство совершенно подавляющим.

Ремесло может еще держаться только и тех отраслях труда, в которых дело пока идет не о массовом производстве, а о производстве единичных предметов при узко ограниченном рынке.

Однако машина произвела переворот не только в промышленности, но и в средствах сообщения. Пароходы и железные дороги все больше понижают расходы на транспортировку товаров, все больше и больше связывают самые отдаленные и самые недоступные местности с центрами промышленности и с каждым днем расширяют для каждого из этих центров рынок сбыта. Только благодаря этому машина получает возможность полностью проявить свою действенность в промышленности. Гигантский рост размеров производства, вызванный введением машины, требует соответственного расширения сбыта.

По мере того как расширяются и совершенствуются средства сообщения, по мере того как расширяется рывок для отдельных отраслей промышленности, суживается область ремесла. Поговорка о ремесле как о золотом дне уже давно потеряла всякий смысл. Число отраслей труда и местностей, в которых ремесло еще может влачить свое существование, уже довольно ограничено и заметно сокращается. Фабрика господствует, и дни ремесла сочтены.

Сказанное о ремесле применимо также, хотя и не в такой мере, и к мелкому крестьянскому производству. Там, где сельское хозяйство, как в мелком, так и в крупном предприятии, стало преимущественно товарным, производством на продажу, а не для собственного потребления, там крупное производство, даже не будучи более производительным, имеет уже с самого начала то преимущество перед мелким производством, которое капиталист повсюду имеет перед ремесленником: лучшее знание рынка и господство на нем. Но имеющий достаточный капитал крупный землевладелец или его арендатор тоже может сделать свое хозяйство более производительным, чем крестьянин: он может завести и применять лучший инвентарь, лучший племенной и рабочий скот, лучшее удобрение, лучшие семена и т. д.

Техническое и коммерческое превосходство крупного сельскохозяйственного производства было, правда, в Европе в течение последних десятилетий несколько ограничено в результате заокеанской сельскохозяйственной конкуренции, которая гораздо сильнее отразилась на крупном европейском сельском хозяйстве, чем на мелком. Это произошло, во-первых, потому, что конкуренция резче всего сказалась в производстве зерна, где техническое превосходство крупного производства над мелким в сельском хозяйстве проявляется всего сильнее. В крупном производстве преобладает зерновое хозяйство, а оно больше всего страдает от конкуренции американской хищнической обработки земли. Далее, крупное производство более страдало от иностранной конкуренции, так как оно больше производит на рынок, в то время как мелкое производство пока еще само потребляет значительную часть своих продуктов. Следовательно, оно и менее зависит от рынка, чем крупное производство.

Но эти благоприятные для мелкого производства условия могут иметь только преходящее значение. Иностранная конкуренция зернового хозяйства значительно ослабла; производство для собственного потребления у крестьянина все более суживается и вытесняется товарным производством — производством для продажи. Развитие железных дорог и рост налогов способствуют расширению товарного производства в сельском хозяйстве. Благодаря железной дороге крестьянин оказывается связанным с мировым рынком; налоги вынуждают его искать рынка, ибо он не в состоянии уплатить их, не продав соответственного количества своего продукта. Чем выше налоги, тем больше поставлен крестьянин в зависимость от рынка, тем больше его производство становится товарным производством, тем больше он подвержен конкуренции крупного производства. Ни на одном классе населения рост налогового бремени не отражается так гибельно, как на мелком крестьянстве. Милитаризм служит в наши дни самой важной причиной увеличения налогов. Но те самые люди, которые выдают себя за лучших друзей крестьянина, крупные землевладельцы, являются самыми ревностными поборниками милитаризма. Для крупных землевладельцев милитаризм представляет только выгоды: он вызывает необходимость массовых поставок продовольствия для солдат и корма для лошадей — массовых поставок, которые может удовлетворить прежде всего крупное хозяйство. А для сыновей крупного землевладельца милитаризм предоставляет многочисленные хорошо оплачиваемые офицерские должности. У крестьянина милитаризм отнимает его лучшую рабочую силу — его сына, взваливая на него взамен непосильное бремя налогов и гоня его на рынок, где его давит конкуренция крупного отечественного производства и иностранного хищнического сельского хозяйства.

Господствующие классы видят в крестьянстве и в армии единственную надежную опору существующего строя. Но они не видят того, что одна из этих опор покоится на другой, разрушая ее своим возрастающим весом.

В сельском хозяйстве, начиная со времени возникновения капиталистического способа производства и вплоть до середины семидесятых годов прошлого века, сокращение самостоятельного крестьянского мелкого производства было очень заметно. Крестьянин пролетаризировался либо потому, что его хозяйство поглощалось крупным хозяйством, либо же — там, где не было по соседству крупного производства,— в результате дробления (парцелляции) его владения. Этот процесс во многих местностях продолжается и по сей день, в некоторых он прекратился прежде всего вследствие указанного выше влияния заокеанской конкуренции, частью же вследствие все возрастающего ухода сельских рабочих в город, на чем мы здесь останавливаться не будем.

Полное исчезновение мелкого производства является не первым, а последним актом трагедии, именуемой гибелью мелкого производства. Первое следствие конкуренции капиталистического производства заключается в том, что ремесленник — а все, что относится к нему, применимо также с некоторыми изменениями и к крестьянину — мало-помалу лишается всего благосостояния, накопленного прилежанием его самого и его предков. Мелкий производитель беднеет; чтобы противодействовать обнищанию, приходится работать еще усерднее. Рабочий день растягивается до поздней ночи, жена и дети привлекаются к работе для заработка; место взрослых, дорогостоящих подмастерьев занимают более дешевые ученики, число которых чрезмерно увеличивается. И в то время как рабочий день удлиняется и трудовая деятельность становится лихорадочной, без отдыха, без перерывов, питание ухудшается, расходы на жилище и одежду все больше и больше сокращаются.

Нет существования более жалкого, более бедственного, чем существование мелкого промышленника или крестьянина, ведущего борьбу со всемогущим капиталом.

Не без основания говорят, что наемным рабочим в настоящее время живется лучше, чем мелким крестьянам и мелким мастерам. Этим хотят доказать, что рабочие не имеют никакого права быть недовольными. Но стрела, направленная в социал-демократию, попадает не в нее, а в частную собственность. В самом деле, если положение неимущих лучше, чем имущих рабочих мелкого производства, то какую же ценность имеет собственность для последних? Она перестает быть полезной им, она начинает причинять им вред. Если, например, ткач, работающий на дому, все еще держится за свое скудное хозяйство — хотя он мог бы больше зарабатывать на фабрике,— то только потому, что он еще кое-чем владеет — домиком и клочком картофельного поля, которыми пришлось бы пожертвовать, если бы он бросил свое хозяйство. Для мелкого производителя владение средствами производства из способа защиты от нищеты превратилось в путы, которые приковывают его к нищете. Действие частной собственности превратилось для него в свою противоположность. То, что сто лет тому назад было для ремесленника и крестьянина благословением, ныне становится его проклятием.

Но, скажут нам, ценой этой возросшей бедности мелкий ремесленник и крестьянин все же покупает себе большую самостоятельность и свободу, чем неимущий наемный рабочий. Но и это неверно. Там, где мелкое производство приходит в соприкосновение с капиталом, оно попадает очень скоро в полную зависимость от последнего. Ремесленник становится рабочим домашней промышленности, находящимся в кабале у капиталиста; его жилище превращается в филиал фабрики или же он становится агентом капиталиста, продавцом фабричного товара, занимаясь наряду с этим еще и ремонтом. Как в том, так и в другом случае он всецело находится в зависимости от капиталиста. Точно так же и крестьянин, который не может противостоять конкуренции, оставаясь земледельцем, попадая под гнет ростовщика или государственных налогов, хватается либо за домашнюю промышленность, работая на капиталиста, либо же нанимается поденно, трудясь на крупного сельского хозяина. Он может также заняться отхожим промыслом или пойти на фабрику или рудники, предоставив работу на своем клочке земли жене и малолетним детям. Где же тут его независимость и свобода? Его собственность — вот все, что отличает его от пролетария, но как раз эта собственность мешает ему искать лучших условий работы, она приковывает его к земле и делает его зависимее неимущего наемного рабочего. Частная собственность на средства производства увеличивает, таким образом, не только материальную нищету, но также и зависимость простого человека. Ее действие и в этом отношении превратилось в свою противоположность; из оплота свободы она сделалась средством порабощения.

Но, говорят, частная собственность все же обеспечивает ремесленнику и крестьянину собственность на продукты его труда. Ну, это слабое утешение, если стоимость этих продуктов так сильно упала, что этого недостаточно для удовлетворения потребностей производителя и его семьи. Но даже и это слабое утешение неверно. Оно заведомо неприменимо к громадной армии тех, которые должны прибегать к домашней промышленности или поденной работе, чтобы поддержать свое существование. По оно неприменимо также и к большинству тех мелких ремесленников и крестьян, которых всемогущий капитал еще не подчинил себе непосредственно, так что до сих пор им посчастливилось сохранить видимость своей полной самостоятельности. Оно неприменимо ко всем тем, кто имеет долги. Ростовщик, у которого заложена крестьянская земля, обладает большим правом на продукт труда крестьянина, чем он сам. Сперва надо удовлетворить ростовщика; только то, что потом останется, принадлежит крестьянину; будет ли этого остатка достаточно для содержания крестьянина и семьи — до этого ростовщику нет дела. Крестьянин и ремесленник точно так же работают на капиталиста, как и наемный рабочий. Разница, которую создает в этом отношении частная собственность между имущими и неимущими рабочими, заключается лишь в том, что заработная плата последних в общем сообразуется с их обычными потребностями, между тем как для доходов имущих рабочих подобной границы не существует. При известных обстоятельствах может случиться, что ростовщический процент не оставит совершенно ничего от продукта их труда, что они работали даром — благодаря частной собственности!

Если в глухих местностях еще существуют такие крестьяне и ремесленники, которые не имеют долгов, то государственные долги заботятся о том, чтобы и их обязать платить капиталу проценты. В процентах по ипотекам, векселям и т. и. крестьяне и ремесленники платят, по крайней мере, только в интересах капитала, ими самими полученного. В форме же налогов, которые идут на уплату процентов по государственным долгам, они платят в интересах капитала, который заняло государство, чтобы при помощи его за их же счет обогатить конкурентов и эксплуататоров: поставщиков, строительных подрядчиков, крупных промышленников, крупных землевладельцев и т. п. Милитаризм и государственные долги — вот два могучих средства, с помощью которых современное государство вовлекает даже самую глухую деревушку в область капиталистической эксплуатации и способствует гибели крестьянства и ремесленников.

Что же является конечным результатом этой мучительной борьбы против всесильной конкуренции крупного производства? Какая награда ждет ремесленника и крестьянина за его «бережливость» и его «усердие», т. е за то, что он закрепощает себя вместе со своей женой, истощает себя и физически, и духовно? Награда за это — банкротство, полное лишение собственности (для обозначения этого понятия существует специальное выражение — экспроприация), отделение производителя от средств производства, падение его в ряды пролетариата.

Таков неизбежный конечный итог экономического развития современного общества, столь же неизбежный, как и смерть. И как смерть кажется избавительницей больному, одержимому мучительным недугом, так и банкротство при нынешних условиях очень часто ощущается мелким производителем как избавление — избавление от собственности, которая сделалась для него тяжелым бременем. Дальнейшее существование мелкого производства ведет к такому упадку, к такой нищете, что невольно задаешь себе вопрос: имели ли бы мы вообще право задерживать гибель мелкого производства, если бы ее можно было в самом деле задержать? Разве было бы желательнее, чтобы все мелкие промышленные производители и крестьяне опустились до уровня ручных ткачей Рудных гор, чем сделались наемными рабочими в крупной промышленности?

Но только об одном этом и может идти речь при попытках поддержать мелкое производство, ибо вновь превратить ремесло и мелкое крестьянское хозяйство в цветущие отрасли, так чтобы они обеспечивали мелкому предпринимателю достаточную долю благ современной культуры, в век пара и электричества невозможно.

Самостоятельное, независимое от капитала мелкое производство, являющееся полным хозяином своих средств производства и своих продуктов,— производство, на котором в средние века и даже вплоть до XVII в. покоилась вся экономическая жизнь, неудержимо исчезает перед шествующим вперед капитализмом, захватывающим одну отрасль производства за другой. Мелкое производство, которое в наши дни еще сохраняется там, где господствует капитал и где оно при известных обстоятельствах возникает заново, представляет собой не более как скрытую форму пролетариата, и притом далеко не высшую его форму. Оно является последним прибежищем тех несчастных неимущих, которые не находят себе места в крупной промышленности, а вместе с тем слишком горды, чтобы просить милостыню, слишком честны, чтобы красть.

II. ПРОЛЕТАРИАТ

1. ПРОЛЕТАРИЙ И ПОДМАСТЕРЬЕ

В предыдущей главе мы уже видели, что капиталистическое товарное производство имеет своей предпосылкой отделение средств производства от производителя. В крупном капиталистическом производство мы находим, с одной стороны, капиталиста, владеющего средствами производства, но не принимающего участия в производстве; с другой стороны, наемных рабочих, пролетариев, не владеющих ничем, кроме своей рабочей силы, продажей которой они живут, и создающих всецело своим трудом продукты этого крупного производства.

Чтобы доставить необходимое для потребностей капитала количество пролетариев, вначале понадобилось, как мы видели, прибегнуть к насилию. Теперь оно больше не нужно. Превосходства крупного производства над мелким в наши дни совершенно достаточно, чтобы, не нарушая законов частной собственности, а скорее даже на основании этих законов экспроприировать и выбрасывать на мостовую из года в год столько крестьян и ремесленников, чтобы их число вместе с потомством уже «освобожденных» пролетариев с избытком покрывало потребность капиталистов в свежем человеческом мясе.

Число пролетариев быстро и непрерывно растет, это настолько очевидный факт, что его не осмеливаются отрицать даже те, кто хотел бы нас уверить, что в настоящее время общество покоится на тех же основах, как сто и более лет тому назад, и кто рисует нам будущее мелкого производства в самом розовом свете.

Подобно тому как крупное капиталистическое предприятие сделалось господствующей формой в производстве, так в государстве и в обществе наемный рабочий, именно промышленный наемный рабочий, занял первенствующее место среди всех трудящихся классов. Четыреста лет тому назад это место занимали еще крестьяне, а сто лет назад — мелкая буржуазия.

Пролетарии уже теперь являются в развитых государствах самым сильным классом; их условия существования и их воззрения все больше и больше определяют собой образ жизни и мысли других трудящихся классов. Но это означает полный переворот в традиционных условиях жизни и формах мышления огромной массы населения. Ибо условия жизни пролетариев, главным образом промышленных (а сельское хозяйство при капиталистическом способе производства также становится промышленностью); совершенно отличны от условий жизни прежних рабочих слоев.

Если крестьянин и ремесленник являются свободными собственниками своих средств производства, то им принадлежит и весь продукт их труда. Напротив, продукт труда пролетария принадлежит не ему, а капиталисту, покупателю его рабочей силы, собственнику необходимых средств производства. Конечно, труд пролетария оплачивается капиталистом, но стоимость, заключенная в его заработной плате, ни в коем случае не совпадает со стоимостью произведенного им продукта.

Когда капиталист-промышленник покупает товар — рабочую силу, то, разумеется, он делает это лишь с намерением употребить ее таким образом, чтобы получить выгоду. Мы видели, что затрата определенного количества труда создает определенную величину стоимости. Чем больше производит рабочий, тем будет больше, при прочих равных условиях, созданная им стоимость. Если бы промышленник-капиталист заставлял нанятого им рабочего работать лишь столько времени, чтобы произведенная им стоимость была равна стоимости заработной платы, которую он получает, то предприниматель не имел бы никакой прибыли. Но как бы охотно этот последний ни разыгрывал из себя благодетеля бедствующего человечества, капитал громко требует прибыли и капиталисты оказываются далеко не глухими к этому требованию. Чем дольше работает на капиталиста рабочий сверх времени, необходимого для производства стоимости своей заработной платы, тем больше тот избыток всей общей стоимости произведенного им продукта над стоимостью, которую представляет его заработная плата, том больше прибавочная стоимость — так называется этот избыток,— тем сильней эксплуатация рабочего. Предел этой последней лежит только в истощении сил эксплуатируемого и… в силе его сопротивления эксплуататору.

Следовательно, для пролетария частная собственность на средства производства с самого начала имеет совершенно другое значение, чем для ремесленника и крестьянина. Если для последних она была первоначально средством обеспечения за ними полного обладания продуктами своего труда, то для пролетария она всегда была и будет по чем иным, как только средством его эксплуатации, средством присвоения созданной им прибавочной стоимости. Пролетарий поэтому менее всего является приверженцем частной собственности. И этим он отличается не только от имущего крестьянина и ремесленника, но даже и от подмастерья докапиталистической эпохи.

Подмастерья представляли переход от самостоятельного ремесленника к пролетарию, подобно тому как и те предприятия, в которых было занято наибольшее число их, представляли переход от мелкого производства к крупному. И, несмотря на это, как сильно отличаются они от пролетариев!

Они принадлежали к семье мастера и надеялись сами превратиться со временем в мастеров. Пролетарий же всецело предоставлен самому себе и осужден вечно оставаться пролетарием. В двух этих пунктах заключается коренная основа различия между подмастерьем и пролетарием.

Так как подмастерье принадлежал к семье мастера, то он ел вместе с ним за одним столом и спал в его доме. Перед ним не стояли вопросы обеспечения себя жильем и питанием. Его денежный заработок составлял только часть того, что он получал от мастера за свою рабочую силу. Заработная плата шла не столько на удовлетворение насущнейших потребностей, которые удовлетворялись благодаря тому, что он жил на харчах у мастера, сколько на удовольствия или сбережение, накопление тех средств, которые были нужны подмастерью, чтобы достигнуть положения мастера.

Подмастерье работал вместе с мастером. Если последний чрезмерно удлинял рабочий день, то делал это но только для своего подмастерья, но и для себя. Поэтому стремление мастера растягивать рабочий день до полного истощения было не очень сильно и в большинстве случаев его нетрудно было побороть. Когда же мастер старался сделать условия труда возможно более приятными для себя, от этого выигрывали и его подмастерья.

Средства производства, необходимые мелкому мастеру, были до такой степени незначительны, что подмастерью вовсе не нужно было иметь большого состояния, чтобы самому сделаться мастером. Поэтому у каждого подмастерья в перспективе было положение мастера, он чувствовал себя уже будущим мастером, и так как сбережение должно было дать ему средство к достижению звания мастера, то он являлся таким же решительным защитником частной собственности, как и самостоятельный ремесленник.

Само собою разумеется, что здесь мы имеем в виду условия ремесленного труда в докапиталистическую эпоху.

Теперь сравним с ними условия, в которых находится пролетарий.

В капиталистическом предприятии наемные рабочие и капиталисты не трудятся вместе. Хотя в ходе экономического развития промышленник-капиталист и отделяется от купца в собственном смысле и капиталисты в области торговли и в области промышленности становятся двумя различными классами, тем не менее промышленник-капиталист по сути дела является также купцом. Его деятельность как капиталиста — поскольку вообще он принимает участие в делах своего предприятия — ограничивается, как и деятельность купца, рынком. Его задача в том, чтобы купить все необходимое сырье, вспомогательные материалы, рабочую силу и т. д. насколько возможно целесообразнее и дешевле и продать изготовленные на его предприятии товары возможно дороже. В области производства ему остается только заботиться, чтобы рабочие за самую низкую плату производили как можно больше работы, чтобы выжать из них как можно больше прибавочной стоимости. По отношению к своим рабочим он не товарищ по работе, а надсмотрщик и эксплуататор. Чем дольше они работают, тем лучше для него. Он не устанет от того, что рабочий день слишком продолжителен, его не погубят убийственные условия труда.

Поэтому капиталист относится гораздо беспощаднее к жизни и здоровью рабочего, чем мастер-ремесленник. Удлинение рабочего дня, отмена праздничных дней, введение ночной работы, работы в сырых, чрезмерно жарких или наполненных вредными газами мастерских и т. п.— вот «улучшения», которые несет рабочим капиталистическое производство.

Введение машин еще больше увеличивает опасность для здоровья и жизни рабочего. Он прикован теперь к чудовищу, которое беспрерывно движется с гигантском силой и безумной скоростью. Только самое напряженное, ни на минуту не ослабевающее внимание может при такой машине оградить рабочего от опасности быть ею захваченным и раздавленным. Предохранительные приспособления стоят денег, и капиталист их не вводит, пока его к тому не вынудят. Ведь бережливость — главная добродетель капиталиста; она заставляет его также экономить на помещении, втискивая в одну мастерскую возможно больше машин. Ему мало горя, что это угрожает жизни и здоровью его рабочих. Рабочие дешевы, а большие просторные цеха дороги.

Но капиталистическое применение машин ухудшает условия труда рабочего и в другом отношении.

Инструменты ремесленника стоили недорого. Они также редко подвергались крупным изменениям, которые делали бы их непригодными. Иначе обстоит дело с машиной. Она стоит денег, много денег. Если она становится негодной прежде времени или не используется в достаточной степени, то приносит капиталисту вместо пользы вред. Но машина изнашивается не только во время работы, но даже и во время своего бездействия. С другой стороны, применение науки к области промышленности, плодом которого и явилась машина, привело и к тому, что непрерывно совершаются все новые открытия и изобретения — большей или меньшей важности — и благодаря этому то один, то другой род машин или даже целые фабрики становятся неспособными к конкуренции и таким образом обесцениваются прежде, чем они были использованы до конца. В результате этих непрерывных переворотов в технике каждая машина подвержена опасности обесцениться раньше, чем она износится,— основание, достаточное для того, чтобы капиталист сразу же после покупки постарался использовать машину как можно скорее. Другими словами, машиностроение является для капиталистов особым стимулом, заставляющим их, насколько возможно, удлинять рабочее время, вводить, где только можно, непрерывное производство, дневные и ночные смены и таким образом превращать столь вредную ночную работу в постоянное явление.

Когда машинное производство стало развиваться, некоторые идеалисты провозгласили наступление золотого века. Машина снимет с рабочего его труд и превратит его в свободного человека. Но в руках капиталиста машина сделалась могучим рычагом для превращения труда пролетария в гнетущее бремя, в невыносимое и убийственное порабощение.

Как в отношении рабочего времени, так и в отношении заработной платы наемный рабочий капиталистического способа производства поставлен в худшие условия, чем прежний подмастерье. Пролетарий не ест за одним столом с капиталистом, не живет в его жилище. В какой бы убогой квартире он ни жил, какими бы отвратительными отбросами ни питался, как бы ни голодал, здоровье капиталиста от этого нисколько не страдает. Понятия голода и заработной платы прежде исключали друг друга. Раньше свободный рабочий мог голодать разве только в том случае, если не находил работы. Кто работал, у того было что есть. Капиталистическому способу производства принадлежит та заслуга, что он примирил обе эти противоположности — голод и заработную плату — и превратил голодную заработную плату в постоянный институт, даже в одну из опор общества.

2. ЗАРАБОТНАЯ ПЛАТА

Заработная плата не может повыситься настолько, чтобы сделать для капиталиста невозможным продолжать свое предприятие и жить за счет его. Ибо при таких условиях для капиталиста было бы выгоднее совсем бросить свое дело. Следовательно, заработная плата рабочего никогда не может достигнуть такого уровня, чтобы она равнялась стоимости произведенного им продукта. Всегда должен оставаться некоторый избыток — прибавочная стоимость, — ибо только расчет на получение этого избытка и побуждает капиталиста покупать рабочую силу. Заработная плата, следовательно, никогда не может в капиталистическом обществе достигнуть такого уровня, чтобы наступил конец эксплуатации рабочих.

Этот избыток — прибавочная стоимость,— однако, гораздо больше, чем обыкновенно предполагают. Он содержит не только прибыль фабриканта, но и многое другое, что причисляют к издержкам производства или торговым издержкам: земельную рейту (арендную плату), процент на основной капитал, скидку торговцу, забирающему товар у промышленника, налоги и т. д. Все это идет за счет того избытка, который представляет собою разницу между стоимостью продукта, произведенного рабочим, и его заработной платой. Следовательно, этот избыток должен быть весьма значительным, для того чтобы предприятие было рентабельно; поэтому заработная плата никогда не может достигнуть такой высоты, чтобы рабочий получал хотя бы приблизительную стоимость того, что он произвел. Капиталистическая наемная система означает при всех условиях эксплуатацию наемного рабочего. Устранить эксплуатацию невозможно до тех пор, пока существует эта система. И даже при самой высокой заработной плате степень эксплуатации рабочего должна быть очень высока.

Но заработная плата едва ли когда-нибудь достигает того высшего уровня, которого опа могла бы достигнуть. Напротив, гораздо чаще она приближается к самому низкому своему уровню. Она достигает этого уровня тогда, когда перестает давать рабочему возможность удовлетворять даже самые насущные потребности. Если заработная плата такова, что рабочий, получая ее, не только голодает, но и быстро погибает с голоду, тогда работа вообще не может идти.

Между двумя этими пределами и колеблется заработная плата, то опускаясь, то поднимаясь; она тем ниже, чем незначительнее средний уровень потребностей рабочего, чем больше предложение рабочей силы на рынке труда, чем меньше сила сопротивления рабочих.

В общем заработная плата, разумеется, должна быть настолько высока, чтобы поддерживать работоспособность рабочего, или, лучше сказать, она должна быть настолько высока, чтобы обеспечить капиталисту потребное для него количество рабочей силы. Следовательно, она должна быть настолько высока, чтобы давать рабочему возможность не только сохранять свою работоспособность, но и воспитать детей, способных к труду.

Экономическое развитие обнаруживает, впрочем, в высшей степени приятную для капиталистов тенденцию сокращать издержки на содержание рабочего, а вместе с тем понижать заработную плату.

Прежде для рабочего были необходимы сноровка и физическая сила. Время ученичества ремесленника было очень продолжительным, и потому издержки на его обучение были весьма значительны. Успехи в области разделения труда и машинного производства делают специальную сноровку и физическую силу все более излишними для производства. Они дают возможность заменять квалифицированных рабочих более дешевыми необученными рабочими, мужчин — слабыми женщинами и даже детьми. Эта тенденция обнаруживается уже в мануфактуре; но лишь с введением машины начинается массовая эксплуатация женщин и детей, причем даже малолетних, эксплуатация наиболее беззащитных из всех беззащитных, с которыми обращаются самым возмутительным образом, на которых взваливают самый изнурительный труд. Здесь мы наблюдаем еще одно новое милое качество машины, присущее ей, когда она находится в руках капиталиста.

Чтобы быть в состоянии продолжать свой род и передать по наследству свою рабочую силу, наемный рабочий, не принадлежавший к семье предпринимателя, первоначально должен был получать такую заработную плату, которая покрывала бы не только издержки на содержание его самого, но также и издержки на содержание его семьи. Без этого последнего условия потомки капиталиста не нашли бы ни одного пролетария, которого можно было бы эксплуатировать. Но когда жена рабочего и его дети с самого раннего возраста сами в состоянии заботиться о себе, тогда заработная плата рабочего-мужчины без ущерба для сохранения рабочей силы может быть понижена почти до уровня суммы издержек на содержание его одного.

К тому же работа женщин и детей представляет еще и ту выгоду, что они гораздо менее способны к сопротивлению чем мужчины. И благодаря их вступлению в ряды трудящихся колоссально увеличивается предложение рабочей силы на рынке труда.

Итак, женский и детский труд не только понижает стоимость содержания рабочего, но и уменьшает также его способность к сопротивлению, увеличивая предложение рабочей силы: результатом каждого из этих обстоятельств является понижение заработной платы рабочего.

3. РАЗЛОЖЕНИЕ СЕМЬИ ПРОЛЕТАРИЯ

Но промышленный труд женщин означает в капиталистическом обществе также и полное разрушение семейной жизни рабочего без замены ее какой-либо высшей формой семьи. Капиталистический способ производства в большинстве случаев не уничтожает домашнего очага рабочего, но он отнимает все его светлые стороны, оставляя лишь одни темные, в особенности расточение сил женщины и ее оторванность от общественной жизни. Промышленный труд женщины означает в настоящее время не освобождение ее от работы по домашнему хозяйству, а отягчение ее прежнего бремени новым. Но быть слугою двух господ невозможно. Домашнее хозяйство рабочего приходит в упадок, когда женщина должна помогать ему зарабатывать деньги; а то, что дает современное общество взамен индивидуального домашнего хозяйства и семьи — народные столовые и школы для бедных,— представляет жалкий суррогат, объедки материальной и духовной пищи богатых, выбрасываемые ими низшим классам.

Социал-демократию обвиняют, будто бы она хочет уничтожить семью. Правда, мы знаем, что для каждого особого способа производства существует также и своя особая форма домоводства, которой в свою очередь соответствует и своя особая форма семьи. Мы считаем ныне существующую форму семьи не последней ее формой и ожидаем, что новая форма общества разовьет и новую форму семьи. Но подобное ожидание представляет, однако, нечто совершенно иное, чем стремление к разрушению всякого семейного союза. Кто уничтожает семью — не только хочет уничтожить, но действительно уничтожает на наших глазах,— так это не социал-демократы, а капиталисты. Прежде многие рабовладельцы разлучали мужей с женами, родителей со способными к работе детьми; но капиталисты превзошли эти гнусности рабства; они отрывают грудного ребенка от матери, вынуждая оставлять его на чужих. И общество, в котором это повторяется ежедневно сотни и тысячи раз, общество, создающее собственные «благотворительные» учреждения, покровительствуемые его «верхами» и долженствующие облегчить матери разлуку с ребенком,—такое общество имеет наглость упрекать нас в том, что мы хотим разрушить семью, только потому, что мы думаем, что работы по домашнему хозяйству, как и до сих пор, будут с течением времени все больше и больше развиваться в особые отрасли труда и такой способ изменит весь уклад домоводства и семейной жизни.

4. ПРОСТИТУЦИЯ

Наряду с обвинением в разрушении семьи нас упрекают в том, будто бы мы стремимся к общности жен. Обвинение это так же лживо, как и первое. Мы. напротив, утверждаем, что основой всех брачных союзов в социалистическом обществе будет идеальная любовь, т. е. прямая противоположность всякой общности жен, всякого полового принуждения, всякого разврата, и что такая любовь только в социалистическом обществе сможет приобрести всеобщее значение. А что мы видим в настоящее время? Неспособность женщин, замкнутых до сих пор в пределах своего домашнего хозяйства и по большей части имеющих лишь смутное представление об общественной жизни и о силе организации, к сопротивлению настолько велика, что капиталист-предприниматель, выдавая им хронически недостаточную для того, чтобы просуществовать, заработную плату, осмеливается указывать им на проституцию как на дополнительный источник.

Увеличение размеров промышленного женского труда повсюду влечет за собой рост проституции. В государстве, одержимом страхом божьим и благочестивыми нравами, существуют целые цветущие отрасли промышленности, в которых труд работниц оплачивается так низко, что они должны были бы умереть с голоду, если бы не занимались проституцией. А предприниматели заявляют, что именно на этой низкой заработной плате и основывается способность к конкуренции, «цветущее состояние» их отраслей промышленности. Более высокая заработная плата разорила бы их.

Проституция столь же стара, как и противоположность между бедным и богатым. Но в прежнее время проститутки являлись чем-то средним между нищими и мошенниками, роскошью, которую могло себе позволить общество и лишение которой пи в коем случае не могло угрожать его существованию. В настоящее время не только женщины, принадлежащие к слою люмпен-пролетариата, но и трудящиеся женщины вынуждены отдавать свое тело за плату. Эта продажа тела уже не является только предметом роскоши, она стала одной из основ развития промышленности. При капиталистическом способе производства проституция становится одной из опор общества. То, в чем нас обвиняют защитники этого общества, именно — общность жен, практикуется ими самими; конечно, эта общность распространяется только на жен пролетариев. И этот род общности жен настолько глубоко пустил корни в современном обществе, что его защитники повсюду объявляют проституцию необходимостью. Они не могут себе представить, что исчезновение пролетариата означает и исчезновение проституции, потому что вообще не могут представить себе общество без общности жен.

Современная общность жен есть изобретение высших слоев общества, а не пролетариата. Эта общность жен есть один из видов эксплуатации пролетариата. Это не социализм, а его противоположность.

5. ПРОМЫШЛЕННАЯ РЕЗЕРВНАЯ АРМИЯ

Введение женского и детского труда в промышленность является, как мы видели, для капиталиста одним из самых могучих средств понижать заработную плату.

Но временами столь же сильное действие оказывает и другое средство: подвоз рабочих из других местностей, где население обладает еще ничтожными потребностями и вместе с тем не надорванной фабричным трудом рабочей силой. Развитие крупного производства, главным образом машинного, создает не только возможность заменять обученных рабочих необученными: оно создает также возможность дешево и быстро их доставлять, Рука об руку с развитием производства идет развитие путей сообщения; массовому производству отвечает массовая перевозка не только товаров, но и людей. Пароходы и железные дороги, эти прославленные носители культуры, везут не только оружие, водку и сифилис варварам, они везут к вам и самих варваров, а вместо с ними варварство. Приток сельских рабочих в города становится все сильнее. Из все более отдаленных мест тянутся сюда толпы людей с ничтожными потребностями, выносливых и неспособных к сопротивлению. Славяне, шведы и итальянцы прибывают сбивать заработную плату в Германию; немцы, бельгийцы, итальянцы — во Францию; славяне, немцы, итальянцы, ирландцы и шведы — в Англию и Соединенные Штаты; китайцы — в Америку и Австралию и, может быть, в недалеком будущем даже и в Европу. На немецких судах китайцы и негры уже занимают места белых рабочих.

Эти иностранные рабочие являются частью экспроприированными мелкими крестьянами и ремесленниками, которых капиталистический способ производства разорил, согнал с земли и отнял у них не только кров, но и родину. Взгляните на эти бесчисленные толпы эмигрантов; что же, по-вашему, это социал-демократия лишает их родины, культивирует безразличное отношение к ней?

В результате экспроприации крестьян и мелких буржуа, подвоза рабочих масс из отдаленных стран, развития женского и детского труда, сокращения времени обучения, превратившегося в простое ознакомление с тем или иным приемом работы, капиталистическому способу производства удается в колоссальных размерах увеличивать число рабочих сил, находящихся в его распоряжении. И рука об руку с этим идет постоянное увеличение производительности человеческого труда вследствие непрерывного прогресса технических улучшений и усовершенствований. Но капиталистической эксплуатации этого недостаточно, и она старается до крайнего предела использовать силу каждого отдельного рабочего, частью путем удлинения рабочего времени, частью же — особенно там, где законодательство или рабочие организации делают такое удлинение невозможным,— путем большей интенсивности труда.

И одновременно с этим машина делает рабочую силу излишней. Всякая машина сберегает рабочую силу — если бы она этого не делала, существование ее не имело бы смысла. В каждой отрасли промышленности переход от ручного труда к машинному связан с огромными страданиями для тех рабочих, которых касается дело и которые — будь то ремесленники или мануфактурные рабочие — становятся излишними и выбрасываются ла мостовую. Именно это воздействие машин рабочие испытали на себе прежде всего. Многочисленные восстания в первые десятилетия прошлого века свидетельствовали о том, как много страданий принес ручным рабочим переход к машинной работе, какое возмущение и отчаяние она вызывала. Введение машин, как и всякое последующее их усовершенствование, всегда является гибельным для отдельных слоев рабочих; конечно, при известных условиях другие слои рабочих.— например, занятые в производстве машин — могут от этого выиграть. Но мы не думаем, чтобы сознание этого могло явиться большим утешением для умирающих с голоду.

Всякая новая машина ведет к тому, что вследствие ее введения производится столько же, сколько и раньше, но при меньшем количестве рабочих или при том же количестве производится больше. Следовательно, чтобы число занятых в какой-нибудь стране рабочих не уменьшилось под влиянием прогрессивного развития машинного дела, необходимо, чтобы и рынок расширялся в такой же мере, в какой возрастает производительность труда рабочих. Но так как экономическое развитие одновременно повышает производительность труда рабочего и быстро увеличивает количество имеющихся в распоряжении рабочих сил — притом даже много быстрее, чем совершается прирост населения,— то для того, чтобы не наступила безработица. рынок должен расширяться не только соответственно увеличению производительности рабочих благодаря машине, но еще гораздо быстрее.

Столь быстрое расширение рынка при господстве крупной капиталистической промышленности едва ли когда-либо, вернее, никогда не имело места ни в какой из крупных отраслей капиталистической промышленности в течение сколько-нибудь значительного периода времени. Следовательно, при крупной капиталистической промышленности безработица представляет явление постоянное, неразрывно с него связанное. Даже в лучшие времена, когда рынок внезапно испытывает значительное расширение и дела идут особенно бойко, промышленность не в состоянии дать работу всем безработным; в плохие же времена, в период застоя, число их возрастает колоссально. Они образуют вместе с рабочими мелких предприятий, ставших излишними, целую армию — промышленную резервную армию, как ее назвал Маркс, армию рабочих сил, всегда готовую к услугам капитала, из которой он всегда может черпать резервы, когда промышленная деятельность начинает разгораться.

Для капиталиста эта резервная армия неоценима. Она служит для него важным оружием, чтобы держать в узде армию рабочих, делать ее послушной. После того как чрезмерная работа одних вызывает безработицу других, безработица этих последних становится средством для поддержания и усиления чрезмерной работы первых. И еще говорят, что в этом мире не все устроено к лучшему!

Хотя размеры промышленной резервной армии постоянно колеблются вместе с колебаниями дел в промышленности, в общем же они обнаруживают тенденцию двигаться в восходящем направлении, ибо технический прогресс совершается все быстрее и быстрее, охватывая все более широкие области; напротив, расширение рынка встречает все больше преград. Мы еще вернемся к этому вопросу в другом месте. Здесь достаточно будет отметить только это.

Но что значит безработица? Она означает не только нужду и нищету для тех, кого она коснулась, не только увеличение рабства и эксплуатации для трудящихся, она означает также необеспеченность существования для всего рабочего класса.

Какова бы ни была участь эксплуатируемого, на которую обрекали его прежние способы эксплуатации, они давали ему одно: обеспеченность существования. Средства к жизни для раба и крепостного были обеспечены, по крайней мере до тех пор, пока было обеспечено существование их господина. Только гибель последнего могла лишить их средств существования.

Какие бы бедствия, какая бы нужда не обрушивалась время от времени на население при прежних способах производства, это было не следствием производства, а следствием его нарушения, происходившего из-за неурожая, эпидемии, наводнения, вторжения вражеских войск и т. д.

Материальное положение эксплуататоров и эксплуатируемых в настоящее время не связаны между собою. Рабочий может быть каждую минуту выброшен на улицу вместе с женой и детьми и даже осужден на голодную смерть, и это но вызывает ни малейших изменений в положении эксплуататора, которого он обогатил.

Бедствия, вызываемые безработицей, в настоящее время только в совершенно исключительных случаях являются следствием нарушения производства внешними непреодолимыми воздействиями,— в гораздо большей степени они являются естественно необходимым следствием развития самого производства. Нарушение хода производства в наши дни часто увеличивает, а не уменьшает шансы найти работу: достаточно вспомнить последствия войны 1870 г. для хозяйственной жизни Германии и Франции в первые годы.

При господстве мелкого производства доход рабочего в его собственном хозяйстве был тем больше, чем сам он был прилежнее. Напротив, леность разоряла его, делала его безработным. В настоящее время безработица тем сильнее, чем больше, чем продолжительнее трудятся рабочие. Рабочий создает себе безработицу своим собственным трудом. Истина, что счастье, рабочего зависит от его прилежания, как и многие истины времен господства мелкого производства, превратилась благодаря крупному капиталистическому производству в свою противоположность. Такой же ложью стала и другая сентенция, которая все еще преподносится рабочим разными филистерами: что всякий, желающий работать, найдет себе кусок хлеба.

Обладание собственной рабочей силой, так же как и собственностью, в настоящее время почти не служит надежной защитой против нужды и бедствия. Если мелкого крестьянина и ремесленника постоянно преследует призрак банкротства, то наемного рабочего всегда преследует призрак безработицы.

Эта постоянная неустойчивость жизненного положения является самым мучительным, но также и вызывающим наибольшее возмущение из всех зол современного способа производства, тем злом, которое глубже всего волнует умы, уничтожая в корне всякую склонность к консерватизму. Эта вечная неустойчивость собственного положения подрывает веру в прочность существующего строя и всякий интерес к его сохранению. Тот, кого настоящее держит в постоянном страхе, перестает бояться нового.

Чрезмерный труд, безработица и разложение семьи — вот что приносит пролетариату капиталистический способ производства, заботясь в то же время о том, чтобы пролетарское положение распространялось на все более широкие круги и явственно становилось состоянием широкой массы населения.

Не только благодаря постоянному расширению области крупной промышленности капиталистический способ производства ведет к тому, что пролетарское положение все больше и больше становится состоянием народа вообще. Он ведет к этому еще и благодаря тому, что положение наемных рабочих в крупной промышленности становится определяющим и для положения наемных рабочих в других отраслях труда. Их условия труда и жизни также изменяются под влиянием крупной промышленности; преимущества, которыми пользовались эти рабочие по сравнению с рабочими капиталистической промышленности, превращаются под влиянием этой последней в свою противоположность. Например, там, где в наше время ремесленный рабочий еще проживает и питается у мастера, имеются средства заставить его жить и питаться гораздо хуже наемного рабочего, ведущего собственное домашнее хозяйство. Длительное время ученичество было средством предохранения ремесла от чрезмерного наплыва рабочей силы; теперь же ученичество является самым действенным средством, чтобы наводнить ремесло дешевой рабочей силой и оставить без куска хлеба взрослых рабочих.

И здесь, как и в других областях, при капиталистическом способе производства стало бессмыслицей и бедствием то, что при господстве мелкого производства было мудростью и благодеянием.

Стремлений цеховых хозяев возобновить старое цеховое устройство в своей основе сводится к тому, чтобы путем оживления старых форм получить новые средства эксплуатации своих рабочих. Они хотят спасти себя от погружения в болото тем, что карабкаются на тела пролетариев. И эти господа еще возмущаются, что пролетариат но приходит в восторг от такого способа хоть немного отсрочить неминуемую гибель мелкого производства.

Тот же самый процесс, что и в ремесле, совершается и в торговом деле. Крупное предприятие начинает вытеснять мелкое даже в области посреднической торговли. Число мелких торговых предприятий может при этом не уменьшаться. Посредническая торговля является последним прибежищем для обанкротившейся мелкой буржуазии. Ограничить посредническую торговлю, например путем стеснения торговли в разнос, значит не что иное, как окончательно выбить всякую почву из под ног этих людей и бросить их в ряды люмпен-пролетариата, превратить их в нищих, в бродяг, в пополнение исправительных домов — своеобразная социальная реформа!

Влияние развития крупного производства обнаруживается в посреднической торговле не в уменьшении числа мелких предприятий, а в том, что они приходят в упадок. Существование мелких самостоятельных торговцев становится все неустойчивее, все ближе к пролетарскому. И наряду с этим увеличивается число служащих в крупных предприятиях, действительных пролетариев, у которых нет никакой надежды стать когда-нибудь самостоятельными производителями; возрастает детский и женский труд с его спутницей — проституцией; возрастает сверхурочный труд, безработица и снижается заработная плата и в этой области хозяйства. Положение служащего в торговле все больше и больше приближается к положению пролетария, занятого в промышленности. От последнего он отличается почти только тем, что должен сохранять внешний вид более высокого жизненного уровня и ради него приносить жертвы, которых не знает промышленный пролетарий.

Наконец, начинает развиваться и еще один пролетарский слой: пролетариат умственного труда. При нашем способе производства образованность стала особой областью деятельности. Объем знаний расширился бесконечно и возрастает с каждым днем. Капиталистическое же общество, как и капиталистическое государство, все больше нуждается в представителях науки и искусства для ведения своих дел и подчинения сил природы, будь то либо в целях производства пли разрушения, либо в целях применения все растущего избытка этих сил для удовлетворения потребности в роскоши. Однако по только крестьянин, ремесленник, а тем более пролетарий, но и купец, фабрикант, банкир, биржевый спекулянт, крупный землевладелец не имеют времени посвятить себя искусству и науке. Они всецело поглощены своими делами и удовольствиями. В современном обществе, в противоположность его прежним формам, искусством и наукой занимаются не сами эксплуататоры или, по крайней мере, какой-либо класс последних. Эту деятельность они предоставляют особому классу, которому они за это платят. Образование стало товаром.

Но еще не так много десятилетий назад оно было редким товаром. Школ было мало, учение было сопряжено со значительными расходами. Крестьяне в большинстве случаев были слишком бедны, чтобы скопить средства на посылку своих сыновей в среднюю школу. Ремесло и торговля, напротив, были еще золотым дном; кто был при деле, тот при нем и оставался; только особое дарование или исключительные обстоятельства побуждали сына ремесленника или купца обратиться к занятию наукой пли искусством. В то время как спрос на чиновников, техников, врачей, учителей, художников и т. д. возрастал, приток их почти всецело ограничивался пополнением из тех же самых кругов.

Поэтому образованно как товар стояло высоко в цене. Обладание им доставляло, по крайней мере тем, кто пользовался им для практических целей — адвокатам, чиновникам, врачам, профессорам и т. д., — в большинстве случаев безбедное существование, а нередко славу и почет. Художники, поэты, философы были собеседниками королей. Аристократ духа чувствовал свое превосходство над аристократом по рождению или богатству. Его единственной заботой было развитие своих духовных способностей.

Поэтому образованные люди могли быть идеалистами и часто даже бывали таковыми. Они стояли выше других классов, выше их материальных стремлений и противоречий. Образование означало силу, счастье и доброту, а отсюда так легко было прийти к выводу: чтобы сделать всех людей счастливыми и добрыми, чтобы преодолеть классовые противоречия и уничтожить бедность, низменность нравов, не нужно ничего иного, кроме образования.

С тех пор распространение среднего школьного образования — а только о нем здесь и идет речь — сделало колоссальные успехи. Число учебных заведений необыкновенно возросло. Еще в большей степени возросло число учащихся школ. Мелкое производство в торговле и промышленности перестало быть золотым дном. Мелкий буржуа не знает теперь другого способа спасти своих детей от падения в ряды пролетариата, как дать им образование, если ему удалось сколотить для этого хоть какие-нибудь средства. И ему приходится думать о том, как позаботиться не только о своих сыновьях, но и о своих дочерях. Ведь прогрессирующее разделение труда, как сказано выше, все больше и больше превращает домашние работы в особые виды профессиональной деятельности, сокращает работу по домашнему хозяйству, так что брак, при котором жена является исключительно хозяйкой дома, все большей больше становится роскошью. Но одновременно мелкая буржуазия, как мы видели, беднеет и таким образом все больше лишается возможности позволять себе какую-либо роскошь. Постоянно увеличивается число безбрачных, постоянно повышается число таких семей, где жена и дочь должны работать для заработка. Так возрастает женский труд не только в области крупной и мелкой промышленности и розничной торговли, но и на государственной службе и в частных предприятиях: на почте, телеграфе, железных дорогах, в банках и т. д., в области искусства и науки. Как бы сильно ни восставали против этого предрассудки и личные интересы, женский труд все более и более приобретает права гражданства в разнообразнейших областях умственного труда. Не тщеславие, не назойливость, не дерзость, а давление экономического развития побуждает женщин к труду как в этих, так и в других областях человеческой деятельности. Если в некоторых отраслях умственного труда, которые организованы еще на цеховых началах, мужчинам удалось устранить конкуренцию женщин, то тем сильнее они устремляются в те отрасли, где нет цеховой замкнутости, как, например, литература, живопись, музыка.

Одним из следствий всего этого развития является колоссальное возрастание числа образованных людей в сравнении с прежними временами. Но тех благоприятных результатов, которых идеалисты ожидали от роста образования, все нет. До тех пор пока образованно выступает товаром, распространение образования есть увеличение количества этого товара и вместо с тем падение его цены, а следовательно, ухудшение положения его владельцев. Число образованных людей возросло в таких размерах, что оно более чем достаточно для удовлетворения потребностей капиталистов и капиталистического государства. Для рабочих умственного труда рынок рабочей силы в настоящее время так же переполнен, как и для рабочих ручного труда. Умственные работники также имеют уже свою резервную армию; безработица в их кругах такая же постоянная гостья, как и среди промышленных рабочих. Те из них, которые желают устроиться на государственную службу, должны ждать годы, нередко десяток лет, пока не получат какой-нибудь малооплачиваемой пизшей должности. У других безработица и сверхурочный труд чередуются так же, как и у рабочих ручного груда и как у этих последних на повестке дня стоит понижение заработной платы.

Классовое положение работников умственного труда заметно ухудшается; если прежде говорили об аристократии ума, то теперь говорят о пролетариате умственного труда, и скоро эти пролетарии будут отличаться от других наемных рабочих только одним — своим самомнением. В большинство своем они все еще воображают, что являются чем-то лучшим, чем пролетариат, они все еще причисляют себя к бюргерству, т. е. к буржуазии, но так же, как слуги причисляют себя к своим господам. Они перестали быть духовными вождями буржуазии и стали ее прислужниками. Карьеризм среди них разрастается, как зараза; но развитие своих умственных сил, а извлечение выгод из них составляет теперь их первую заботу и проституирование своего «я» является главным средством выдвинуться вперед. Как и люди, занимающиеся мелким промыслом, они ослеплены блеском немногих блестящих выигрышей в лотерее их жизни, не обращая внимания на бесчисленные пустые номера, и продают душу и тело за одну лишь надежду вытянуть такой главный выигрыш. Продажа собственных убеждений и брак по расчету, из-за денег в глазах большинства наших образованных людей являются двумя такими же само собой разумеющимися, как и необходимыми, средствами «устроить свое счастье». Вот во что превратил капиталистический способ производства идеалистов, исследователей, мыслителей и мечтателей!

Но предложение растет слишком быстро, чтобы можно было вообще много выколотить из образования, даже если отдать в придачу и свою личность. Задержать падение массы образованных людей в ряды пролетариата более невозможно.

Поведет ли развитие к тому, что образованные люди всей своей массой, а не отдельные только личности, как это было до сих пор, присоединятся к борющемуся пролетариату, пока еще неизвестно. Но несомненно одно: с пролетаризацией образованных слоев для пролетария закрылся последний путь своими собственными силами, одному выбиться из среды пролетариата и подняться в более высокий класс.

Можно сказать заранее, что наемному рабочему невозможно сделаться капиталистом, по крайней мере при нормальном положении вещей. Возможность выигрыша в гамбургской лотерее или получения наследства от богатого американского дядюшки, конечно, не может приниматься во внимание серьезными людьми при обсуждении вопроса о положении рабочего класса. Но при особенно благоприятных условиях какому-нибудь из более обеспеченных рабочих может иногда и удаться ценой суровых лишений скопить столько, чтобы открыть небольшое ремесленное предприятие или мелочную лавочку или же дать образование одному из своих сыновей, помочь ому выйти «в люди». Указывать рабочим на такого рода возможность улучшить свое положение или положение своих детей было смешным всегда. Ведь если рабочий вообще может делать сбережения, он должен быть рад, когда в хорошие времена удастся отложить столько, чтобы не остаться ни с чем при наступлении безработицы. Но в наши дни утешать рабочих возможностью подобного выхода смешнее, чем когда бы то ни было. Экономическое развитие не только делает сбережения все более невозможными для рабочего, оно исключает также возможность выбиться ему или его детям из пролетарского существования, даже если бы ему удалось скопить необходимые средства. Перейти к самостоятельному мелкому предприятию значит для него угодить из одной нищеты в другую, с тем чтобы, как правило, вскоре вновь вернуться к прежней нищете и ценою потери своих сбережений осознать, что мелкое производство удержать от гибели нельзя.

Еще более трудными, чем переход к самостоятельному мелкому предприятию, можно сказать, почти безнадежными, в настоящее время являются попытки пролетария дать своему сыну образование. Но допустим, что подобная попытка удалась — какую же пользу может извлечь из своего более высокого образования сын пролетария, который не может ждать с реализацией своих знаний и у которого нет никакой протекции, в такое время, когда тысячи юристов годами ждут очереди для поступления на государственную службу, когда техники, химики, лица с законченным коммерческим образованием сотнями бродят без места?

Куда бы в настоящее время пи обратился пролетарий, он всюду наталкивается на близкие к пролетарским условия жизни и труда. Пролетарское состояние все больше и больше пропитывает собою все общество; масса населения во всех культурных странах уже опустилась до уровня пролетариата. Для каждого отдельного пролетария исчезла всякая перспектива выкарабкаться своими собственными руками, своими собственными силами из болота, в которое его толкает современный способ производства. Достигнуть своего подъема он может исключительно путем подъема всего класса, к которому принадлежит.

III. КЛАСС КАПИТАЛИСТОВ

1. ТОРГОВЛЯ И КРЕДИТ

Мы уже видели, как в странах с капиталистическим способом производства масса населения все больше и больше превращается в пролетариев, рабочих, отделенных от своих средств производства и, таким образом, не имеющих возможности ничего производить на свой страх и риск, а потому вынужденных, чтобы не умереть с голоду, продавать единственное, что они имеют,— свою рабочую силу. Большинство крестьян и лиц, занятых мелким промыслом, фактически принадлежит уже к пролетариату. То, что их отделяет от последнего,— их собственность является лишь слабой завесой, способной скорее прикрыть их эксплуатацию и зависимость, чем предотвратить ее, завесой, которую поднимает и срывает малейший ветерок.

С другой стороны, мы видим небольшую кучку собственников, капиталистов и крупных землевладельцев, которым одним принадлежат важнейшие средства производства, важнейшие источники жизни всего населения и которым это монопольное владение дает возможность и власть держать неимущих в зависимости от себя и эксплуатировать их.

В то время как большинство населения погружается все глубже и глубже в нужду и нищету, эта небольшая кучка капиталистов и крупных землевладельцев вместо с пристроившимися к ним паразитами одни пожинают все те огромные выгоды, которые являются следствием достижений современной культуры, и прежде всего прогресса в области естественных наук и их практического применения.

Присмотримся же ближе к этой небольшой кучке избранных, рассмотрим ту роль, которую они играют в экономической жизни, и следствия, вытекающие отсюда для всего общества.

Мы уже познакомились с теми тремя видами, на которые распадается капитал: торговый капитал, ростовщический капитал и промышленный капитал. Последний — самый молодой из них, он насчитывает, пожалуй, менее столетий, чем два других вида капитала — тысячелетий. Но младший брат вырос скорее, гораздо скорее старших; он превратился в великана, который покорил их и заставил служить себе.

Для мелкого производства в его совершенной (классической) форме торговля не представляет безусловной необходимости. Крестьянин или ремесленник может приобрести средства производства, поскольку ему приходится их покупать, прямо от производителя; свой продукт он может продать непосредственно потребителю. На этой ступени экономического развития торговля служит преимущественно для приобретения предметов роскоши, но для прогресса производства в целом, для поддержания общества она не необходима.

Напротив, капиталистическое производство, как мы видели, находится уже с самого начала в зависимости от торговли, как и торговля на известной ступени требует для дальнейшего своего развития капиталистического производства. Чем больше расширяется последнее, чем больше становится господствующим капиталистический способ, тем необходимее оказывается прогресс торговли для всей экономической жизни. Торговля не служит теперь только избытку, роскоши. Все производство, даже продовольственное снабжение населения капиталистической страны зависит от того, свободно ли идет торговля. Это одна из причин, которые сделали бы мировую войну в настоящее время гораздо более опустошительной, чем когда-либо. Война ведет к застою торговли, а этот застой означал бы в настоящее время остановку производства, всей экономической жизни: он означал бы такой экономическое разорение, которое распространилось бы шире и явилось не менее гибельным, чем опустошения на театре военных действий.

Такое же важное значение, как развитие торговли, приобрело для капиталистического способа производства и развитие ростовщичества. При господстве мелкого производства ростовщик являлся паразитом, пользовавшимся бедственным положением или легкомыслием других, чтобы высасывать из них кровь. Деньги, которые он давал взаймы, служили при обычных условиях — а такими условиями являлась принадлежность необходимых средств производства самому производителю — только для непроизводительных трат. Если, например, деньги занимал дворянин, то он делал это, чтобы прокутить их; крестьянин — чтобы уплатить денежные повинности и издержки судебного процесса. Поэтому ссуда денег под проценты считалась безнравственной и осуждалась всеми.

Совершенно иначе обстоит дело при капиталистическом способе производства. Теперь деньги являются средством для оборудования капиталистического предприятия, для покупки рабочей силы и ее эксплуатации. Если в наши дни предприниматель занимает деньги, чтобы основать новое предприятие или расширить уже существующее, то это вовсе не значит (разумеется, при условии, что предприятие процветает), что проценты на занятую сумму соответственно уменьшат его прежний доход. Взятые взаймы деньги служат ему как раз для эксплуатации рабочей силы, следовательно, увеличивают его доход, и притом на сумму, гораздо большую, чем проценты, которые он должен выплатить. Ростовщичество теряет теперь свой первоначальный характер. Его роль как средства эксплуатации бедственного положения и легкомыслия все более отходит на задний план перед другой ролью — «оплодотворять» капиталистическое производство, т. е. давать ему возможность совершать свое развитие быстрее, чем этого можно было бы достигнуть при помощи простого накопления капитала в денежных сейфах промышленников-капиталистов. Отвращение к ростовщику теперь исчезает; он становится безупречным и приобретает новое благозвучное имя: кредитор.

Одновременно изменилось в главное направление движения приносящего проценты капитала. Денежные суммы, накоплявшиеся в сейфах капиталистов-ростовщиков, прежде текли из этих резервуаров по тысячам каналов в карманы некапиталистов. В настоящее время денежные сейфы ростовщического капитала — кредитных учреждений — скорее сами сделались резервуарами, в которые по тысячам каналов стекаются деньги некапиталистов, чтобы оттуда попасть в руки капиталистов. Как и прежде, кредит является средством заставить некапиталистов — имущих и неимущих — платить проценты капиталу. Но теперь он сделался также могучим средством превращать в капитал имущества, находящиеся в руках различных классов некапиталистов,—от огромных богатств католической церкви и старого дворянства до убогих грошовых сбережений служанки или поденщика, т. е. сделался для одного класса средством эксплуатации и разложения других. Восхваляют современные кредитные учреждения — сберегательные кассы и т. д.— за то, что они, превращая грошовые сбережения наемных рабочих, ремесленников и крестьян в капитал, превращают и их самих в «капиталистов», как утверждают сторонники современного строя. Однако это собирание денет некапиталистов не преследует никакой иной цели, как только предоставить в распоряжение капиталистов новые капиталы и этим путем ускорить развитие капиталистического способа производства. Что означает это для наемных рабочих, крестьян и ремесленников, мы уже видели.

Если современные кредитные учреждения все больше и больше заботятся о том, чтобы превратить все имущество различных классов некапиталистов в капитал, поступающий в распоряжение класса капиталистов, то, с другой стороны, они заботятся также и о том, чтобы капиталы, принадлежащие классу капиталистов, использовались лучше, чем до сих пор. Они становятся резервуарами всех денежных сумм тех отдельных капиталистов, которые так или иначе не имеют случая употребить их в своих предприятиях, и делают эти суммы, которые иначе лежали бы «мертвыми», доступными для других капиталистов, которые в них нуждаются. Далее, они дают возможность превращать товар в деньги, прежде чем он продан, и таким образом сокращают время обращения, а следовательно, и размеры капитала, необходимые каждый раз для ведения какого-либо определенного предприятия.

Благодаря всему этому размер и сила действия капитала, находящегося в распоряжении класса капиталистов, необыкновенно возрастают. Поэтому кредит в настоящее время сделался одним из сильнейших рычагов капиталистического производства. Наряду с высоким развитием машиностроения и скоплением промышленной резервной армии он является одной из главных причин той эластичности современного способа производства, которая сообщает промышленности способность при малейшем толчке быстро и мощно расширяться.

Но кредит еще более чувствителен ко всякой помехе, чем торговля. Любое испытанное им потрясение распространяется на всю хозяйственную жизнь.

Многие экономисты считали кредит средством, при помощи которого неимущие или малоимущие могли бы превращаться в капиталистов. Но, как показывает уже само название, кредит покоится на доверии кредитора к должнику. Чем состоятельнее последний, тем больше гарантия, которую он представляет, тем больше и кредит, которым он пользуется. Следовательно, кредитное дело является только средством доставить капиталистам еще больший капитал, чем тот, которым они владеют, увеличить перевес капиталистов, обострить общественные противоречия, а не смягчить их.

Поэтому кредит является не только средством ускорения развития капиталистического производства, дающим ему возможность использовать всякую благоприятную конъюнктуру; он является также средством ускорения гибели мелкого производства, и, наконец, он является средством преобразования всего современного способа производства во все более сложный и чувствительный ко всяким помехам механизм, пробуждая чувство неуверенности даже в рядах капиталистов и делая все более и более зыбкой ту почву, на которой они действуют.

2. РАЗДЕЛЕНИЕ ТРУДА И КОНКУРЕНЦИЯ

В то время как экономическое развитие, с одной стороны, ведет к более тесной связи торговли и кредита с промышленностью, оно, с другой стороны, вследствие все увеличивающегося разделения труда, способствует распределению различных функций (отправлений), которые приходится выполнять капиталисту в хозяйственной жизни, между различными, обособленными друг от друга предприятиями и учреждениями. В прежние времена купец должен был не только купить и продать товар; он должен был сам его собрать, хранить на складе и доставлять часто на весьма отдаленный рынок; он должен был сам сортировать и выставлять товар, сделать его доступным для каждого отдельного покупателя. Ныне мы встречаем разделение труда не только между мелкой и крупной торговлей, но находим специальные крупные предприятия для транспортировки и хранения товаров (склады, элеваторы); на крупнейших центральных рынках — биржах — продажа и покупка сделались настолько самостоятельными отраслями деятельности, настолько обособились от других функций купца, что там не только продают и покупают товары, находящиеся далеко от этих мест или еще не произведенные, но даже покупают товары, не имея в виду обладать ими, и продают товары, которых на самом деле не имеют.

В прежнее время нельзя было себе представить капиталиста без большого денежного сейфа, в котором накоплялись вырученные им деньги и из которого он их вынимал для своих платежей. В настоящее время кассы капиталистов во всех передовых в экономическом отношения странах, особенно в Англии, Америке, превратились в особые предприятия — банки. Теперь платят уже не капиталисту, а его банку, к банку же, а не к капиталисту обращаются и за получением его долгов. Таким образом, несколько центральных предприятий обслуживают кассовое дело всего класса капиталистов страны.

Но если таким путем различные функции капиталиста передаются различным самостоятельным предприятиям, то они только внешним образом, юридически, независимы друг от друга; экономически же они остаются, как и раньше, теснейшим образом связанными между собою и взаимозависящими. Каждое из этих предприятий не может нормально функционировать, если все остальные связанные с ним в деловом отношении предприятия испытывают какие-либо затруднения.

Чем теснее становится взаимная зависимость торговли, кредита и промышленности и чем больше различные функции класса капиталистов распределяются между обособленными предприятиями, тем сильнее становится зависимость каждого отдельного капиталиста от других. Капиталистическая экономика каждой страны — а в известных отношениях и всего мирового рынка — все больше и больше превращается в одно громадное тело, все части которого находятся в самой тесной связи между собой. Если масса населения все больше попадает в зависимость от капиталистов, то эти последние попадают во все большую зависимость друг от друга.

Хозяйственный механизм современного способа производства становится все более сложным и чувствительным, так что его беспрепятственное функционирование может осуществляться лишь в том случае, если все его бесчисленные колесики хорошо пригнаны друг к другу и точно выполняют положенное. Никогда еще способ производства не требовал так сильно планомерного регулирования, как современный. Но частная собственность делает невозможным внесение планомерности и порядка и этот механизм. В то время как отдельные предприятия становятся все более зависимыми друг от друга в экономическом отношении, в правовом, юридическом отношении они остаются независимыми. Необходимые для ведения каждого отдельного предприятия средства производства являются частной собственностью, их владелец может распоряжаться ими по своему усмотрению.

Чем больше развивается крупное производство, чем крупнее становятся отдельные предприятия, тем строже регулируется и устанавливается до мельчайших подробностей согласно определенному, точно обдуманному плану хозяйственная деятельность в пределах каждого из этих предприятий. Но взаимодействие отдельных предприятий остается предоставленным слепой силе свободной конкуренции. При невероятном расточении сил и средств, при постоянно усиливающихся потрясениях поддерживает она ход хозяйственного механизма; она поддерживает его но тем, что указывает каждому его настоящее место, а тем, что размалывает всякого, кто становится на пути движения этого механизма. Это называют «отбором лучших в борьбе за существование». В действительности же свободная конкуренция отбрасывает не бездарных, а скорее лиц, занимающих не свое место, для удержания которого у них не хватает способностей или — и это самое главное — капитала. Но в наши дни она не довольствуется уничтожением лишь тех, кто не приспособлен к «борьбе за существование». Каждая такая гибель побежденного влечет за собой разорение или потрясение бесчисленного множества других существований, находившихся в экономической взаимосвязи с предприятием, потерпевшим банкротство: наемных рабочих, кредиторов, поставщиков и т. д.

Еще и поныне в большом ходу поговорка: «Каждый сам кузнец своего счастья». Она ведет свое происхождение из времен мелкого производства, когда от личных качеств отдельного работника зависела его судьба, и притом судьба только его самого и его семьи. В настоящее время судьба любого члена капиталистического общества все меньше зависит от его личности и, напротив, все больше и больше — от тысяч обстоятельств, на которые он не имеет никакого влияния. Отбор, который создает в наши дни конкуренция, далеко не является отбором лучших.

3. ПРИБЫЛЬ

Откуда же извлекает свой доход класс капиталистов? Торговый и ростовщический капитал первоначально получают свой доход и проценты благодаря удержаниям из имущества лиц различных классов, нуждающихся в их помощи или посредничестве. Промышленный капитал, создает свою прибыль при помощи эксплуатации неимущих наемных рабочих. Но чем больше развивается капиталистический способ производства, тем сильнее промышленный капитал опережает другие виды капитала, тем более, как мы видели, заставляет он их служить себе; но это он может сделать, лишь уступая им часть прибавочной стоимости, извлеченной путем эксплуатации наемных рабочих. Вследствие такого процесса развития прибавочная стоимость, созданная пролетариями, все более и более становится единственным источником, из которого черпает свой доход весь класс капиталистов. Как ремесло и крестьянское сельское хозяйство, так и старые формы торгового и ростовщического капитала, черпающие свой доход из эксплуатации некапиталистических классов, утрачивают экономическое значение и все меньше и меньше влияют на сущность современного общества. Уже теперь существуют государства без ремесла и крестьянства, например Англия. Но ни одно из современных государств немыслимо без крупной промышленности. Кто хочет понять нынешние формы капитала, тот должен брать за исходный пункт промышленный капитал: в прибавочной стоимости, производимой капиталистической промышленностью, следует искать важнейший, все более выдвигающийся на первое место источник всех капиталистических прибылей.

Мы уже рассмотрели в предыдущей главе прибавочную стоимость, которую производит промышленный пролетарий и присваивает промышленный капиталист. Мы видели также, каким образом величина прибавочной стоимости, создаваемой отдельным рабочим, все больше и больше возрастает по отношению к величине его заработной платы, а именно вследствие увеличения тяжести труда рабочего, введения сберегающих труд машин, применения дешевых рабочих рук и т. д. Одновременно с развитием капиталистической промышленности растет также число эксплуатируемых пролетариев; так все больше и больше увеличивается масса прибавочной стоимости, стекающейся в руки класса капиталистов.

Но — увы! — «безоблачная радость смертным не дама в удел», и класс капиталистов, как ни ненавистен для него этот «дележ», должен «делиться» присвоенной им прибавочной стоимостью с землевладением и государством. И доля, которую прибирают к своим рукам эти последние, возрастает из года в год.

4. ЗЕМЕЛЬНАЯ РЕНТА

Когда мы говорим о классах, которые становятся все более исключительными собственниками и эксплуататорами, монополистами средств производства, то мы должны различать капиталистов и крупных землевладельцев. Ведь земля есть средство производства особого рода. Она самое необходимое из всех средств производства; без нее невозможна никакая человеческая деятельность; даже мореплаватель и воздухоплаватель нуждаются в местах отправления и приземления. Но земля — вместе с тем и такое средство производства, которое никоим образом не может быть произвольно увеличено. Между тем до сих пор едва ли встречалась сколько-нибудь значительная область, в которой каждый клочок земли был бы возделан ее обитателями. Даже в Китае имеются еще обширные пространства необработанной земли.

При господстве в средневековой Европе мелкого крестьянского производства каждый крестьянин владел своим двором и полем для себя самого. Вода, лес, выгон были общинной собственностью, а количество невозделанной земли было так велико, что можно было позволять каждому брать во владение те участки, которые он возделывал среди пустоши, и вести на них хозяйство. Но вот началось развитие товарного производства с его последствиями, которые нам уже известны. Продукты земли стали товарами, они приобрели стоимость. Это в свою очередь превратило и землю в товар, имеющий свою стоимость. Отдельные крестьянские общины и товарищества старались теперь ограничить круг своих членов и стали рассматривать землю, которой они сообща владели и отчасти (как лес и выгон) сообща же пользовались, уже не как неотчуждаемую общую собственность общины или товарищества, а как особый вид частной собственности, которая принадлежала лишь наличным членам и их наследникам и от пользования которой отстранялись все, вошедшие в состав общины позже. Они желали сделать землю своей монополией.

Но на общую собственность общины с вожделением взирал еще и кое-кто другой, а именно помещик, который являлся покровителем общинной собственности; если эти приобретшие такую ценность земельные владения должны были теперь сделаться частной собственностью, то именно его собственностью. В большинстве местностей, главным образом там, где развивалось крупное сельское хозяйство, помещику удалось овладеть крестьянской общинной собственностью. За этим последовало обезземеливание крестьян, сгон отдельных крестьян с принадлежавших им дворов. Теперь вся земля, даже и не использовавшаяся для сельского хозяйства, перешла в частную собственность; землевладение сделалось привилегией немногих.

Таким образом, в результате экономического развития, главным образом вследствие образования крупного землевладения, земля стала монополией еще задолго до того, как были исчерпаны все пригодные для обработки площади, задолго до того, как можно стало говорить о каком-либо перенаселении. Следовательно, если земля как средство производства и занимает особое место в силу невозможности увеличивать произвольно ее количество, то это происходит не потому, что вся имеющаяся в наличии земля уже обрабатывается, а потому, что она, по крайней мере в культурных странах, уже совершенно захвачена в собственность меньшинством. Так возникла монополия совершенно особого рода. Конечно, класс капиталистов, в противоположность неимущим классам, обладает монополией на средства производства. Но внутри самого класса капиталистов определенные средства производства не составляют монополии определенных членов этого класса, по крайней мере не составляют их продолжительной монополии. Если образуется компания капиталистов для монополизирования какого-нибудь определенного, в высшей степени важного изобретения, например новой машины, то всегда могут найтись другие капиталисты, которые либо тоже купят эту машину, либо побьют ее новым изобретением, либо же рано пли поздно введут подобную машину. Все это неприменимо к землевладению. Землевладелец имеет монополию по отношению не только к неимущим классам, но и к классу капиталистов.

Это особенное свойство землевладения наиболее резко выражено в Англии, где небольшое число семейств держит в своих руках землевладение целой страны и крепко за него держится, не продавая никому. Кто нуждается в земле, получает ее от них лишь в аренду, за определенную арендную плату — земельную ренту, в Англии капиталист, желающий построить фабрику или жилой дом, устроить копи или завести сельскохозяйственное предприятие, обычно не может купить земли, а может лишь арендовать ее.

У нас капиталист по большей части и земельный собственник: фабрикант владеет землей, на которой построена его фабрика, горнопромышленник является владельцем копей, которые он разрабатывает; с другой стороны, крупный землевладелец на континенте Европы по большей части ведет свое собственное сельскохозяйственное предприятие, вместо того чтобы сдавать его в аренду предпринимателю. Если капиталист ведет хозяйство на своей собственной земле, если он сам землевладелец, ему, естественно, не нужно делиться с последним прибавочной стоимостью. Но это не вносит в дело никаких существенных изменений. Ведь он сделался землевладельцем только потому, что заплатил прежнему владельцу земельного участка капитал, проценты с которого соответствуют величине земельной ренты. Следовательно, он в любом случае уплачивает земельную ренту; в той или другой форме эта рента уменьшает его прибыль.

Монопольный характер земельной собственности обостряется тем более, чем сильнее становится спрос на землю, чем больше возрастает народонаселение, чем больше класс капиталистов нуждается в землевладении, чем более развивается капиталистический способ производства. В той же мере растет и земельная рента, т. е. сумма всей выплачиваемой в капиталистическом обществе земельной ренты. Отсюда не является необходимостью возрастание ренты с каждого участка земли. Земельный участок, при прочих равных условиях, дает тем больше ренты, чем он плодороднее и чем благоприятнее его местонахождение (например, ближе или дальше от рынка), однако обсуждать законы действия ренты мы здесь не имеем возможности. Освоение новых плодородных земель может, следовательно, понизить ренту с истощенной почвы; но тем сильнее будет расти рента с вновь освоенных земель. Точно так же совершенствование средств транспорта может понизить ренту в местности, расположенной ближе к рынку, в пользу более отдаленной. И то и другое происходило в течение двух последних десятилетий прошлого века. Земельная рента в Америке возросла и притом как раз за счет западноевропейской ренты. С начала нашего века сельскохозяйственная земельная рента в Европе снова стала постепенно возрастать. Что касается городов, то в них повышение ренты никогда не прекращалось. Ведь капиталистический способ производства сосредоточивает в городах все большую массу населения, К несчастью, доход промышленников-капиталистов страдает от этого меньше, чем физическое и духовное здоровье беднейших классов населения. Жилищный вопрос становится здесь новым источником страданий пролетариата. Но рассматривать этот вопрос более подробно здесь не место.

5. НАЛОГИ

Если землевладелец все а большей и большей степени урезает долю капиталиста в прибавочной стоимости — или прямо или косвенно, например повышая издержки на содержание рабочих,— то и государство не менее энергично действует подобным же образом. Современное государство выросло вместе с классом капиталистов и при его помощи; с другой стороны, оно оказалось самым могущественным средством поднять этот класс на высоту. Оба помогали друг другу. Класс капиталистов не может обойтись без государства. Он нуждается в его защите, как внутренней, так и внешней.

Чем более развивается капиталистический способ производства, тем резче становятся создаваемые им противоречия и противоположности, тем сложнее становится его механизм, тем сильнее зависимость одного от других, тем сильнее потребность в авторитете, который стоял бы над всеми и заботился бы о том, чтобы каждый исполнял обязанности, вытекающие из его хозяйственных функций. Такой чувствительный механизм, как нынешний способ производства, допускает менее, чем любой из предшествовавших способов производства, разрешение противоречий и столкновений силами самих заинтересованных сторон. На место самопомощи выступает охраняемое государством право.

Капиталистическая эксплуатация никоим образом не является порождением какого-нибудь определенного права. Наоборот, ее потребности создали действующее ныне право и обеспечили его господство. Оно не порождает эксплуатации, оно заботится лишь о том, чтобы эксплуатация, как и другие явления хозяйственной жизни, происходила как можно более гладко. Если конкуренцию мы называем двигательной силой современного способа производства, то право мы можем рассматривать как смазочное масло, которое имеет назначение делать возможно менее ощутимым сопротивление, вызываемое трением в хозяйственном механизме. Чем сильнее возрастает это сопротивление в результате трения, тем острее становятся, с одной стороны, противоречия между эксплуататорами и эксплуатируемыми, между собственниками и неимущими, тем многочисленнее становится пролетариат, особенно люмпен-пролетариат; чем более, с другой стороны, внутри класса капиталистов каждый отдельный предприниматель нуждается для беспрепятственного функционирования своего предприятия в своевременном содействии многих других капиталистов, тем сильнее возрастает потребность в целесообразном праве, тем обширнее деятельность его органов — юстиции и полиции — и тем больше потребность в сильной государственной власти, которая могла бы подкрепить право силой.

По для капиталистов речь идет не просто о том, чтобы иметь возможность без помех производить, покупать и продавать только внутри своей страны. Внешняя торговля издавна играет большую роль в капиталистическом производстве, и чем больше оно становится господствующим, тем становится очевиднее, что обеспечение и расширение внешнего рынка представляет жизненный интерес для всей нации. Но на мировом рынке капиталисты одной нации встречаются с конкурентами других наций. Для отпора последним они призывают государство, которое должно при помощи своей военной силы заставить уважать их права или, что еще лучше, просто прогнать иностранных конкурентов. Как государства и монархи все больше попадают в зависимость от класса капиталистов, так и войско служит уже не только личным целям монархов, но и целям класса капиталистов. Войны из династических становятся все более торговыми и, наконец, национальными; причины последних войн в конечном счете также сводятся лишь к экономическим противоречиям капиталистов отдельных наций.

Капиталистическое государство нуждается поэтому не только в громадной армии чиновников для судебных и полицейских целей (а также, разумеется, и для ведения его финансовых дел), но и в сильном войске. Обе эти армии в капиталистическом государстве постоянно возрастают; но в последнее время военная армия увеличивается быстрее чиновничьей.

Пока наука не имела применения в промышленной технике, военная техника тоже изменялась лишь весьма медленно. Но как только машина достигла господства в промышленности и стала вызывать в ней непрерывные преобразования, прекратился прежний застой в области военной техники. Каждый день приносит новое изобретение или открытие, которое, едва будучи испробовано и введено с большими издержками, опять вытесняется другим производящим переворот новшеством. И все совершеннее, сложнее и дороже становятся военные машины. Одновременно прогресс транспорта делает возможным переброску к театру военных действий все больших масс войск; вследствие этого армии становятся все более многочисленными.

В этих условиях государственные расходы всех европейских великих держав на военные нужды (к числу этих расходов в большинстве случаев нужно причислять и государственный долг) растут прямо-таки с безумной быстротой.

Государство обходится все дороже, налагаемые им тяготы становятся все обременительнее. Капиталисты и крупные землевладельцы стараются, естественно, всюду, где пружины законодательства находятся в их руках, насколько возможно, свалить эти тяготы на другие классы. Но и у тех можно добыть все меньше и меньше, и, таким образом, несмотря на все ухищрения господ эксплуататоров, их прибавочная стоимость должна все более урезываться в пользу государства.

6. ПАДЕНИЕ ПРИБЫЛИ

Одновременно с только что описанным процессом развития сумма всего капитала, вложенного классом капиталистов «для роста» в различные предприятия, обнаруживает тенденцию увеличиваться быстрее, чем растет эксплуатация рабочего класса — масса создаваемой им прибавочной стоимости.

Мы не можем здесь подробно останавливаться на причинах этого явления, понимание которых предполагает большие знания и области политической экономии. Для иллюстрации достаточно привести один пример.

Возьмем такой бросающийся в глаза случай. Сравним с современным машинным прядильщиком трудившегося сто лет тому назад ручного прядильщика, которого капиталист эксплуатировал в качестве рабочего домашней промышленности. Сколько капитала необходимо, чтобы мог работать первый, и как, напротив, незначителен капитал, необходимый промышленнику при ручном прядении! Капиталист уплачивал прядильщику его заработную плату и давал ему хлопок или лен для прядения. В отношении заработной платы мало что изменилось, но в настоящее время машинный прядильщик потребляет, быть может, раз в сто больше сырья, чем ручной прядильщик; а какие громадные постройки, паровые машины, прядильные станки и т. д. необходимы, чтобы можно было пустить в ход механическую прядильню!

Рассмотрим еще и другое обстоятельство: сто лет назад капиталист, нанимавший прядильщика, делал в своем предприятии затраты только на заработную плату и сырье, основного капитала почти не существовало, прялку нечего было принимать в расчет. Его капитал оборачивался быстро, скажем, в четверть года; следовательно, ему нужно было для своего предприятия пускать в оборот, авансировать лишь четверть того капитала, который, он употреблял в течение целого года. Ныне, при механической прядильне, сумма капитала, вложенного в машины и строения, несравненно выше. Пусть время обращения части капитала, расходуемой на заработную плату и сырье, остается таким же, как и сто лет назад, но время обращения другой части капитала, которой сто лет назад почти не существовало, весьма продолжительно.

Ряд причин действует и в противоположном направлении. Таковы, например, кредит и в особенности падение стоимости продукта, являющееся неизбежным следствием повышения производительности труда. Но эти причины никоим образом не в состоянии полностью остановить указанный процесс. Он происходит во всех отраслях промышленности — в одних медленнее, в других быстрее — и приводит к тому, что величина ежегодно затрачиваемой суммы капитала, приходящейся в среднем на одного рабочего, занятого в промышленности, быстро и значительно возрастает.

Допустим, что сто лет назад эта сумма составляла сто марок и что теперь она возросла до тысячи марок; примем далее, что эксплуатация рабочего увеличилась в пять раз; если прибавочная стоимость, которую рабочий создавал сто лет назад, составляла 60 марок в год, то при той же ежегодной заработной плате она составляет теперь 250 марок. Следовательно, в этом случае масса созданном прибавочной стоимости как таковой (абсолютно) чрезвычайно возросла; но по отношению к величине капитала, который капиталист ежегодно затрачивает, прибавочная стоимость упала; сто лет назад это соотпошение равнялось 50%, теперь оно составляет всего только 25%.

Это, конечно, лишь пример, но тенденция, которую он поясняет, существует в действительности.

Общее количество прибавочной стоимости, создаваемой ежегодно в капиталистической стране, постоянно и быстро возрастает; но еще быстрее растет общее количество вложенного классом капиталистов в различные капиталистические предприятия капитала, на который должна распределяться прибавочная стоимость. Если, кроме того, принять во внимание, что, как мы уже видели, государственные налоги и земельная рента делают все большие урезки в сумме ежегодно производимой прибавочной стоимости, будет понятно, что средняя величина прибавочной стоимости, приходящейся ежегодно на определенную сумму капитала, постоянно понижается, несмотря на возрастающую эксплуатацию рабочего.

Следовательно, прибыль, т. е. та часть прибавочной стоимости, которая остается капиталистическому предпринимателю, обнаруживает тенденцию падать по отношению к общему авансированному им капиталу или, выражаясь иначе, в процессе развития капиталистического способа производства прибыль, приходящаяся на определенную сумму капитала, в общем становится все меньше. Естественно, это имеет значение как средний вывод для довольно значительных промежутков времени.

Итак, в то время как эксплуатация рабочего имеет тенденцию возрастать, норма прибыли капиталиста имеет тенденцию падать. Это и есть одно из самых удивительных противоречий столь богатого противоречиями капиталистического способа производства.

Из этого падения прибыли заключали, что капиталистическая эксплуатация когда-нибудь прекратится сама собой. Капитал, дескать, будет приносить в конце концов так мало прибыли, что капиталисты от голода станут искать себе занятий. Но это случилось бы лишь тогда, если бы норма прибыли постоянно падала, а величина общего капитала оставалась прежней. Однако дело обстоит вовсе не так. Величина общего капитала у капиталистических наций растет быстрее, чем падает норма прибыли. Увеличение капитала является предпосылкой падения нормы прибыли, и если она падает с 20% до 15% и в конце концов до 10%, то этим не уменьшается доход того капиталиста, капитал которого за это время возрос с одного миллиона до двух или четырех миллионов. Его доход на капитал возрастает с 200 тыс. до 300 тыс. и, наконец, до 400 тыс. марок в год.

Падение нормы прибыли, в частности размера процента, вовсе не означает уменьшения дохода класса капиталистов; ведь масса прибавочной стоимости, получаемой ими, постоянно возрастает; это падение сокращает доход лишь тех капиталистов, которые не в состоянии соответственно увеличивать размер своего капитала. В ходе экономического развития все выше подымается та граница, за которой капитал начинает давать своему владельцу «приличествующее его положению» содержание. Все выше становится минимальный размер состояния, необходимого для того, чтобы можно было жить, не работая самому, за счет труда других. Что было пятьдесят лет тому назад значительным состоянием, теперь стало сущим пустяком.

Падение нормы прибыли ведет не к гибели класса капиталистов, а к его сужению. Каждый год из него выбывают мелкие капиталисты, обреченные на ту же борьбу не на жизнь, а на смерть, как ремесленники, мелкие торговцы и мелкие крестьяне, на отчаянную борьбу, которая может быть более долгой или более короткой, но окончательно завершается для них или их детей падением в ряды пролетариата. И все их попытки избежать своей участи по большей части лишь ускоряют их разорение.

Удивляются множеству глупцов, которых теперь каждый мошенник сумеет заставить доверить ему свои деньги, если только при этом он пообещает довольно высокий процент. Но люди обыкновенно не так глупы, как они выглядят; мошенническое предприятие — это последняя соломинка, за которую они хватаются, чтобы получить от своего маленького состояния соответствующий доход. Их ослепляет скорее страх перед нуждою, чем жадность.

7. РОСТ КРУПНОГО ПРОИЗВОДСТВА. КАРТЕЛИ

Рядом с конкурентной борьбой между ремеслом и крупной капиталистической промышленностью свирепствует конкурентная борьба между более крупными и более мелкими капиталистическими предприятиями. Каждое мгновение приносит новое изобретение, новое открытие, применение которых значительно повышает производительность труда. Каждый такой шаг вперед более или менее обесценивает прежнее оборудование предприятия, вносит необходимость нововведений, часто даже расширения производства. Кто не обладает необходимым для этого капиталом, делается рано или поздно неспособным к конкуренции и разоряется или оказывается вынужденным перенести свой капитал в такую отрасль промышленности, в которой для более мелкого предприятия еще есть возможность конкурировать. Таким образом, конкуренция внутри крупной промышленности вызывает переполнение в сфере мелкой промышленности и действует здесь таким образом, что ремесло гибнет даже в тех немногих отраслях промышленности, где мелкое производство еще до известной степени является жизнеспособным.

Все крупнее, все обширнее становятся предприятия крупной промышленности. Из больших предприятий, насчитывающих сотни рабочих, образуются гигантские предприятия с тысячами занятых в них рабочих (прядильни, пивоваренные, сахарные, железоделательные заводы и т. д.). Все быстрее и быстрее исчезают в отдельных отраслях промышленности более мелкие предприятия: промышленное развитие с известного момента вместо увеличения ведет также к непрерывному уменьшению числа предприятий капиталистической крупной промышленности.

Но и этого недостаточно. Экономическое развитие ведет также к тому, что капиталистические предприятия все более сосредоточиваются в одних руках, переходя в собственность или отдельного капиталиста, или товарищества капиталистов, которое, однако, в хозяйственном отношении также представляет лишь одно лицо (юридическое лицо).

Пути к этому весьма разнообразны.

Один из них прокладывается стремлением капиталистов стать вне конкуренции. Мы видели выше, что конкуренция является движущей силой современного способа производства. Она является двигательной силой товарного производства и торговли. Но, как бы ни была необходима конкуренция для всего общества товаропроизводителей, каждый отдельный владелец товаров жаждет видеть свой товар на рынке вне конкуренции. Если он является единственным владельцем данного товара, если он имеет на него монополию, то тогда он может поднять его цену намного выше его стоимости; тогда все предъявляющие спрос на этот товар находятся в полной зависимости от него. Где на рынке встречаются несколько продавцов с товарами одного рода, они могут искусственно создать монополию, объединившись друг с другом, чтобы вместе выступить в качестве единственного продавца. Подобное объединение — картель или союз, трест, синдикат и т. д. — становится тем возможнее, чем меньше число конкурентов, противоречивые интересы которых надо согласовать.

Поскольку капиталистический способ производства расширяет рынок и увеличивает число конкурентов на нем, он затрудняет тем самым образование монополий в торговле и промышленности. Но в каждой отрасли капиталистического производства, как уже упоминалось, рано или поздно наступает момент, с которого дальнейшее развитие промышленности ведет уже к сокращению числа имеющихся в ней предприятий. С этого времени она все более и более созревает для образования картелей. Наступление момента этой зрелости может быть ускорено в каждой данной стране тем, что ее внутренний рынок будет защищен от иностранной конкуренции покровительственными пошлинами. Благодаря этому число конкурентов для такого рынка сокращается, а это облегчает внутренним производителям возможность объединиться, создать монополию и благодаря «охране национального труда» сдирать шкуру с национальных потребителей.

За последние десятилетия число картелей, посредством которых «регулируются» производство и целы определенных товаров, как известно, весьма возросло, особенно в странах с покровительственными таможенными пошлинами — в Соединенных Штатах, Германии, Франции. Где дело доходит до образования картелей, там объединившиеся отдельные предприятия образуют в действительности лишь одно предприятие с одним руководством, очень часто они и формально подчиняются одному общему управлению.

Образование картелей прежде всего охватывает добычу в переработку угля и железа, самых важных, самых необходимых для развития промышленности товаров. Большинство картелей распространяют свое воздействие широко за пределы монополизированных ими отраслей промышленности, ставят весь механизм производства в зависимость от нескольких монополистов.

Одновременно со стремлением объединить в одних руках различные предприятия одной определенной отрасли промышленности развивается стремление объединить в одно целое различные предприятия различных отраслей промышленности, из которых одно доставляет сырье или орудия производства для другого. Многие железнодорожные компании владеют собственными угольными шахтами и паровозостроительными заводами; сахарные заводы стараются сами возделывать часть свеклы, которую они перерабатывают; производитель картофеля воздвигает собственный винокуренный завод и т. д.

Следует указать еще на третий путь концентрации различных предприятий в одних руках. Он проще всех остальных.

Мы видели, что при современном способе производства капиталисту приходится выполнять чрезвычайно важные функции. Они оказались бы лишними при другой организации производства, но при господстве товарного производства и частной собственности на средства производства крупное производство возможно только как производство капиталистическое. Для того чтобы производство совершалось и продукты достигали потребителей, необходимо вмешательство капиталиста с его капиталом и целесообразное применение им последнего. Хотя капиталист ничего и не производит, хотя и не создает никакой стоимости, он все же играет в хозяйственном механизме важную роль. Но, чем крупнее становится капиталистическое предприятие, тем настоятельнее для капиталиста необходимость возложить часть своих возрастающих деловых обязанностей или на другие капиталистические предприятия, или, как это мы видели, на своих же наемных служащих, которых он назначает для отправления своих функций. Будут ли эти функции выполняться наемным рабочим или капиталистом — это для хозяйственной жизни все равно; они не сделаются создающими стоимость от того, что капиталист предоставит их исполнение другим. Следовательно, поскольку они не создают стоимости, капиталист должен их оплачивать из прибавочной стоимости. Тут мы знакомимся с новым вычетом из прибавочной стоимости, в результата которого прибыль также уменьшается.

Если рост предприятия заставляет данного капиталиста замещать себя введением служащих, то эти расходы для него облегчаются ростом прибавочной стоимости. Чем больше прибавочная стоимость, тем большее количество своих функций капиталист может передать для исполнения своим служащим, пока наконец он не сложит с себя всех своих дел, так что ому останется лишь одна забота: рентабельное помещение той части прибыли, которую он не потребляет.

Число предприятий, достигших такого положения, растет из года в год. Это яснее всего показывает увеличение акционерных обществ, в которых, как это очевидно для самого близорукого глаза, личность капиталиста, уже при современном способе производства, сделалась совершенно ненужной и значение имеет только его капитал. В Англии (для Германии более давние цифры отсутствуют) в 1845 г. было основано 57 акционерных обществ, в 1801 г.— 344, зато в 1888 г.— 2550 я в 1896 г.— 4735. В 1888 г. действовало 11001 акционерное общество с акционерным капиталом свыше 12 млрд, марок, в 1896 г.— 21 223 с капиталом в 23 млрд, марок.

Некоторые думали, что в виде акционерных предприятий найдено средство делать доступными для «маленьких людей» выгоды крупных предприятий. Но как кредит, так и акционерное дело, представляющее собой лишь особую форму кредита, служат скорее средством предоставить в распоряжение крупных капиталистов состояние мелкого люда.

Если личность капиталиста перестала быть необходимой для предприятия, то в нем может принять участие каждый, кто имеет необходимый капитал, безразлично, понимает ли он что-нибудь в данном дело или нет. Благодаря этому для отдельного капиталиста появляется возможность объединять в своих руках самые различные предприятия, не имеющие никакого отношения одно к другому. Легче всего крупный капиталист прибирает к рукам акционерные общества. Чтобы сделать предприятие зависимым от себя и заставить его служить своим интересам, капиталисту нужно только обладать большей частью его акций, которые так же быстро покупаются, как и продаются.

Наконец, следует еще заметить, что в общем крупные капиталы возрастают быстрее мелких, ибо, чем крупнее капитал, тем больше (при прочих равных условиях) размер прибыли, следовательно, и доход, который он получает, тем меньше та доля этого дохода, которая нужна капиталисту для его личных потребностей, тем больше часть, которую он накопляет и может присоединить к своему прежнему капиталу в качестве нового капитала. Капиталист, предприятие которого приносит ежегодно 10 тыс. марок прибыли, будет на эти деньги в состоянии, по капиталистическим понятиям, лишь скромно существовать. Он может радоваться, если ему удастся ежегодно откладывать по 2 тыс. марок — пятую часть прибыли. Капиталист, капитал которого настолько велик, что он извлекает из него 100 тыс. марок дохода, будет в состоянии, даже если он истратит на себя и свою семью в пять раз больше, чем вышеупомянутый капиталист, откладывать к своему капиталу уже три пятых своей прибыли. И если капитал какого-нибудь капиталиста настолько велик, что он приносит в год миллион марок, то он, издержав на себя десятую часть — и то не без усилий, если он нормальный человек,— сможет, несмотря на крупные траты, спокойно отложить девять десятых своего дохода.

В то время как для мелких капиталистов борьба за существование становится все труднее, крупные состояния растут все быстрее и достигают в короткое время огромных размеров.

Если мы сопоставим все эго: увеличение размеров предприятий, быстрое возрастание крупных состояний, сокращение числа предприятий, усиливающуюся концентрацию мелких предприятий в одних руках,— то станет ясным, что тенденция капиталистического способа производства клонится к сосредоточению средств производства, уже ставших монополией класса капиталистов, во все меньшем и меньшем числе рук. Это развитие в конце концов ведет к тому, что все средства производства данной нации или даже всего мирового хозяйства сделаются частной собственностью отдельной личности пли акционерного общества, которые и будут распоряжаться ими по своему произволу; весь хозяйственный механизм превратится в одно единственное чудовищное предприятие, в котором все служит, все принадлежит одному господину. Частная собственность на средства производства приводит в капиталистическом обществе к тому, что все лишаются собственности, за исключением одного человека. Она ведет, следовательно, к своему собственному упразднению, к лишению всех собственности и к порабощению всех. Но тем самым развитие капиталистического товарного производства идет к ликвидации своих собственных устоев. Капиталистическая эксплуатация станет противоречащей здравому смыслу, когда эксплуататор не будет находить других потребителей своих товаров, кроме им же эксплуатируемых. Если наемные рабочие являются единственными потребителями, то исчезает возможность продажи продуктов, в которых воплощена прибавочная стоимость, а эта последняя обесценится.

В действительности положение, здесь обрисованное, было бы столь же чудовищно, сколь и невозможно. До этого дело не дойдет, да и не может дойти. Ведь даже приближение к такому состоянию должно довести все страдания, противоположности и противоречия в обществе до такого предела, что они станут невыносимы и, если развитию заблаговременно не будет дано другое направление, общество выйдет из своей колеи и рухнет.

Но если в действительности такое состояние и не будет достигнуто, то мы подвигаемся ему навстречу быстро, быстрее, чем кажется большинству. Ибо в то время как, с одной стороны, идет вперед концентрация отдельных капиталистических предприятий в руках немногих, с другой стороны, вместе с прогрессом разделения труда растет, как мы видели, взаимная зависимость самостоятельных с виду предприятий. Но эта взаимная зависимость все более становится одностороннею зависимостью мелких капиталистов от крупных. Подобно тому как большинство с виду самостоятельных рабочих домашней промышленности на самом деле является лишь наемными рабочими капиталиста, так теперь уже многие с виду самостоятельные капиталисты фактически находятся во власти других капиталистов, а многие с виду самостоятельные капиталистические предприятия на самом деле являются лишь филиалами, отделениями одного громадного капиталистического предприятия.

И эта зависимость более мелких капиталистов от крупных увеличивается, быть может, еще быстрее, чем объединение различных предприятий в частную собственность немногих. Хозяйственный механизм капиталистических наций уже и теперь, в конечном счете, находится во власти немногих владельцев гигантских капиталов и эксплуатируется ими. Его объединение под руководством нескольких немногочисленных фирм является уже почти простой формальностью.

В то время как все более увеличивается экономическая зависимость широких масс населения от класса капиталистов, внутри его также растет зависимость большинства от немногих, число которых постоянно уменьшается, а сила и богатство возрастают.

Но эта зависимость так же мало увеличивает уверенность капиталистов в своем положении, как и пролетариев, ремесленников, мелких торговцев и крестьян. Напротив, к ним применимо то же, что и ко всем другим: одновременно с их зависимостью растет и неуверенность в своем положении. Всего сильнее растет она, конечно, у мелких капиталистов. Но полной уверенности не дает теперь даже самый крупный капитал.

Мы уже коснулись некоторых причин растущей шаткости капиталистических предприятий: чувствительность всего хозяйственного механизма к внешним потрясениям постоянно возрастает; между тем капиталистический способ производства, обостряя противоречия между различными классами и нациями, заставляя все более расти выступающие друг против друга массы, делая все более мощными их средства борьбы, увеличивает поводы к таким потрясениям и увеличивает опустошения, ими производимые. Растущая производительность труда умножает не только прибавочную стоимость, достающуюся капиталисту, но и количество товаров, которые должны быть доставлены на рынок и проданы капиталистом, С эксплуатацией растет и конкуренция, ожесточенная борьба всех предпринимателей против всех предпринимателей, и рука об руку с этим развитием идет постоянный технический переворот, идут беспрерывные новые открытия и изобретения, обесценивающие существующее и делающие излишними не только отдельных рабочих, не только отдельные машины, по часто и целые предприятия, даже целые отрасли промышленности.

Ни один капиталист не может полагаться на будущее, ни один не знает в точности, будет ли он в состоянии удержать в передать своим детям то, что сам приобрел.

Сам класс капиталистов все более раскалывается на два слоя. Один из них, постоянно увеличивающийся численно, стал совершенно излишним для хозяйственной жизни, ему не остается ничего другого, как только тратить и проматывать плывущую в его руки все возрастающую массу прибавочной стоимости, поскольку он не пользуется ею для накопления нового капитала. Если припомнить то, что мы говорили в предыдущей главе о положении образованных людей в современном обществе, не придется удивляться при виде того, как огромное большинство богатых праздных людей выбрасывают свои деньги на пошлые и грубые удовольствия.

Другой слой капиталистов — именно те, которые не сделались еще лишними в своих предприятиях — все сокращается в своем числе, но их заботы и бремя ответственности все возрастают. Если одна часть капиталистов все более вырождается в ленивом безделье, то другая треплется в вечной и никогда не утихающей конкурентной борьбе.

Но для обоих слоев непрочность их положения возрастает. Таким образом, нынешний способ производства не дает полного удовлетворения даже эксплуататорам, даже тем, кто монополизировал и присвоил исключительно для себя все его громадные выгоды.

8. ЭКОНОМИЧЕСКИЕ КРИЗИСЫ

Как ни велика, даже при обыкновенных условиях, общая неуверенность всех классов общества, она еще сильнее увеличивается вследствие кризисов, которые с неизбежностью естественного процесса вызывает время от времени товарное производство, достигшее известной высоты развития.

Ввиду того важного значения, которое приобрели кризисы за последние десятилетия для всей нашей хозяйственной жизни, а также вследствие господствующей еще в широких кругах неясности относительно их причин мы позволим себе остановиться на них несколько подробнее.

Крупные современные кризисы, потрясающие мировой рынок, являются следствием перепроизводства, которое, в свою очередь, есть следствие отсутствия планомерности, необходимо связанного с товарным производством.

Перепроизводство в том смысле, что произведено больше, чем нужно, может наступить при любом способе производства. Но, само собою разумеется, оно не может приносить вреда, если производители работают для собственного потребления. Если, например, первобытная крестьянская семья соберет однажды больше хлеба, чем ей нужно, то она сохранит избыток на случай неурожая, или, если ее закрома переполнены, скормит его скоту, или, в худшем случае, только бросит его.

Другое доло при товарном производстве. Оно предполагает (в своей развитом форме), что никто не производит для себя, но каждый для других. Каждый должен покупать то, что ему нужно. Но все производство вовсе не распределено планомерно, наоборот, каждому производителю предоставлено гадать, как велика потребность в производимых им товарах. С другой стороны, при товарном производстве, коль скоро оно переросло низшую ступень меновой торговли, никто, кроме производителя денежного товара, благородного металла, не может купить что-либо, предварительно не продав своего товара. Вот те два корня, из которых вырастают кризисы.

Возьмем для наглядности самый простой случай. На одном рынке сходятся вместе владелец денег, положим золотоискатель с золотом на 20 марок; далее, винодел с бочонком вина, ткач с куском полотна, мельник с мешком муки. Положим, что каждый из этих товаров имеет одинаковую стоимость в 20 марок (другое предположение только усложнило бы случай, не изменяя ничего в конечном результате). Эти четыре владельца товаров — единственные на рынке. Предположим далее, что каждый из них верно определил потребности другого: винодел продает свой бочонок вина золотоискателю и покупает на полученные при этом 20 марок штуку полотна у ткача; этот последний употребляет выручку от продажи своего полотна, чтобы купить мешок муки. Каждый уходит с рынка довольный.

Через год все четверо снова сходятся вместе; каждый рассчитывает на тот же сбыт, что и раныпе. Владелец денег опять не отказывается от вина винодела. Но винодел, к несчастью, не имеет никакой нужды в полотне; или, быть может, ему нужны деньги для уплаты долга, и поэтому он предпочитает ходить в рваной рубашке, вместо того чтобы купить полотна. Винодел оставляет свои 20 марок в кармане и уходит домой. Напрасно ждет теперь ткач покупателя. А раз ждет ткач, то ждет также и мельник. Пусть семья ткача весьма голодна, пусть она нуждается в мешке муки, но ткач произвел полотно, на которое нет спроса, и потому полотно оказалось лишним, и стала лишней теперь также мука. У ткача и мельника нет денег, они не могут купить, что им нужно, и то, что они произвели, составляет теперь перепроизводство, равным образом как и то, что было произведено для них, например (чтобы продолжить сравнение) стол, который, по расчетам столяра, должен был купить у него мельник.

Самые существенные явления экономического кризиса уже даны в этом примере. Конечно, при таких простых отношениях кризиса не наступает. В начальной стадии товарного производства каждое предприятие всегда производит в большей или меньшей степени для собственного потребления; производство товаров в каждой семье образует лишь часть ее общего производства. Ткач и мельник в нашем примере обладают каждый участком земли, скотом и могут спокойно переждать некоторый срок, пока не найдется покупатель для их товаров. В случае нужды они могут прожить и без него.

В начало товарного производства рынок еще невелик, за ним легко наблюдать, а производство и потребление, вся общественная жизнь из года в год течет в одном и том же русле. В маленьких общинах прошлого каждый хорошо знал другого, его потребности и покупательную способность. Хозяйственный механизм оставался все тем же; число производителей, продуктивность их работы, количество продукта, число потребителей, размер их спроса, денежные суммы, которыми они располагали — все эти условия изменялись весьма медленно, и каждое изменение замечалось и принималось в соображение.

Иначе складывались обстоятельства благодаря развитию товарной торговли. Под ее влиянием производство для собственного потребления все более отступало на задний план; отдельные товаропроизводители, а еще в большей степени торговцы, все больше становились в исключительную зависимость от сбыта своих товаров, и притом возможно быстрого сбыта. Замедление или даже помеха в продаже товара становится теперь для его владельца все более зловещей; она может при известных обстоятельствах привести к его экономической гибели. Но в то же время растет и возможность застоя в торговле.

Посредством товарной торговли приводятся во взаимосвязь различные расположенные далеко друг от друга рынки; в результате общий рынок весьма расширяется, но и становится при этом менее доступным обозрению. Этому содействует еще вмешательство одного или нескольких посредников между производителем и потребителем, что порождается торговлей. Одновременно, благодаря торговле и развитию транспорта, товары становятся более подвижными; достаточпо незначительного толчка, чтобы они в громадном количестве устремились в один пункт.

Определение спроса и наличных товарных запасов становится теперь все более затруднительным; развитие статистики не исключает этой недостоверности, а лишь вообще делает возможным расчет, который, начиная с известной ступени товарного производства, без статистики был бы немыслим. Вся хозяйственная жизнь делается все более и более зависимой от торговой спекуляции, а она становится все более рискованной.

Купец — это исконный спекулянт; спекуляция не была изобретена на бирже. Спекуляция является необходимой функцией капиталиста. Спекулируя, иначе говоря рассчитывая ожидаемый спрос, покупая свои товары там, где они дешевы, т. е. находятся в избытке, и продавая там, где они дороги, где их мало, купец помогает вносить некоторый порядок в хаос беспланового производства независимых друг от друга частных предприятий. Но в своих спекуляциях он тоже может делать ошибки, тем более что он не имеет времени долго раздумывать, так как он не единственный купец на свете. Сотни и тысячи конкурентов, подобно ему, жадно ждут возможности воспользоваться каждым благоприятным случаем, и кто первый уловит его, тот и получает наибольшую выгоду. А это значит — надо действовать быстро, не расспрашивать много, не рассматривать долго, но рисковать: кто рискует, тот выигрывает! Но можно и проиграть. Если где-нибудь на рынке существует большой спрос на какой-нибудь товар, то скоро этот товар устремляется туда массами, пока его не окажется там больше, чем может поглотить рынок. Цены тогда падают, купец должен продавать дешево, часто с убытком или искать со своим товаром другого, лучшего рынка. Убытки купца при этой игре могут быть так велики, что разорят его.

При господстве развитого товарного производства на рынке всегда оказывается товаров или слишком мало или слишком много; буржуазные экономисты считают этот порядок вещей в высшей степени мудрым и заслуживающим удивления; мы же думаем несколько иначе, но во всяком случае он неизбежен, пока существует товарное производство, достигшее известной высоты развития. Этот мудрый порядок при известных обстоятельствах может привести к тому, что вследствие какого-нибудь необыкновенно сильного возбуждения переполнение рынка товарами будет чрезвычайно велико и таким образом убытки торговцев сделаются особенно огромными и большое число торговцев станут несостоятельными, т. е. банкротами. Тогда мы имеем уже торговый кризис в чистом виде.

Развитие путей сообщения, с одной стороны, и кредита, с другой, облегчают внезапные переполнения рынка товарами, ускоряют благодаря этому кризисы и увеличивают их опустошительное действие.

Тем не менее торговые кризисы были ограничены по своим размерам и по своей глубине, пока мелкое производство было господствующей формой производства. Было невозможно, чтобы под влиянием какого-нибудь толчка быстро возрастало количество продуктов, произведенных для всего рынка. При господстве ремесленных мелких предприятий производство не способно к быстрому расширению. Оно не может быть расширено посредством увеличения числа рабочих, так как в обычное время все работоспособные члены в соответствующих слоях населения и без того заняты в нем. Оно может быть расширено лишь путем увеличения трудовой нагрузки отдельных лиц — удлинением рабочего времени, воскресной работой и т. д. Но самостоятельный ремесленник и крестьянин доброго старого времени, не испытавший еще конкуренции крупного производства, имел к этому чертовски мало охоты. Даже если бы он и приноровился к чрезмерной работе, это принесло бы немного пользы, так как производительность труда была незначительна.

Положение изменилось с возникновением крупной капиталистической промышленности. Она не только развивает до невиданных прежде размеров все вспомогательные средства, дающие в торговле возможность быстро наводнять рынки товарами, она не только создает невиданную прежде производительность труда, не только расширяет рынок до размеров мирового рынка, охватывающего весь земной шар, она не только увеличивает число посредников между производителями и потребителями, но и делает производство способным следовать за каждым импульсом торговли и расширяться скачкообразно.

Уже то обстоятельство, что теперь рабочие полностью подчинены капиталисту, что он может увеличить рабочий день и отменить воскресный и ночной отдых, позволяет капиталисту расширять производство быстрее, чем это было возможно раньше. А час сверхурочной работы теперь, при громадной производительности труда, означает совсем иное расширение производства, чем во времена ремесла. Поэтому капиталисты и в состоянии теперь быстрее расширять свои предприятия. Капитал представляет собой весьма эластичную, растяжимую величину, в особенности благодаря кредиту. Оживление в делах увеличивает доверие, выманивает деньги на улицу, сокращает срок оборота части капитала и, следовательно, увеличивает его дееспособность и т. д. Но самое важное заключается в том, что в распоряжении капитала всегда находится промышленная резервная армия рабочих. Таким образом, капиталист оказывается в состоянии в любой момент расширить свое предприятие, поставить новых рабочих, быстро увеличить производство и надлежащим образом использовать всякую благоприятную конъюнктуру.

Мы уже объяснили в начале этой главы, что при господстве крупной промышленности промышленный капитал все более выдвигается на первый план и все более овладевает всем капиталистическим механизмом. Внутри же самой капиталистической промышленности определенные ее отрасли, главным образом текстильная и металлургическая промышленность, становятся в свою очередь ведущими. Если одна из них получает особенный толчок, например благодаря открытию нового крупного рынка, такого, скажем, как Китай, или благодаря внезапно начавшемуся усиленному железнодорожному строительству, как, например, в Америке, то она начинает не только быстро расширяться, но и сообщает полученный ею толчок всей хозяйственной жизни. Капиталисты расширяют свои предприятия, основывают новые, увеличивают потребление сырья и вспомогательных материалов; нанимаются новые рабочие, одновременно растут земельная рента, прибыль и заработная плата. Возрастает спрос на самые различные товары, самые разнообразные отрасли промышленности начинают принимать участие в хозяйственном подъеме, который наконец становится всеобщим. Кажется, что каждое предприятие будет процветать; доверие становится слепым, кредит неизмеримым, каждый, кто только имеет какие-нибудь деньги, старается выгодно их поместить, а тот, кто имеет долю в возрастающей ренте и прибыли, стремится часть ее превратить в капитал. Упоение становится всеобщим.

Между тем гигантски разросшееся производство удовлетворило повышенные потребности рынка; но оно не перестает производить. Один ничего не знает про другого, и если у того или иного капиталиста в трезвые мгновения и могут возникнуть сомнения, то они будут подавлены необходимостью использовать конъюнктуру и не остаться позади конкурентов. Отстающего бьют. Сбыт излишне произведенных товаров идет все труднее и медленнее, склады торговых домов переполняются, но упоение все продолжается. Но вот один из торговых домов должен расплатиться за товары, которые он забрал в кредит у фабриканта несколько месяцев тому назад. Товары еще не проданы, он владеет товарами, а не деньгами; он не может выполнить своих обязательств, он — банкрот. Но и фабриканту тоже нужно производить платежи, а так как его должник не может платить, то и он погиб. Одно банкротство следует за другим. Происходит всеобщее смятение; место слепой доверчивости теперь занимает такой же слепой страх, паника делается общей, налицо крах.

Вся экономическая жизнь потрясена до глубины. Каждое предприятие, которое не успело твердо укорениться, рушится. Гибель постигает не только крупные предприятия, но и все те, которые в обыкновенное время с трудом держатся на поверхности. Во время кризисов всего быстрее идет экспроприация крестян, ремесленников и мелких капиталистов. Но разоряется немало и крупных, и никто не уверен, что не будет захвачен всеобщим крушением. Тем из крупных капиталистов, которые удержались, конечно, достается богатая добыча; во время кризисов не только происходит экспроприация «мелкого люда», но и концентрация предприятий в немногих руках, а рост крупных состояний совершается легче, чем когда-либо.

Но никто не знает, удержится ли он, переживет ли он кризис; и во время кризиса, пока вся деловая жизнь более или менее не войдет в колею, все ужасы теперешнего способа производства достигают своего апогея; возрастают неуверенность, нужда, проституция и преступность. Тысячи людей погибают от голода и холода, потому что они произвели слишком много пищи, одежды, жилищ. Тогда резче всего выступает на свет то обстоятельство, что современные производительные силы становятся все более несовместимыми с товарным производством, что частная собственность на средства производства все более становится проклятием, прежде всего для неимущих, но в конце концов также и для имущих.

Некоторые экономисты ожидают от картелей уничтожения кризисов. Нет ничего ошибочнее!

Регулирование производства посредством картелей предполагает прежде всего, что они охватят все главнейшие отрасли промышленности, будут построены на международной основе и распространены на все страны с капиталистическим способом производства. Международные картели трудно создавать и равным образом трудно сохранить в целости. Маркс уже более пятидесяти лет тому назад отмечал, что не только конкуренция создает монополию, но и монополия создает конкуренцию. Чем больше прибыль, которую получает ряд предприятий вследствие образования картеля, тем больше опасность, что какой-нибудь стоящий вне его сильный капиталист попробует отнять у него эту прибыль путем основания конкурирующего предприятия.

Сами картели и тресты становятся объектом и причиной коммерческих спекуляций. Они образуют высшую форму акционерных предприятий и позволяют доводить до крайности легко осуществляемые при помощи этих предприятий мошеннические спекуляции. Если эра аферы с 1871 по 1873 г. была эпохой основания акционерных обществ, то недавняя эра аферы с 1896 по 1900 г. была эпохой основания картелей и трестов, особенно в Соединенных Штатах.

Как тормоз для перепроизводства картели обычно не оказывают никакого действия. Их главная задача по отношению к перепроизводству состоит не в том, чтобы помешать ему, а в том, чтобы перекладывать его последствия с капиталистов на рабочих и потребителей. Они должны помогать крупным капиталистам переносить кризисы, сокращать временно производство, увольнять рабочих и т. д. без ущерба для их прибыли.

Но предположим даже самое невероятное: что в ближайшем будущем удалось бы организовать крупнейшие отрасли мировой промышленности в картели, которые станут носить международный характер и будут хорошо дисциплинированы. Каковы были бы последствия? В лучшем случае конкуренция между капиталистами одной и той же отрасли промышленности была бы устранена при этом только с одной стороны. Мы зашли бы слишком далеко, если бы стали исследовать, каковы должны оказаться другие последствия конкуренции, которые будут продолжать существовать. Обратим внимание только на один пункт; чем больше исчезает конкуренция между предпринимателями одной и той же отрасли промышленности, тем больше становится противоположность интересов между ними и предпринимателями других отраслей промышленности, которые находятся в зависимости от их товаров. Если прекращается борьба между отдельными производителями одной и той же отрасли промышленности, то еще более она обостряется между производителями и потребителями, понимая последнее слово в самом широком смысле. А в этом смысле каждый производитель является и потребителем; например, производитель хлопчатобумажных тканей, независимо от его личного потребления, является потребителем хлопка, угля, машин, нефти и т. д. Весь класс капиталистов тогда будет распадаться не на отдельные личности, а на слои, ожесточенно борющиеся друг с другом.

Теперь каждый капиталист стремится производить как можно больше, доставить на рынок как можно больше товаров; ибо, чем больше товаров, тем больше прибыли, при прочих равных условиях. Только его расчеты относительно емкости рынка и, конечно, размеры капитала кладут предел его производству. Напротив, если бы образование картелей стало всеобщим, мы получили бы не регулирование производства и вместе с том устранение кризисов, как расписывают некоторые люди, приукрашивающие действительность, а встретили бы общее стремление каждого картеля производить как можно меньше, ибо, чем меньше товаров, тем выше их цены. Прежний обычай торговцев — в случае переполнения рынка уничтожать часть наличных товаров, чтобы удержать для оставшихся выгодные цены,— станет тогда всеобщей практикой. Ясно, что при таких условиях общество не может существовать. Если каждый картель сам стремится к недопроизводству, то, с другой стороны, он должен стараться принудить к перепроизводству другие картели, в товарах которых он нуждается. Для этого существует много путей. Простейший заключается в том, чтобы еще более ограничить свое потребление, чем другой картель ограничивает свое производство. Второй путь состоит в том, что обращаются к науке с требованием создать заменитель товара, производство которого ограничено. Третий путь заключается в том, что соответствующие потребители сами начинают производить то, что им необходимо.

Предположим, например, что медные рудники образуют картель, сокращают производство меди и повышают цену на нее. Каковы следствия этого? Одни из числа промышленников, предприятия которых заняты переработкой меди, остановят свое производство до лучших времен; вторые постараются заменить медь другими металлами; третьи сами приобретут или пустят в ход медные рудники и таким образом станут независимыми от медного картеля. В конце концов может произойти распадение или банкротство этого картеля, а следовательно, кризис.       .

Если же это не удастся, тогда недопроизводство картеля создаст искусственное сокращение производства, следовательно, опять-таки кризис, в тех отраслях промышленности, которые потребляют продукты картеля в качестве сырья, инструментов и т. д.

Следовательно, картели не уничтожают кризисов. Если бы они и могли иметь успех в этом отношении, то он, самое большее, заключался бы в том, что кризисы приняли бы другую форму, но вовсе не лучшую. Банкротства не прекратятся, разница будет лишь в том, что они сделаются обширнее, будут затрагивать не только отдельных капиталистов, но и всякий раз целые слои капиталистов, а вместе с ними и большую массу тех, чья жизнь зависит от них. Картели не могут устранить кризисов, но они могут вызвать кризисы, гораздо более опустошительные, чем все, что мы видели до сих пор.

Только в том случае, если бы все картели объединились в один-единственный, в руках которого были бы соединены все средства производства всех капиталистических наций, если бы, следовательно, частная собственность на средства производства фактически была ликвидирована, только тогда образование картеля могло бы сделать возможным устранение кризисов. Напротив, кризисы, начиная с известного уровня экономического развития, неизбежны до тех пор, пока существует частная собственность на средства производства. Нельзя упразднить одни только темные стороны частной собственности, оставив ее существовать по-прежнему.

9. ХРОНИЧЕСКОЕ ПЕРЕПРОИЗВОДСТВО

Наряду с периодическими кризисами, временным перепроизводством и следующим за этим временным уничтожением ценностей и растратой сил все сильнее и сильнее развиваются постоянное (хроническое) перепроизводство и постоянная растрата сил.

Мы видели, что технический переворот совершается непрерывно; его область становится все обширнее, ибо из года в год новые отрасли промышленности, новые районы завоевываются крупным капиталистическим производством; производительность труда поэтому возрастает непрерывно, и притом (если брать капиталистическое общество в его совокупности) все быстрее и быстрее.

Одновременно совершается непрерывное накопление новых капиталов. Чем больше возрастает эксплуатация отдельного рабочего и чем больше становится число эксплуатируемых рабочих (не только в одной, но и во всех странах), тем сильнее возрастает также масса прибавочной стоимости, тем крупнее становится та масса богатств, которые класс капиталистов может ежегодно откладывать, чтобы превратить в капитал. Поэтому капиталистическое производство не может остановиться, достигнув каких-нибудь определенных размеров; его постоянное расширение и постоянное расширение его рынков является для него вопросом жизни; застой для него — смерть. В то время как прежде ремесленники и крестьяне какой-нибудь страны из года в год производили одинаковое количество продукции и производство росло обыкновенно только вместе с численностью населения, капиталистический способ производства по самой своей природе обусловливает непрерывный рост производства; всякая приостановка последнего означает упадок общества, который тем болезненнее и невыносимее, чем дольше он длится. Наряду с временными толчками к расширению производства, вызываемыми рынками, мы находим постоянное стремление к расширению производства, которое вытекает из самих производственных отношений и, вместо того чтобы обусловливаться расширением рынка, скорее само делает необходимым постоянное его увеличение.

Но это расширение становится все более трудным.

Конечно, область расширения рынка капиталистического производства огромна; оно преодолевает все местные и национальные границы, может превратить в свой рынок весь земной шар. Но оно сделало земной шар слишком маленьким. Еще сто лет тому назад рынком для капиталистической промышленности, существовавшей главным образом в Англии, служили кроме западных частей Европы лишь различные прибрежные страны и острова в других частях света. Между тем энергия и алчность капиталистов и их поборников и пособников были так огромны, а находившиеся в их распоряжении средства так колоссальны, что с тех пор почти все страны земного шара стали доступны для товаров уже не только английской, но и всей европейской и североамериканской капиталистической промышленности, и, таким образом, за исключением Китая, остается еще открыть только такие рынки, на которых нечем больше поживиться, кроме как лихорадкой и… тумаками.

Правда, поразительное развитие транспорта с каждым годом дает возможность все лучше и лучше эксплуатировать каждый рынок, но как раз у тех народов, которые не совсем дики, с известной культурой, с известными культурными потребностями, рынок все больше принимает другой характер. Вторжение товаров крупной капиталистической промышленности убивает местное мелкое производство всюду — не только в Европе — и превращает ремесленников и крестьян в пролетариев. Оно приводит на каждом рынке сбыта капиталистической промышленности к двум важным изменениям. Оно сокращает покупательную способность населения и, таким образом, противодействует расширению сбыта на соответствующих рынках. Но что еще гораздо важнее, порождая пролетариат, оно создает и здесь основы для введения капиталистического способа производства. Таким образом, европейская крупная промышленность сама роет свою собственную могилу. Начиная с известного пункта развития, всякое дальнейшее расширение рынка означает для нее возникновение нового конкурента. Крупная промышленность Соединенных Штатов стремится к тому, чтобы не только сделаться совершенно независимой от европейской, по и наложить свою руку на всю Америку; еще более молодая русская промышленность уже начинает одна снабжать своими товарами всю огромную область, которой владеет Россия в Европе и Азии; Ост-Индия, Китай, Япония и Австралия развиваются в индустриальные государства, которые рано или поздно будут в состоянии сами удовлетворять свои потребности в промышленном отношении; кажется уже недалеким тот момент, когда рынок европейской промышленности не только не будет больше расширяться, но начнет суживаться. А это значило бы не что иное, как банкротство всего капиталистического общества.

Между тем с некоторых пор расширение рынка происходит слишком медленно в сравнении с потребностями капиталистического производства; капиталистическое производство встречает все больше препятствий и имеет все меньше возможностей полностью развить свои производительные силы. Периоды экономического подъема становятся все короче, периоды кризисов — все длиннее, особенно в таких старых промышленных странах, как Англия и Франция. Страны вроде Америки и Германии, где капиталистический способ производства только еще поднимается, могут еще переживать более продолжи тельные периоды расцвета. Но наряду с ними существуют молодые в капиталистическом отношении страны, уже отличающиеся короткими периодами подъема и продолжительными периодами кризиса, например Австрия и Россия.

Вследствие этого растет количество средств производства, которые используются недостаточно или вовсе не используются, масса богатств, которые пропадают напрасно, масса рабочих сил, которые должны оставаться без употребления. К последним следует причислять не только толпы безработных, но и всех тех бесчисленных и все еще размножающихся паразитов на теле общества, которые, не будучи в состоянии заниматься продуктивной деятельностью, влачат жалкое существование с помощью самых разнообразных, в большинстве случаев совершенно излишних, но часто в высшей степени изнурительных занятий,— мелкие торговцы, кабатчики, агенты, посредники; далее, сюда же относятся огромная масса люмпен-пролетариев самых различных видов: аферисты из высших и низших кругов, преступники, профессиональные проститутки с сутенерами и другими связанными с ними личностями; сюда относятся, далее, многочисленные толпы тех, которые находятся в личном услужении у имущих; наконец, огромное количество солдат: постоянное возрастание армий за последние десятилетия едва ли было бы возможно без перепроизводства, позволявшего промышленности отказываться от такого множества рабочих сил.

Капиталистическое общество начинает задыхаться в своем собственном изобилии; оно становится все менее способным выдерживать полное развитие производительных сил, которые оно само создало. Чтобы оно не расползлось по всем швам, все больше производительных сил должно оставаться без употребления, все больше продуктов расточаться бесполезно.

Капиталистический способ производства, замена мелкого производства крупным капиталистическим, средства производства которого сосредоточены в частной собственности немногих и рабочие которого являются неимущими пролетариями,— этот способ производства был средством, невероятно поднявшим крайне ограниченную производительность труда, свойственную ремеслу и крестьянскому сельскому хозяйству. В осуществлении этого заключалась всемирно-историческая задача класса капиталистов. Он разрешил ее тем, что обрек на ужасные страдания экспроприированные и эксплуатируемые народные массы, но все же разрешил ее. Он сам был такой же исторической необходимостью, как и основания, на которых он возник,— товарное производство и тесно связанная с ним частная собственность на средства производства и продукты.

Но если класс капиталистов и его основы были исторически необходимы, то в настоящее время в них нет больше надобности. Функции класса капиталистов все больше переходят к наемным служащим, громадному же большинству капиталистов остается только одна задача — пожирать то, что производят другие; капиталист сделался столь же излишним, как и феодал сто лет тому назад.

Даже более того. Как феодальное дворянство в XVIII в., так и класс капиталистов в настоящее время уже является препятствием для дальнейшего развития. Частная собственность на средства производства давно перестала обеспечивать каждому производителю право собственности на его продукт и свободу. В настоящее время она быстро идет к тому, чтобы уничтожить эту собственность и свободу для всего населения капиталистических наций; из основы общества она все больше становится средством, разлагающим его основы. Из средства, побуждающего общество к наиболее быстрому развитию его производительных сил, она превратилась в средство, вынуждающее общество все больше растрачивать и оставлять неиспользованными свои производительные силы.

Так первоначальная сущность частной собственности на средства производства превращается в свою противоположность не только для мелких производителей, но и для всего общества. Из двигательной силы общественного развития она становится причиной общественного застоя, общественного банкротства.

В настоящее время не приходится больше спрашивать, хотят или не хотят сохранить частную собственность на средства производства. Ее гибель несомненна. Весь вопрос лишь в следующем: должна ли она увлечь с собой в бездну и общество или же оно должно освободиться от гибельного бремени, чтобы иметь возможность свободно и с новыми силами идти дальше по тому пути, который предписывают ему законы развития?

IV. ГОСУДАРСТВО БУДУЩЕГО

1. СОЦИАЛЬНАЯ РЕФОРМА И РЕВОЛЮЦИЯ

Пятый абзац Эрфуртской программы гласит:

«Частная собственность на средства производства, служившая прежде средством обеспечения производителю собственности на его продукт, в настоящее время сделалась средством зкспроприации крестьян, ремесленников и мелких торговцев и передачи продукта труда рабочих в собственность неработающих — капиталистов и крупных землевладельцев. Только превращение капиталистической частной собственности на средства производства — земли, шахт и рудников, сырья, орудий, машин, транспортных средств в собственность общественную и преобразование товарного производства в производство социалистическое, осуществляемое для общества и самим обществом, может повести к тому, что крупное производство и постоянно возрастающая производительность общественного труда из источника нищеты и угнетения эксплуатируемых до сих пор классов превратится в источник высшего благосостояния и всестороннего, гармоничного усовершенствования».

После сказанного нами выше нетрудно представить себе, как следует понимать этот абзац.

Производительные силы, развившиеся в недрах капиталистического общества, стали несовместимыми с той формой собственности, на которой оно покоится. Желать сохранения этой формы собственности — значит делать невозможным всякий дальнейший общественный прогресс, значит осуждать общество на застой, разложение, но на разложение живого тела, разложение, которое сопровождается самыми мучительными судорогами.

Всякое дальнейшее совершенствование производительных сил увеличивает противоречие между ними и существующей формой собственности. Все попытки уничтожить это противоречие или хотя бы только смягчить его, не затрагивая собственности, оказались тщетными и должны были оказаться тщетными.

Вот уже целое столетие мыслители и политики имущих классов прилагают усилия к тому, чтобы предотвратить грозящее ниспровержение частной собственности на средства производства — революцию — путем социальных реформ, ищут все те способы вмешательства в хозяйственную область, которые могли бы устранить или, по крайней мере, смягчить то или другое действие этой частной собственности, не затрагивая ее самой. В течение целого столетия превозносились и были испробованы для этой цели самые разнообразные средства; едва ли еще возможно придумать в этой области что-нибудь новое. Все «наиновейшие» проекты наших социальных шарлатанов, призванные в несколько дней безболезненно и без расходов вылечить застарелые недуги, оказываются при более внимательном рассмотрении все теми же слегка подновленными старыми изобретениями, которые были уже испробованы где-нибудь в другом месте и в другое время и достаточно доказали свою недейственность.

Пусть не поймут нас превратно. Мы объявляем социальные реформы недейственными, поскольку они имеют назначение устранить постоянно растущие в ходе экономического развития противоречия между производительными силами и существующей формой собственности и одновременно сохранить и укрепить ее. Но этим мы не хотим сказать, что социальная революция, т. е. ликвидация частной собственности на средства производства, совершится сама собою, что непреодолимый, естественно необходимый процесс развития приведет к этому помимо вмешательства человека или все социальные реформы — вещь бесполезная и тем, кто страдает от противоречия между производительными силами и формой собственности и явлениями, из нее вытекающими, ничего не остается, как пассивно сложить руки и терпеливо ожидать, пока оно не исчезнет.

Когда говорят о непреодолимости и естественной необходимости общественного развития, то при этом само собою разумеется, что люди — это люди, а не мертвые куклы, люди с определенными потребностями и страстями, с определенными физическими и духовными силами, которые они стараются применить для своего блага. Пассивно подчиняться тому, что кажется неизбежным, не значит предоставить общественному развитию идти своим путем, а, наоборот, значит привести его к застою.

Если мы считаем неизбежным уничтожение частной собственности на средства производства, то мы не думаем при этом, что в один прекрасный день эксплуатируемым без всякого действия с их стороны прямо в рот полетят жареные голуби социальной революции. Мы считаем неизбежным крушение нынешнего общества, потому что мы знаем, что экономическое развитие с необходимостью естественного процесса создает условия, принуждающие эксплуатируемых бороться против этой частной собственности; что оно увеличивает число и силу эксплуатируемых и уменьшает число и силу эксплуататоров, которые крепко держатся за существующее; что оно, наконец, приводит к невыносимым для массы населения условиям, которые оставляют ей только выбор между пассивной гибелью или активным ниспровержением существующего строя собственности.

Такой переворот может принять самые разнообразные формы в зависимости от условий, при которых он совершается. Он отнюдь не связан обязательно с насилиями и кровопролитиями. Не раз случалось во всемирной истории, что господствующие классы были иди особенно проницательны, или особенно слабы и трусливы и таким образом добровольно сдавались перед лицом необходимости. Нет также необходимости, чтобы социальная революция совершалась одним ударом. Едва ли даже когда-нибудь так бывало. Революции подготовляются годами и десятилетиями политической и экономической борьбы и совершаются при постоянных изменениях и колебаниях в соотношении сил отдельных классов и партий, часто прерываясь длительными периодами регресса (реакции).

Но как ни разнообразны формы, которые может принять революция, никогда ни одна социальная революция еще не происходила незаметно и без деятельного вмешательства тех, кто наиболее угнетен господствующими условиями.

Далее, если мы объявляем социальные реформы, останавливающиеся перед частной собственностью, неспособными устранить противоречия, которые порождает современное экономическое развитие, то этим мы никоим образом не хотим сказать, что для эксплуатируемых в пределах существующей формы собственности невозможна никакая борьба против тех страданий, которые им приходится терпеть; что они должны терпеливо переносить все притеснения, все формы эксплуатации, на которые они осуждены капиталистическим способом производства; что, пока они вообще подвергаются эксплуатации, для них якобы безразлично, каким образом это происходит. Мы желаем этим сказать только, что они не должны переоценивать социальных реформ и не должны верить, будто этим путем существующие условия могут быть преобразованы в удовлетворительном для них смысле. Они должны внимательно рассматривать также социальные реформы, которые им предлагают и в защиту которых они выступают. Девять десятых проектов реформ но только бесполезны, но и прямо вредны для эксплуатируемых; всего хуже те проекты, которые ради спасения подвергающейся опасности формы собственности пытаются приспособить к ней производительные силы и свести на нет экономическое развитие последних столетий. Эксплуатируемые, выступающие в защиту этих проектов, расточают свои силы в бессмысленном стремлении оживить мертвое.

Влиять на экономическое развитие можно различными способами; его можно ускорить или замедлить, можно ослабить или усилить его воздействие, сделать его более безболезненным или более мучительным, сообразно той предусмотрительности и общественной силе, которой располагают. Но одно невозможно: привести его к застою или, тем более, повернуть вспять. Напротив, опыт учит, что все средства, которые должны были задержать его, оказываются недействительными или даже увеличивают те самые страдания, для устранения которых они должны служить, в то время как те средства, которые действительно способны более или менее помочь тому или иному из существующих бедствий, приводят также к ускорению экономического развития.

Если, например, ремесленники хотят восстановить снова цеховое устройство, чтобы с его помощью поднять ремесло, то это стремление совершенно безуспешно и должно быть таковым, так как оно находится в противоречии с потребностями современных производительных сил крупной промышленности. Сначала нужно устранить последнюю, свести на нет весь технический прогресс новейшего времени, тогда еще мог бы процветать цеховой порядок. Но это решительно невозможно. Поэтому движение в пользу цехов имеет теперь целью лишь предоставить энергию, деньги и политическое влияние ремесленников в распоряжение реакционных партий, которые и воспользуются ими во вред, а не на пользу «маленьким людям», например для повышения цен на хлеб, увеличения налогов, усиления тяжести военных расходов и т. д.

Но средства, которые при известных обстоятельствах могут с пользой служить ремесленникам для улучшения их положения,— это только те, которые сделают для них возможным расширение предприятий, переход к массовому производству, превращение их в мелких капиталистов. Такие средства, как различного рода кооперативы, введение дешевых двигателей и т. д., могут, конечно, помочь более состоятельным среди ремесленников, но только лишь тем, что делают для них возможным покинуть мелкое производство. Менее состоятельные, которые по могут обзавестись двигателями, не имеют кредита и т. д., пойдут тогда быстрее навстречу разорению. Эти средства, следовательно, помогают только отдельным ремесленникам, но не спасают ремесла в целом, а, напротив, ускоряют его гибель.

Наемные рабочие сначала также хотели задержать развитие крупной капиталистической промышленности. Они разрушали новые машины, боролись против введения женского труда и т. п. Но раньше, чем ремесленники, они научились понимать, насколько нелепы такие действия. Они нашли другие, более успешные средства бороться по мере возможности с вредными воздействиями капиталистической эксплуатации посредством экономических организаций (профессиональных союзов) и путем политической деятельности; причем эти средства дополняют друг друга и уже дали возможность рабочим в различных странах достигнуть более или менее значительных успехов. Но каждый такой успех — состоит ли он в повышении заработной платы, сокращении рабочего времени, запрещении труда малолетних, требовании санитарных мероприятий и т. д.— дает новый толчок для экономического развития, побуждая, например, капиталистов заменять машинами вздорожавшие рабочие силы или вызывая необходимость в дополнительных расходах, которые обременяют мелких капиталистов сильнее, чем крупных, и тем затрудняют для первых борьбу против конкуренции и т, д.

Когда, например, отдельные ремесленники стремятся улучшить свое положение введением мелких двигателей или когда рабочие создают организации и добиваются законодательных мер, которые принесли бы им сокращение рабочего времени, улучшение условий труда и другие облегчения,— это вполне оправдывается обстоятельствами и даже является необходимым. Тем не менее было бы ошибочно думать, что такие реформы могут задержать социальную революцию; точно так же ошибочно мнение, будто нельзя признать полезности известных социальных реформ, не считая вместе с тем возможным сохранить общество на его теперешних основах. Напротив, можно защищать эти реформы даже и с революционной точки зрения, потому что они, как мы уже видели, ускоряют ход вещей и, далеко не устраняя самоубийственных тенденций капиталистического способа производства, освещенных нами в предыдущих главах, скорее усиливают их.

Пролетаризация народных масс, сосредоточение всего капитала в руках немногих, которые господствуют над всей хозяйственной жизнью капиталистических наций, кризисы, неустойчивость материального положения — все эти мучительные и вызывающие возмущение результаты капиталистического способа производства не могут быть задержаны в их постоянном росте никакими реформами, на почве нынешней формы собственности, как бы они ни были обширны.

Нет ни одной партии, как бы упрямо и боязливо не цеплялась она за традиционное, которая не предчувствовала бы этого. Все они еще восхваляют свои особые реформы как средство предотвратить великое крушение, но ни одна из них больше не имеет истинной веры в своп рецепты, призванные сотворить чудо.

Никакое виляние, никакие увертки не помогут. Правовая основа современного способа производства — частная собственность на средства производства становится все более несовместимой с характером средств производства, как это мы видели в предыдущих главах. Гибель этой частной собственности является только вопросом времени. Она произойдет непременно, хотя никто с определенностью и не может сказать, когда и каким образом она наступит.

2. ЧАСТНАЯ СОБСТВЕННОСТЬ И ОБЩЕСТВЕННАЯ СОБСТВЕННОСТЬ

В сущности, вопрос заключается уже не в том, можно ли сохранить в как сохранить частную собственность на средства производства, а в том, что должно занять, или, лучше сказать, что неизбежно займет ее место, ибо здесь дело идет не о чем-либо таком, что может быть придумано произвольно, а о требовании естественной необходимости. От нашего усмотрения столь же мало зависит, какую форму собственности мы поставим на место ныне существующей, как и то, сохраним ли мы ее или выбросим за борт.

То самое экономическое развитие, которое приводит нас к вопросу: что должно быть поставлено на место частной собственности на средства производства — дает и предпосылки для ответа на этот вопрос. В недрах старой формы собственности уже дремлет новая. Чтобы ее познать, мы должны исходить не из наших столь разнообразных склонностей и желаний, а из очевидных фактов, одинаковых для всех.

Кто знает современные условия производства, тот знает также то, какой формы собственности они требуют, лишь только существующая форма становится невозможной. Поэтому мы просим наших читателей и в последующем изложении, трактующем о будущем, не забывать того, что мы говорили о прошлом и настоящем существующего способа производства.

Частная собственность на средства производства, как мы знаем, имеет свои корни в мелком производстве. Индивидуальное производство делает необходимым и индивидуальную собственность. Крупное производство, напротив, означает производство коллективное, общественное.

В крупном производстве не каждый рабочий работает для себя, а значительное число рабочих, все общество работает сообща, чтобы создать нечто целое. И средства производства современной крупной промышленности обширны и могучи. Совершенно невозможно поэтому, чтобы каждый отдельный рабочий владел своими средствами производства. Следовательно, крупное производство на уровне современной техники допускает только две формы собственности: либо частную собственность отдельного лица на средства производства целой ассоциации рабочих — а это и представляет господствующий в настоящее время капиталистический способ производства с его спутниками — нищетой и эксплуатацией для рабочих и подавляющим избытком богатств для капиталистов, либо же кроме этой формы возможна еще только общая собственность всех рабочих на общие средства производства: это означает общественный способ производства, прекращение эксплуатации рабочих, которые становятся хозяевами своих собственных продуктов и получают в свое распоряжение тот избыток (прибавочную стоимость), который до сих пор присваивал себе капиталист.

Замена частной собственности на средства производства собственностью общественной — вот то, что в силу экономического развития становится все более и более необходимым.

Это убеждение в необходимости общественной собственности питает не одна только социал-демократия. Оно разделяется и анархистами, и либералами. Конечно, последние для достижения этой цели допускают лишь такие пути, которые никогда не смогут привести к ней. Призывать рабочих устраивать крупные предприятия на свои грошовые сбережения — это значит дурачить их, а не давать им правильные советы или тем более помогать.

Впрочем, нас здесь пока интересует не вопрос о способе достижения общественной собственности — им мы займемся в следующей главе,— здесь дело идет о возможно точном определении общественной собственности.

Проще всего объяснить это таким образом, что каждое отдельное капиталистическое предприятие превращается в кооператив. Рабочие становятся одновременно его владельцами. Все остальное остается в прежнем виде: товарное производство продолжается, каждое отдельное предприятие существует совершенно независимо от других и производит для рынка, на продажу.

Чтобы представить себе такой способ производства, для этого, конечно, не требуется слишком большой фантазии; он как нельзя более сходен с нынешним. Таков идеал анархистов и либералов. Те и другие отличаются между собой только выбором пути к нему. Первые хотят, чтобы рабочие путем всеобщей революции овладели различными предприятиями, вторые советуют уже указанный выше путь сбережения.

Посмотрим же, что выйдет при таком решении вопроса.

Оно сводится к тому, чтобы превратить рабочего в предпринимателя, но не в капиталиста, ибо капиталистов больше не будет, если все рабочие вступят во владение своими средствами производства. Рабочие избавятся благодаря такому решению вопроса от тех бедствий, которые приносит им с собой капиталистическая эксплуатация, но опасности, угрожающие в настоящее время всякому самостоятельному предпринимателю, останутся теми же: конкуренция, перепроизводство, кризисы, банкротства отнюдь не исчезнут. Лучше поставленные предприятия будут, как и прежде, вытеснять с рынка предприятия, поставленные в худшие условия, и в конце концов разорять их. Если даже отдельные предприятия какой-либо отрасли производства станут объединяться в картели, то и это ничего не изменит в развитии. Нам достаточно указать только на соображения, приведенные в предыдущей главе, чтобы это стало вполне ясным.

Как в настоящее время гибнут предприятия капиталистические, точно так же будут тогда приходить к банкротству предприятия кооперативные. Рабочие этих предприятий потеряют в результате этого свои средства производства и снова станут пролетариями, вынужденными продавать свою рабочую силу, чтобы иметь возможность жить. Рабочие же в более удачливых кооперативах найдут для себя более выгодным, вместо того чтобы работать самим, прибегнуть к наемным рабочим; они превратятся в эксплуататоров, в капиталистов, и вся история окончится тем, что спустя некоторое время мы вернемся к прежнему состоянию — старому капиталистическому способу производства.

Товарное производство и частная собственность на средства производства находятся в самой тесной зависимости между собой. Товарное производство предполагает частную собственность; оно делает тщетной всякую попытку устранить ее.

При господстве товарного производства крупная промышленность в силу необходимости, принимает капиталистическую форму; общественная форма может встречаться при нем лишь в единичных случаях и несовершенном виде, но никогда не может стать господствующей формой.

Следовательно, кто серьезно думает поставить общественную собственность на средства производства на место капиталистической, тот должен идти дальше либералов и анархистов — к уничтожению товарного производства.

3. СОЦИАЛИСТИЧЕСКОЕ ПРОИЗВОДСТВО

Ликвидация товарного производства означает замену производства для продажи — производством для собственного потребления.

Производство для собственного потребления в свою очередь может принять двоякую форму: производство отдельного человека для удовлетворения своих личных потребностей и производство общества или ассоциации для удовлетворения потребностей его членов.

Первый способ никогда не был всеобщей формой производства. Человек являлся всегда, во все времена, насколько мы можем это проследить, существом общественным; отдельный человек постоянно чувствовал себя вынужденным для удовлетворения целого ряда своих важнейших потребностей работать сообща с другими людьми, пользоваться трудом других, что обыкновенно вынуждало его самого работать для других, чтобы воспользоваться их трудом. Производство в одиночку для самого себя всегда играло лишь подчиненную роль, В настоящее время о нем едва стоит упоминать.

Коллективное производство для собственного потребления было господствующей формой производства до тех пор, пока не развилось товарное производство. Оно так же старо, как и само производство вообще. Если допустить, что какой-нибудь один способ производства является наиболее отвечающим человеческой природе, то тогда именно этот способ производства пришлось бы назвать естественным. Он насчитывает, быть может, столько же десятков тысячелетий, сколько товарное производство — тысячелетий. Вместе с характером средств производства и способа производства менялись сущность, размеры и права производительной ассоциации; но являлась ли она в форме орды, рода, деревенской общины (марки) или домашней артели (большая крестьянская семья), она всегда имела целый ряд общих существенных основных черт. Каждая из этих форм удовлетворяла все свои потребности (или, по крайней мере, все наиболее важные и необходимые) продуктами собственного производства. Средства производства были собственностью общины. Общинники работали вместе, как равные и свободные, сообразуясь с обычаем или планом, ими же самими выработанными, под управлением своих выборных, перед ними ответственных. Продукт коллективного труда принадлежал общине, которая частью его употребляла для удовлетворения общих потребностей (потребления или производства), частью же делила его согласно обычаю или же установленным обществом нормам между отдельными лицами или группами, иа которых состояла община.

Благосостояние подобной самоудовлетворяющейся общины зависело от естественных и индивидуальных условий. Чем плодороднее была местность, занимаемая общиной, чем трудолюбивее, изобретательнее и энергичнее были ее члены, тем выше и обеспеченнее являлось общее благосостояние. Эпидемии, наводнения, нападения более сильных врагов могли подвергнуть общину опасности, подчас даже вовсе уничтожить, одно только не могло ее коснуться — это колебания рынка. Она либо вовсе не знала рынка, либо же если и знала, то только для таких предметов, которые были в излишке.

Подобное общинное производство для собственного потребления является не тем иным, как коммунистическим, или, как ныне говорят, социалистическим производством. Только такого рода способом производства можно преодолеть товарное производство; он является единственной возможной формой, когда товарное производство уже сделалось ненужным.

Однако этим вовсе не сказано, что теперь было бы хорошо оживить мертвое и вновь пробудить старые формы общего владения и общинного производства. Эти формы отвечали определенным средствам производства; они были и остаются несовместимыми с более высоко развитыми средствами производства, и потому они исчезают всюду в ходе экономического развития перед лицом развивающегося товарного производства; там, где они еще оказывают сопротивление его натиску, они становятся препятствием развитию производительных сил. Такими же реакционными и безнадежными, как и усилия возродить цехи, были бы попытки преодолеть товарное производство путем сохранения и воскрешения остатков старого коммунизма, которые еще уцелели главным образом в отсталых крестьянских общииах.

Социалистическое производство, которое в настоящее время сделалось необходимым благодаря приближающемуся банкротству товарного производства, будет и должно иметь целый ряд общих основных черт с более древними формами коммунистического производства, постольку поскольку оно, как и эти последние, является способом общественного производства для собственного потребления. Но точно так же и капиталистическое производство обнаруживает сходные основные черты с производством ремесленным, поскольку оба они являются товарным производством. Несмотря на это, как капиталистическое производство — высшая ступень производства товарного — совершенно отлично от ремесленного, так и ставшая теперь необходимой форма общественного производства будет совершенно отлична от его прежних форм.

Не из первобытного коммунизма будет исходить грядущий социалистический способ производства, а из капиталистического производства, которое само развивает элементы для возникновения своего преемника. Оно само создает, как мы увидим в следующей главе, тех новых людей, в которых нуждается новый способ производства. Оно создает также и те общественные организации, которые, как только новые люди овладеют ими, образуют основы нового способа производства.

То чего требует социалистический способ производства,— это, с одной стороны, превращение отдельных капиталистических предприятий в общественные. Подготовляется это том, что личность капиталиста, как мы видели, становится все более излишней в хозяйственной жизни. С другой стороны, социалистический способ производства требует объединения всех предприятий, которые при данном состоянии производства необходимы для удовлетворения важнейших потребностей общества, в единую великую ассоциацию. Каким образом уже в настоящее время экономическое развитие подготовляет это преобразование при помощи растущей концентрации капиталистических предприятий в руках немногих фирм, мы видели уже в прошлой главе.

Но как велика должна быть подобная самоудовлетворяющаяся ассоциация? Как социалистическая ассоциация вообще является не произвольной выдумкой, а неизбежным продуктом экономического развития, который представляется тем яснее, чем лучше мы его понимаем, точпо так же и размеры такой ассоциации не могут быть произвольными, а определяются данной степенью развития. Чем дальше оно идет, чем сильнее разделение труда, чем развитее обмен, тем обширнее должна быть такая ассоциация.

Более двухсот лет тому назад один доброжелательный англичанин, по имени Джон Беллерс, представил английскому парламенту (в 1696 г.) проект устранения нищеты, которую уже тогда, при всей своей молодости, породил капиталистический способ производства. Беллерс предлагал основать ассоциации, которые сами производили бы все необходимые для них промышленные и сельскохозяйственные продукты. Каждая такая ассоциация, по его вычислениям, потребовала бы не более 200— 300 рабочих.

В то время в промышленности еще была преобладающей ремесленная форма производства, но наряду с нею господствовала капиталистическая мануфактура; о капиталистической же фабрике с машинным производством тогда еще не было и речи.

Столетием позднее та же самая идея, значительно углубленная и развитая, была вновь воспринята социалистическими мыслителями. Но тогда уже начала заметно развиваться фабричная система, ремесло приходило местами в упадок, и вся общественная жизнь достигла более высокой ступени. Предназначенные для удовлетворения собственных потребностей товарищества, которых требовали социалисты в начале XIX в. в целях устранения зол капиталистического способа производства, теперь уже в десять раз превосходили по размеру предлагавшиеся Беллерсом (например, фаланстеры Фурье).

Однако как ни грандиозны были экономические отношения времен Фурье в сравнении с эпохой Беллерса, спустя одно поколение они казались уже мизерными. В своем неудержимом победоносном шествии машина совершила переворот во всей хозяйственной жизни. Она делала капиталистические предприятия все более обширными, так что скоро некоторые из них охватили своей деятельностью целые страны; она ставила различные предприятия одной и той же страны в постоянно увеличивающуюся зависимость друг от друга, так что в хозяйственном отношении они образовывали одно предприятие; она, наконец, стремится все больше и больше объединить всю хозяйственную жизнь капиталистических наций в один хозяйственный механизм.

Разделение труда идет все дальше и дальше; все больше отдельные предприятия переходят на специализированное производство, но зато производят продукты для всего мира; все крупнее становятся отдельные предприятия, многие из них насчитывают рабочих тысячами. При таком положении ассоциация, которая сама обязана покрывать свои потребности и объединять все предприятия, необходимые для их удовлетворения, должна иметь и совсем иные размеры, чем фаланстеры и социалистические колонии начала прошлого века.

Иэ всех существующих в настоящее время общественных организации есть только одна такая, которая обладает необходимыми размерами, чтобы ею можно было воспользоваться как рамкой для развития в ее пределах социалистической ассоциации,— такой организацией является современное государство.

Размеры, которых уже достигло производство отдельных предприятий, настолько громадны, а экономическая связь между различными капиталистическими нациями настолько тесна, что, пожалуй, можно было бы усомниться в том, окажутся ли и рамки государства достаточными, чтобы охватить социалистическую ассоциацию.

Однако необходимо принять в соображение следующее. Современное развитие международного обмена обусловливается в меньшей степепи существующими производственными отношениями, чем имеющимися отношениями эксплуатации. Чем шире распространено капиталистическое производство в стране и чем сильнее связанная с ним эксплуатация трудящихся классов, тем значительнее обыкновенно тот избыток продуктов, который не может быть потреблен в самой стране и потому должен быть вывезен. Если население страны не имеет денег, чтобы самому купить весь массовый продукт, который оно произвело, то капиталисты этой страны стремятся вывезти этот продукт, независимо от того, необходим ли он населению или нет. Они ищут покупателей, а не потребителей. Вот почему нам приходилось часто наблюдать такое отвратительное явление, когда Ирландия вывозила особенно много пшеницы именно во время голода; только прямое запрещение экспорта могло воспрепятствовать вывозу хлеба русскими капиталистами во время страшного голода в их стране.

Если прекратится эксплуатация и место производства на продажу займет производство для собственного потребления, то вывоз, как и ввоз из одного государства в другое, сильно сократится.

Конечно, этот обмен между отдельными государствами не может исчезнуть совершенно. С одной стороны, разделение труда зашло слишком далеко и область сбыта, в которой нуждаются отдельные гигантские предприятия, слишком обширна; с другой стороны, благодаря развитию международного обмепа в современных государствах родилось так много потребностей, которые уже теперь стали необходимыми и могут быть удовлетворены только путем ввоза из других стран (например, в Европе —потребность в кофе), что кажется невозможным поставить отдельные социалистические ассоциации — даже если они целиком заполнят рамки государства — в такие условия, чтобы они могли удовлетворять все свои потребности собственным производством. Поэтому известного рода обмен товарами между отдельными ассоциациями, по крайней мере вначале, должен продолжаться. Однако это не может повредить их экономической самостоятельности и устойчивости в том случае, если они сами будут производить все необходимое и только излишек обмепивать между собой, приблизительно так, как это делала первобытная крестьянская семья в начальной стадии товарного производства.

Но для того, чтобы каждая социалистическая ассоциация сама производила все необходимое для существования, достаточно пока, если она примет размеры современного государства.

Однако даже и эти размеры ни в коем случае не являются неизменными. Современное государство, как уже нами было замечено, в основе своей представляет не что иное, как продукт и орудие капиталистического способа производства. Оно растет вместе с ним и соответственно его потребности не только в силе, но и в объеме. Внутренний рынок, рынок в пределах собственного государства, является для капиталистов любой страны самым надежным, легче всего попадающим под их господство и поддающимся самой основательной эксплуатации. В той мере, в какой развивается капиталистический способ производства, растет также и стремление класса капиталистов каждого государства к расширению его границ. В этом смысле не вполне неправ был тот государственный деятель, который утверждал, что современные войны вызываются теперь уже не династическими, а национальными интересами; разумеется, под национальными интересами здесь надо понимать интересы класса капиталистов. Ничем нельзя уязвить жизненных интересов капиталистов какой-либо нации сильнее, как уменьшением ее территории. Французская буржуазия давно простила бы Германии пять миллиардов контрибуции, но присоединения Эльзас-Лотарингии она перенести не может.

Все современные государства чувствуют потребность в расширении своей территории; удобнее всего это удается Соединенным Штатам, в распоряжении которых фактически скоро будет находиться вся Америка, а также и Англии, которая благодаря своему господству на море непрерывно расширяет область своего влияния в заморских колониях. Россия также до сих пор не чувствовала особых затруднений в расширении своих границ в известных пределах — теперь, правда, она почти всюду наталкивается на не уступающих ей по силе соседей: в восточной Азии —на Японию и на Англию, которая прямо или косвенно в различных государствах Востока стремится помешать дальнейшему проникновению России.

Хуже всего приходится в этом отношении тем государствам европейского материка, которые, так же как и другие, испытывают сильную потребность в постоянном расширении; но они крепко вклинились друг в друга, и ни одно из них не может расшириться, не разгромив своего не менее сильного соседа. Колониальная политика этих государств лишь весьма недостаточно помогает удовлетворению потребности их капиталистического производства в расширении территории. Это одна из самых могучих причин милитаризма, того превращения Европы в военный лагерь, которое угрожает задушить государства нашей части света. Возможны два пути выхода из этого невыносимого положения и удовлетворения потребности нашей хозяйственной жизни в расширении территории: мировая война, которая уничтожит некоторые из существующих ныне европейских государств, но до глубины истощит все; или же объединение их в союз государств, основание которого могло бы быть заложено таможенным союзом. Возможно, что последний уже стал бы фактом, если бы Германия не сделалась непримиримым врагом Франции, отняв у нее две провинции. По милости этого великолепного шедевра дипломатии милитаризм сделался кошмаром, которым будет тяготеть над европейскими государствами до тех пор, пока революция или государственное банкротство одного или нескольких из этих государств не освободит их от него.

Итак, несомненно, что каждое современное государство соответственно ходу экономического развития стремится к своему расширению. Таким образом, экономическое развитие само заботятся о том, чтобы границы будущих социалистических ассоциаций повсюду приобрели необходимые размеры³.

Однако современное государство является не только единственной из существующих в настоящее время общественных организаций, которая обладает достаточным протяжением, чтобы служить рамкой для социалистической ассоциации, но оно является также и единственной естественной основой для нее. Чтобы это было легче понять, мы позволим себе сделать небольшое отступление.

4. ЭКОНОМИЧЕСКОЕ ЗНАЧЕНИЕ ГОСУДАРСТВА

Отдельным обществам всегда приходилось выполнять хозяйственные функции. Что касается первобытных коммунистических обществ, которые мы встречаем на пороге истории народов, то это понятно само собой. Когда стали развиваться индивидуальное хозяйство мелких производств, частная собственность на средства производства и товарное производство, остался целый ряд таких общественных функций, отправление которых либо превосходило силы отдельных предприятий, либо являлось слишком важным, чтобы его можно было предоставить на усмотрение отдельным лицам. Наряду с заботой о подрастающем поколении, о бедных, стариках и больных, т. е. наряду со школьным делом, попечением о бедных и больных, на долю отдельных обществ выпало также регулирование обмена и содействие ему — постройка дорог, монетное дело, полицейский надзор за рынками, а также регулирование и обеспечение важнейших общих основ производства — лесная полиция, регулирование водных путей сообщения и т. д. В средневековом обществе эти задачи падали на деревенскую общину (марку) и на различные развивавшиеся из нее городские и сельские общины, а также на церковные организации, которым эти задачи вменялись в обязанность. Средневековое государство заботилось об этих делах чрезвычайно мало.

Положение изменилось, когда средневековое государство превратилось в современное бюрократическое и военное государство, в орудие класса капиталистов, который стал одним из господствующих классов наряду с земельным дворянством, оспаривая у него господство, разделяя его с ним или даже совершенно вытесняя его с господствующих позиций. Как и всякое государство, современное государство также является орудием классового господства. Однако оно не могло выполнить свою задачу и удовлетворить потребности класса капиталистов, не уничтожив или не лишив самостоятельности то хозяйственные организации, которые оно застало и которые являлись опорными пунктами докапиталистического хозяйства. Но этим создавалась для него необходимость взять на себя ряд их функций.

Но и там, где государство оставило средневековые организации, они приходили в упадок и оказывались все менее и менее способными выполнять свои функции. Эти функции становились тем обширнее, чем больше развивался капиталистический способ производства; они перерастали и перерастают отдельные организации внутри государства, так что оно в конце концов оказывается вынужденным взять на себя также и те функции, которые ему вовсе не по душе. Так, передача государству всего школьного дела и попечения о бедных сделалась неотложной необходимостью, которой оно уже отчасти подчинилось. Монетное дело перешло к нему с самого начала; охрана лесов, регулирование рек, постройка дорог переходят все больше в область его ведения.

Было время, когда класс капиталистов, сознавая собственную силу, думал, что он может обойтись без хозяйственной деятельности государства. Полагали, что задача последнего — обеспечить безопасность капиталистов внутри и вне страны, держать в узде пролетариев и иностранных конкурентов, вся же хозяйственная жизнь должна быть предоставлена самой себе. Класс капиталистов имел достаточные основания желать этого. Как ни велика была его сила, однако государственная власть не всегда оказывалась настолько готовой к услугам, как он того требовал; время от времени она полностью попадала в руки другой части господствующих классов, главным образом земельного дворянства. И даже там, где государственная власть проявляла себя благожелательной по отношению к классу капиталистов, государственные чиновники, абсолютно ничего не понимавшие в деловой жизни, нередко являлись в высшей степени неприятными друзьями, такими же косолапыми и неуклюжими, как тот медведь, который раскроил череп своему другу пустыннику, желая согнать муху с его лба.

Как раз в тот момент, когда начало развиваться социалистическое рабочее движение, в классе капиталистов обнаружилось это направление, враждебное вмешательству государства в экономическую жизнь; первоначально оно возникло в Англии, где получило название манчестерской школы, которое осталось за ним впоследствии и в Германии. Учение манчестерства было первым идейным оружием, которое класс капиталистов пустил в ход против социалистического рабочею движения как в Англии, так и в Германии. Поэтому нет ничего удивительного, что среди социалистически настроенных рабочих нередко укоренялось мнение, что понятия манчестерец и капиталист или друг капиталистов, с одной стороны, и вмешательство государства в экономические отношения и социализм, с другой, представляют собой понятия равнозначащие; нисколько не удивительно и то, что рабочие верили, будто бы победа над манчестерством означает победу над капитализмом. Это совершенно неверно. Манчестерство никогда не было ничем большим, как только учением, теорией которую класс капиталистов пускает в ход против рабочих, а в подходящих случаях и против правительств, но последовательного проведения этой теории в жизнь он всегда остерегался. И в настоящее время манчестерство уже утратило почти всякое влияние на класс капиталистов.

Последний не только лишился своей самоуверенности, которая являлась необходимой предпосылкой манчестерства, но и убедился в том, что экономическое и политическое развитие делает неизбежным переход известных экономических функций в руки государства.

И эти функции растут с каждым днем. Не только принимают все большие и большие размеры те функции, которые государство взяло из рук упомянутых выше организаций — достаточно вспомнить, например, современное строительство каналов и регулирование рек,— но перед государством вырастают из самого капиталистического способа производства еще и такие функции, о которых общественные организации средних веков не имели никакого понятия и благодаря которым государство вторгается в самую глубь хозяйственной жизни. Если государственные деятели прежних веков должны были быть преимущественно дипломатами и юристами, то современные обязаны или, по крайней мере, вынуждены быть политико-экономами. В политических прениях нашего времени решающими аргументами служат уже не договоры и привилегии, не акты и прецеденты, а экономические положения. Достаточно вспомнить только все то, что в настоящее время входит в область политики: банковская политика, колониальная политика, таможенная политика, железнодорожная политика, социальная политика, охрана труда, страхование рабочих, попечение о бедных и т. д.

Более того. Экономическое развитие побуждает государство — частью в интересах самосохранения, частью для лучшего обеспечения своих функций или, наконец, для повышения своих доходов — сосредоточивать в своих руках все большее количество предприятий.

Главным источником могущества представителя государственной власти в средние века являлось его личное или государственное землевладение. В XVI, XVII и XVIII века оно еще часто увеличивалось за счет церковных и крестьянских владений. С другой стороны, нужда в деньгах вела государей к продаже владений короны капиталистам. Однако в большинстве стран сохранились еще значительные остатки этих владений в виде государственных доменов и рудников. Развитие милитаризма присоединило к этому еще арсеналы и корабельные верфи; развитие средств сообщения — почту, железные дороги, телеграф; наконец, увеличение нужды государства в деньгах создало монополии всякого рода.

В начале капиталистического способа производства, когда потребность государей в деньгах была велика, а доходы их незначительны, они уже пытались удержать за собой производство различных товаров и таким образом, путем государственных монополий, присвоить себе барыши. Но государственное чиновничество оказалось слишком плохо приспособленным к тому, чтобы с выгодой вести какое-либо предприятие товарного производства; зато развитие налогового дела познакомило государство с более обильными денежными источниками. К этому еще присоединилось влияние манчестерской теории, которую постигали также и буржуазные государственные деятели. Считалось грехом лишить капиталистов случая получить барыш. Таким образом, монопольное хозяйство не сделало никаких успехов в течение прошлого столетия, напротив, даже сильно сократилось.

Только за последние десятилетия вновь возродилась идея монополий. Потребность государств в деньгах быстро возрастает, между тем народные массы все более нищают, так что закручивание налогового пресса становится все менее действенным. С другой стороны, само развитие капиталистического способа производства привело к тому, что личность капиталиста становится все более излишней; оно само создало целую армию частных служащих, которая взяла на себя и выполняет функции капиталиста: оно само привело к такого рода организации большинства крупных капиталистических предприятий, что они могут прямо перейти в безличную собственность.

Таким образом, предварительные условия для прибыльного монопольного предприятия в настоящее время складываются гораздо благоприятнее, чем в XVIII и XIX века до самых последних десятилетий. Ввиду этого обстоятельства и возрастающей нужды государства в деньгах не удивительно, что почти везде возрождаются идеи монополии и им уже удалось одержать некоторые победы. Уже существуют монополии на табак, соль, вино, спички и нет недостатка в проектах дальнейшего перехода различных предприятий во владение государства.

Таким образом, в то время как все больше и больше расширяются экономические функции и экономическая власть государства, весь хозяйственный механизм, как мы видели, становится все сложнее, все чувствительнее, а отдельные капиталистические предприятия — все более и более зависимыми друг от друга. Вместе с тем растет также их чувствительность и зависимость в отношении влияния крупнейшего предприятия класса капиталистов — государства. Но одновременно возрастают также расстройство и беспорядки в самом хозяйственном механизме, для устранения которых класс капиталистов призывает на помощь опять-таки государство, эту крупнейшую экономическую силу настоящего времени. Таким образом, уже в современном обществе на долю государства все в большей мере выпадает задача вмешательства в экономическую жизнь в целях ее регулирования и упорядочения, и все могущественнее становятся те средства, которые находятся в его распоряжении для этой цели. Экономическое всесилие государства, которое кажется манчестерцам социалистической утопией, развивается на их глазах как неизбежное следствие капиталистического способа производства!

5. ГОСУДАРСТВЕННЫЙ СОЦИАЛИЗМ И СОЦИАЛ-ДЕМОКРАТИЯ

Экономическая деятельность современного государства является естественным исходным пунктом того развития, которое ведет к социалистической ассоциации.

Однако этим ни в коем случае не сказано, что всякий переход в ведение государства какой-либо хозяйственной функции или какого-либо хозяйственного предприятия является шагом к социалистической ассоциации и что последняя может возникнуть из общей передачи государству всего хозяйственного механизма, без всякой перемены в самой сущности государства.

Такой взгляд — взгляд так называемых государственных социалистов — вытекает из непонимания сущности государства. Как и всякое государство вообще, современное государство является прежде всего орудием охраны общих интересов господствующих классов. В этой его сущности ничего не изменяется от того, что оно берет на себя выполнение общеполезных функций, которые отвечают интересам не только одних господствующих классов, но и всего общества. Оно берет на себя эти функции часто только потому, что пренебрежение ими могло бы повредить прочности общества, а следовательно, и положению господствующих классов, но ни в коем случае оно не выполняет этих функций так, чтобы это противоречило общим интересам высших классов, а тем более угрожало их господству.

Когда современное государство берет в свои руки известные предприятия и функции, оно делает это не для того, чтобы ограничить капиталистическую эксплуатацию, а для того, чтобы сохранить и укрепить капиталистический способ производства или чтобы самому принять участие в этой эксплуатации, увеличить этим свои доходы и сократить ту долю, которую класс капиталистов должен тратить на его содержание. В качестве же эксплуататора государство превосходит частного капиталиста, так как по отношению к эксплуатируемым в его распоряжении наряду с экономической силой капиталистов находится еще и политическая сила государственной власти.

И как до сих пор государство проводило национализацию не дальше, чем это отвечало интересам господствующих классов, так оно будет поступать и в будущем. Следовательно, до тех пор пока имущие классы в то же время будут и господствующими, национализация предприятии никогда не зайдет так далеко, чтобы это могло повредить частному капиталу и землевладению вообще и ограничить его силу и возможности эксплуатации.

Только когда трудящиеся классы станут господствующими в государстве, государство перестанет быть капиталистическим предприятием; только тогда сделается возможным преобразовать его в социалистическую ассоциацию.

Из такого понимания вытекает задача, которую поставила себе социал-демократия: она стремится к тому, чтобы трудящиеся классы завоевали политическую власть и при ее помощи превратили государство в обширную хозяйственную ассоциацию, полностью удовлетворяющую все существенные потребности своими собственными силами.

Нам бросают упрек что мы не ставим себе никаких определенных целей, а умеем только критиковать, не зная чем следует заменить существующее. Так вот, мы полагаем, что ни одна другая партия не имеет столь определенной и ясной цели, как социал-демократия. Да и имеют ли другие партии вообще какую-нибудь цель? Все они крепко держатся за существующее, хотя понимают, что оно непрочно и невыносимо; их программы не содержат в себе ничего, кроме кое-каких мелких заплат, при помощи которых они обещают и надеются сделать шаткое — прочным, невыносимое — сносным.

Социал-демократия, напротив, опирается в своей программе не на надежды и обещания, а на неумолимую необходимость экономического развития. Кто признает его, тот должен призвать и нашу цель. Кто хочет доказать ошибочность нашей цели, тот должен доказать, что наше учение об экономическом развитии неверно, что не существует прогресса от мелкого производства к крупному, что и теперь все еще производят так же, как и сто и двести лет назад, что всегда было так же, как и теперь. Если бы кто-нибудь мог это доказать, тот, конечно, имел бы право верить, что все должно остаться в том же виде, как и теперь. Но кто не настолько безумен, чтобы думать, будто бы общественный строй был всегда одним и тем же, тот не может также, не отступая от здравого смысла, допустить, что теперешний строй будет продолжаться вечно. Но может ли какая-нибудь другая партия показать ему, что займет и что должно занять место современного строя?

Все другие партии живут только настоящим; социал-демократия — единственная партия, которая имеет осязательную цель в будущем и в своей нынешней деятельности руководствуется этой великой целью. Но другие партии не могут и не хотят видеть этой цели, поэтому социал-демократия может достигнуть ее, только перешагнув через эти партии, И именно потому, что они не могут и не хотят ее видеть, именно потому, что они упорно отказываются что-либо видеть, кроме пустого пространства над их головами, они заносчиво утверждают, что мы не имеем никакой определенной цели и хотим, бросаясь в пустоту, разрушить все существующее.

6. ОРГАНИЗАЦИЯ ГОСУДАРСТВА БУДУЩЕГО

В нашу задачу не входит ответ на все возражения, недоразумения и искажения, которые приводятся нашими противниками в целях борьбы против нас. Стараться вразумить глупость и злобу — напрасно. Мы могли бы писать до мозолей на пальцах и все бы не справились с этим делом.

Только об одном возражении здесь придется упомянуть, так как повод к нему был дан из кругов самих социалистов. Оно настолько важно, что мы должны рассмотреть его обстоятельно. Устранение этого возражения послужит тому, чтобы еще ярче обрисовать точку зрения и цель социал-демократии.

Наши противники заявляют, что социалистическая ассоциация могла бы только тогда быть признана осуществимой и стать целью стремлений разумных людей, если бы существовал ее план, разработанный, исследованный и признанный полезным и выполнимым. Не один разумный человек, мол, не начнет постройки дома прежде, чем не будет готов план, одобренный сведущими людьми. Меньше всего он мог бы согласиться, не имея такого заранее выработанного плана, разрушить свой единственный кров, чтобы освободить место для этого дома. Следовательно, мы должны выступить с планом «государства будущего», как принято называть социалистическую ассоциацию или социалистическое общество. Если все мы его скрываем, то это является доказательством, что мы сами как следует не знаем, чего хотим, и нетвердо верим в наше дело.

Действительно, это звучит очень убедительно, настолько убедительно, что не только наши противники, но далее многие социалисты настаивали на необходимости подобного плана. И в самом деле, его следовало бы считать необходимым предварительным условием нового общества до тех пор, пока не знали законов общественного развития и полагали, что общественные формы строятся так же произвольно, как и дома. Еще и теперь охотно говорят об общественном здании.

О развитии общества вообще стали думать не очень давно. В прежнее время экономическое развитие совершалось настолько медленно, что оно было едва заметно. Целыми столетиями и даже тысячелетиями люди оставались на одной и той же достигнутой ступени культуры.

Орудия крестьян в отсталых местностях, например в России еще и теперь почти не отличаются от тех, которые мы встречаем на пороге ушедших в прошлое исторических времен.

Поэтому с точки зрения отдельного человека в прежние времена данный способ производства являлся чем-то неизменным: его отец и дед вели хозяйство точно так же, как и он, а его сыновья и внуки будут вести его таким же образом и впредь. Данный общественный строй рассматривался как неизменный, богом установленный, и тот, кто покушался на него, был преступником. Как ни велики бывали перемены, вызываемые в обществе войнами и классовой борьбой, они, казалось, затрагивали только его поверхность. Правда, эта борьба воздействовала и на основы общества, но для отдельного наблюдателя, жившего среди этих событий, такие воздействия оставались незаметными.

Историография еще и в настоящее время, в сущности, является не чем иным, как более или менее верной сводкой дошедших до нас сообщений таких наблюдателей. Поэтому и она тоже не идет дальше поверхности явлений, и хотя тот, кто обозревает прошлые тысячелетия, мог бы отчетливо проследить ход общественного развития, наши историки его не замечают.

Только капиталистический способ производства сообщил общественному развитию настолько быстрый ход, что люди стали сознавать его и размышлять над ним. Естественно, что сначала они искали причин этого развития на поверхности явлений, прежде чем пойти вглубь. Но тот, кто не идет дальше поверхности явлений, замечает только то движущие силы, которые определяют развитие общества непосредственно, а ими являются пе изменяющиеся условия производства, а изменяющиеся идеи людей.

Когда возникал капиталистический способ производства, он порождал у зависящих от него лиц — капиталистов, пролетариев и т. п.— новые потребности, которые были совершенно отличными от потребностей лиц, экономически связанных с пережитками прежнего, феодального, спосооа производства,— потребностей крупных землевладельцев, цеховых ремесленных мастеров и т. д. Этим различным потребностям соответствовали также и различные идеи о том, что справедливо и что несправедливо, необходимо и излишне, полезно и вредно. Чем больше разрастался капиталистический способ производства и чем сильнее становились классы, которые принимали в нем участие, тем яснее и самостоятельнее становились и соответствующие этому способу производства идеи, тем распространнее и влиятельнее делались они в государстве, тем больше определяли они собой политическую и общественную жизнь, пока наконец восходящие классы не захватили в свои руки власть в государстве и обществе, преобразовав и то и другое соответственно своим идеям и потребностям.

Таким образом, то, что казалось мыслителям, желавшим изучить причины общественного развития, первоначально движущей силой этого развития, были идеи людей. До известной степени они признавали уже, что эта идея происходят из материальных потребностей; но для них еще оставалось скрытым, что эти потребности изменяются и их изменения имеют своим началом изменения в экономических, производственных отношениях. Они принимали, что потребности людей — «человеческая природа» — всегда остаются неизменными. Поэтому с их точки зрения существует только один-единственный «истинный», «естественный», «справедливый» общественный строй, ибо только один-единственный строй может вполне соответствовать истинной природе человека. Все другие общественные формы являются заблуждениями, которые сделались возможными только потому, что люди не сознавали раньше своих потребностей в силу ли, как думали одни, природной глупости людей, или же, как утверждали другие, вследствие намеренного одурачивания со стороны попов и правителей.

Развитие общества является с этой точки зрения следствием развития разума, развития идей. Чем умнее люди, чем искуснее они в изобретении соответствующих человеческой природе общественных форм, тем справедливее и лучше общество.

Это было воззрение буржуазных, либеральных мыслителей. Оно господствует еще и в настоящее время там, где распространилось его влияние. Под властью этого воззрения находились, естественно, и первые из новейших социалистов в начале прошлого столетия. Как и либералы, они думали, что институты буржуазного общества и буржуазного государства произошли из чистых идей мыслителей XVIII в., экономистов и просветителей¹⁷.

Но они видели, что новое буржуазное общество далеко не так совершенно, как ожидали философы XVIII в. Следовательно, оно еще не было истинным обществом; очевидно, эти мыслители допустили где-нибудь ошибку — надо только ее обнаружить и изобрести новую общественную форму, которая лучше соответствовала бы человеческой природе, чем существующая. Надо было также тщательнее разработать план нового общественного здания, чем это сделали Кенэ¹⁸ и Адам Смит¹⁹, Монтескье²⁰ и Руссо²¹ для того чтобы неожиданные влияния не могли вновь уничтожить все расчеты. Это казалось тем более необходимым, что социалисты начала прошлого века по имели перед собой, как просветители XVIII в., ни такой общественной формы, гибель которой, была бы близка, ни такого могучего класса, который был бы заинтересован в устранении этой общественной формы. Они могли отстаивать такое общество, к которому стремились, не как нечто неизбежное, а лишь как нечто желательное. По-этому они должны были выдвинуть перед людьми свой общественный идеал в самой ясной, вполне осязательной форме, так, чтобы у тех слюнки потекли и уже никто не мог сомневаться в возможности и приемлемости такого строя.

Наши противники в своем понимании общества не пошли дальше той точки зрения, на которой стояла наука в начале XIX в.; поэтому единственный род социализма, который они могут понять,— это только что охарактеризованный социализм утопистов, исходивших из тех же самых оснований, как и они. Наши противники рассматривают социалистическое общество как какое-то капиталистическое предприятие, акционерное общество, которое должно быть «основано», и они отказываются приобрести его акции до тех пор, пока его основатели — Бебель, Зингер²² и К° не докажут достаточно убедительно в особом проспекте осуществимость и рентабельность нового предприятия.

Это воззрение еще могло быть оправдано в начале XIX в. В настоящее время социалистическое общество для своего осуществления больше не нуждается в кредите этих господ.

Капиталистическое общество отжило свой век; его разложение является только вопросом времени; неудержимое экономическое развитие с естественной необходимостью ведет к банкротству капиталистического способа производства. Образование новой общественной формы вместо существующей теперь является не только чем-то желательным, оно сделалось уже неизбежным.

И все многочисленнее и могущественнее становится армия неимущих рабочих, для которых существующий способ производства стал невыносимым, которым при его ниспровержении нечего терять, а приобретут они все, которые должны ввести соответствующую их интересам общественную форму, так как иначе им грозит полная гибель, а вместе с ними и всему обществу, важнейшую составную часть которого они представляют.

Все это вовсе не фантазия; все это мыслители социал-демократии доказали на основе неоспоримых фактов современного способа производства. Эти факты говорят гораздо более убедительным и сильным языком, чем самые гениальные и тщательно разработанные картины будущего государства. Подобные картины в лучшем случае могут доказать, что социалистическое общество не невозможно, но они никогда не смогут исчерпать общественной жизни во всей ее полноте и всегда будут иметь бреши, которыми может воспользоваться противник. Напротив, то, что доказано как неизбежное, является не только возможным, но и единственно возможным. Если бы социалистическое общество было невозможно, то прекратилось бы всякое дальнейшее экономическое развитие. Тогда современное общество должно было бы, подобно Римской империи около двух тысяч лет тому назад, разложиться, чтобы в конце концов вернуться к варварству.

Остановиться на стадии капиталистической цивилизации невозможно: либо вперед, к социализму, либо назад, к варварству.

Ввиду такого положения вещей решительно нет никакой надобности стараться каким-нибудь соблазнительным проспектом склонить наших противников к тому, чтобы они дарили нас своим кредитом. Кому осязательные факты современного способа производства недостаточно громко возвещают о необходимости социалистического общества, тот и впредь останется глух ко всяким восхвалениям строя, который еще не существует, которого он не может ни осязать, ни понять.

Но разработка плана устройства «государства будущего» в настоящее время не только бесцельна, она даже несовместима более с современной научной точкой зрения, течение XIX в. совершился не только огромный экономический переворот, но и огромный переворот в умах людей. Понимание причин общественного прогресса чрезвычайно возросло. Уже в сороковых годах XIX в. Маркс и Энгельс показали нам — и с тех пор каждый дальнейший успех в области общественной науки подтверждал это — что история человечества в конечном счете определяется не идеями людей, а экономическим развитием, которое непреодолимо движется вперед, следуя определенным законам, но не желаниям и капризам людей. Мы видели в предыдущих главах, как оно происходит, как оно создает новые формы производства, которые несут с собой и необходимость новых общественных форм; как оно порождает новые потребности, которые вынуждают людей задумываться над своими общественными отношениями и изобретать средства приспособить общество к новым условиям производства. Ибо само собой это приспособление не совершается; оно нуждается в посредничестве мыслящего человеческого разума — в посредничестве идей. Без мышления, без идей нет прогресса. Но идеи являются только посредниками в общественном прогрессе; не от них исходит первый толчок, как это думали прежде, а многие думают и поныне, а от перемен в экономических отношениях.

Поэтому не мыслители, не философы определяют направление общественного прогресса: оно дается экономическим развитием. Мыслители могут познать это направление и тем точнее, чем глубже будет их проникновение в предшествовавшее развитие, но они не могут его предписать по своему усмотрению.

Но и познание направления исторического прогресса имеет своп границы. Ибо механизм человеческого общества невероятно сложен и для самого проницательного мыслителя невозможно исследовать все его стороны настолько подробно, измерить все действующие в нем силы настолько точно, чтобы он мог с уверенностью предвидеть, какие общественные формы создадутся из сочетания и взаимодействия этих сил.

Новая общественная форма осуществляется не в силу того, что отдельные, особенно хитрые умы разрабатывают план наилучшего устройства этой общественной формы и постепенно убеждают других в полезности этого плана, а получив в свои руки необходимую власть, приступают со всеми удобствами к возведению и устройству по этому плану социального здания. Всякая новая общественная форма до сих пор всегда являлась результатом продолжительной, протекавшей с переменным успехом борьбы. Боролись эксплуатируемые классы против эксплуатирующих; боролись сходящие со сцены реакционные классы с классами восходящими, революционными. В этой борьбе разнообразными способами вступают между собою в связь различные классы, чтобы победить другие, противостоящие им классы: порой лагерь эксплуатируемых объединял и революционеров и реакционеров; лагерь революционеров — и эксплуататоров и эксплуатируемых. Даже в пределах одного и того же класса часто находятся неодинаковые направления, в зависимости от различий в понимании, темпераменте, жизненном положении отдельных личностей и целых слоев. Наконец, сила каждого отдельного класса всегда являлась чем-то в высшей степени изменчивым; она поднималась или падала в зависимости от того, возрастали или убывали понимание данным классом действительных отношений, сплоченность, размеры его организаций и значение в экономической жизни.

В изменчивой борьбе этих классов старые, становившиеся несостоятельными общественные формы мало-помалу распадались и вытеснялись новыми. Не всегда новое, становившееся на место старого, было также и правильным; для последнего было необходимо условие, чтобы революционные классы всецело обладали властью и достигли высшего понимания общественных явлений. Где и пока этого не было, постоянно делались ошибки, и нередко новое оказывалось вполне или отчасти почти таким же несостоятельным, как и отжившее старое. Но чем сильнее теснило экономическое развитие, тем яснее становились его требования, тем больше возрастала сила революционных классов в проведении в жизнь назревших потребностей. Те учреждения революционных классов, которые находились в противоречии с требованиями экономического развития, приходили в упадок и скоро продавались забвению; те же из их учреждений, которые, напротив, были необходимы, скоро глубоко пускали свои корни и уже не могли быть вырваны приверженцами старого.

Таким путем возникал до сих пор всякий новый общественный строй; так называемые революционные эпохи отличались от других периодов общественного развития только тем, что тогда события разыгрывались гораздо более быстро и бурно, чем в обычное время.

Из этого видно, что общественные формы возникают другим путем, чем постройки. Заранее приготовленный планы при создании их не имеют значения. Убедившись теперь в этом, набрасывать «позитивные проекты» по организации государства будущего было бы почти так же полезно и глубокомысленно, как, скажем, заранее писать историю предстоящей войны.

Ход развития ни в коем случае не является независимым от отдельных личностей. Всякий, кто действует в обществе, оказывает на это развитие большее или меньшее влияние. Отдельные личности, выдающиеся по своему дарованию или общественному положению, могут на десятилетия вперед определить ход событий в целых государствах; одни из них содействуют прогрессу, открывая новые перспективы в области общественных отношений, или делая их понятными для масс, или же организуя революционные классы, сплачивая их силы и давая им целесообразное применение; другие, напротив, задерживают прогресс, действуя в противоположном направлении. Первые поступают так, чтобы ускорить процесс развития, уменьшить те страдания и жертвы, которые он причиняет; другие же стараются задержать этот процесс, увеличить страдания и жертвы, которые он несет с собой. Но чего не может сделать никто, ни самый могущественный монарх, ни глубочайший мыслитель,— это дать по своему желанию направление развитию и точно предсказать те формы, в которые оно выльется.

Поэтому нет ничего более смешного, как требовать от нас, чтобы мы дали картину «государства будущего», к которому стремимся. Это требование, которого еще не предъявили ни к одной из партий, настолько смешно, что бесполезно было бы по этому поводу тратить так много слов, если бы это смешное требование не представляло самого серьезного возражения, которое выставляют против нас в настоящее время паши противники. Другие возражения еще более забавны.

Еще никогда не было такого случая во всемирной истории, чтобы какая-либо революционная партия могла даже предвидеть, не говоря уже о том, чтобы произвольно определить, какие формы примет новое общество, к которому она стремится. Для дела прогресса было уже большим выигрышем, если такой партии удавалось познать те тенденции, которые вели к этому обществу, так что ее политическая деятельность носила сознательный, а не просто инстинктивный характер. Большего нельзя требовать и от социал-демократии.

Между тем еще никогда не существовало ни одной партии, которая так глубоко исследовала бы и так точно понимала бы общественные тенденции своего времени, как социал-демократия.

Это не ее заслуга, а ее счастье. Этим она обязана тому, что опирается на буржуазную политическую экономию, которая предприняла первое научное исследование общественного строя и общественных отношений и благодаря которой революционные классы, низвергнувшие феодальный способ производства, обладали гораздо более ясным сознанием своих общественных задач и поддавались гораздо меньшему самообману, чем какой бы то ни было предшествовавший им революционный класс. Но мыслители социал-демократии повели исследование общественных отношений еще дальше, они проникли в эти отношения еще глубже, чем все предшествовавшие им буржуазные экономисты. «Капитал» Маркса стал, по общему признанию, поворотным пунктом современной экономической науки, и насколько выше стоит этот труд над сочинениями Кенэ, Адама Смита и Рикардо²³, настолько же выше понимание и сознание своей цели социал-демократией в сравнении с революционными классами конца XVIII и начала XIX в. Если социал-демократия отказывается представить для ознакомления почтеннейшем публики какой-либо проспект государства будущего, то буржуазные писатели не имеют никакого повода издеваться над этим и делать отсюда вывод, будто бы мы не знаем, чего хотим. Социал-демократия яснее видит будущее, чем в свое время видели его пионеры современного общественного строя — экономисты и просветители.

Мы сказали, что, хотя какой-либо мыслитель может познать тенденции экономического развития своей эпохи, он не может предвидеть тех форм, в которых получат свое выражение эти тенденции. Для доказательства правильности этого положения достаточно одного взгляда на существующие отношения. Тенденции капиталистического способа производства во всех странах, в которых он господствует, одни и те же; тем не менее насколько разнообразны государственные и общественные формы в различных капиталистических странах, насколько различны они в Англии, Франции, Германии, и какие, в свою очередь, совершенно иные они в Америке! Исторические тенденции вызванного существующим способом производства рабочего движения точно так же всюду одни и те же, но формы, которые это движение принимает, в каждой стране носят свой особый характер.

Тенденции капиталистического способа производства в настоящее время точно известны. И все же никто не мог бы сказать, какие формы он примет через 10, 20 или 30 лет, если предположить, что он будет еще так долго влачить свое существование. От нас же требуют изображения общественных форм, еще лежащих за пределами существующего способа производства!

Если мы отвергаем требование создать какой-либо план «государства будущего» и мероприятий по переходу к нему, то этим мы не хотим сказать, что вообще считаем бесполезным или даже вредным всякое размышление о социалистическом обществе. Это значило бы выплеснуть из ванны вместе с водой и ребенка. Вредно и бесполезно только сочинять конкретные позитивные проекты основания и организации социалистического общества. Проекты конкретного преобразования общественных отношений можно создавать только для таких областей, которые в смысле времени и пространства входят в круг нашего познания и воздействия. Следовательно, социал-демократия может создавать позитивные проекты лишь для современного общества, но не для будущего. Проекты, которые выходят за эти пределы, могут быть основаны не на фактах, а только на вымышленных предположениях и, следовательно, являются плодами фантазии, мечтами, которые в лучшем случае остаются безрезультатными. Если виновником таких проектов является человек талантливый и достаточно энергичный, чтобы произвести некоторое воздействие на умы, то оно может выразиться только в совращении с верного пути и расточении сил.

С такими мечтами, с которыми следует решительно бороться, напротив, не нужно смешивать попыток исследовать, какое направленно примут тенденции экономического развития, как скоро это последнее будет перенесено с капиталистической основы на социалистическую. Здесь дело идет не об изобретении «рецептов для кухни будущего», а о научной переработке данных, которые стали известными на основании научного исследования определенных фактов. Исследования такого рода далеко не бесполезны, ибо, чем яснее мы будем смотреть в будущее, тем целесообразнее станем применять свои силы в настоящем.

Наиболее крупные мыслители социал-демократия предприняли подобные исследования. В произведениях Маркса и Энгельса рассеяны многочисленные результаты таких исследований. Бебель в своей книге «Женщина и социализм» дал сжатое изложение своих исследований в этом направлении.

Подобную работу лично для себя, вероятно, проделывал каждый мыслящий социалист, ибо всякий, поставивший перед собой великую цель, чувствует потребность уяснить себе и те условия, при которых она может быть достигнута. В зависимости от различий в глубине их экономических взглядов, в жизненном положении, в темпераменте и фантазии, в знакомстве с другими, не капиталистическими, а именно коммунистическими общественными формами образовались и выразились самые разнообразные воззрения в этой области. Эти различия и противоречия нимало не нарушают сплоченности и единства социал-демократии.

Как ни разнообразен может быть тот вид, который представляет собою наша цель в глазах различных людей, важно только, чтобы направление, в котором они ее видят, было одно и то же, и притом верное.

Мы можем здесь закончить эту главу, ибо различные представления, существующие в самой социал-демократии о «государстве будущего», не имеют никакого отношения к вопросу, чего хотят социал-демократы. То, чего мы хотим, — это преобразование государства в самоудовлетворяющуюся хозяйственную ассоциацию. По этому вопросу в социал-демократии не существует никаких разногласий. Размышлять о том, как разовьется эта ассоциация и какие тенденции она создаст, ни в коем случае не является лишним; но то, к чему может привести это размышление, является уже частным делом каждого, а не делом партии и не должно быть таковым, так как на партийную деятельность это не оказывает непосредственного влияния.

Однако частью под влиянием пережитков утопического социализма, частью под влиянием измышлении невежественных или недоброжелательных литераторов распространяется такое множество ошибочных представлений о том, каким образом социал-демократы хотят устроить свое «государство будущего», что было бы равносильно уклонению с нашей стороны, если бы мы здесь не коснулись по крайней мере некоторых из них, хотя из предыдущего всякому мыслящему человеку должно быть достаточно ясно, как смотреть на «государство будущего». Поэтому нам хотелось бы показать на некоторых примерах, какой вид могут принять тенденции экономического развития в социалистическом обществе.

7. «УНИЧТОЖЕНИЕ СЕМЬИ»

Один из самых распространенных предрассудков против социал-демократии заключается в утверждении, будто бы она желает уничтожить семью. Мы уже говорили об этом во второй главе и потому можем быть теперь краткими.

Об «уничтожении» семьи, о ликвидации ее законодательным путем и насильственном разрушении никто в партии и не думает. Только самое грубое извращение может навязать ей такие взгляды, и только дурак может воображать, что какая-либо форма семьи может быть создана или отменена декретом.

Современная семья нисколько не противоречит сущности общественного производства. Следовательно, построение социалистического общества само по себе вовсе не требует уничтожения существующей формы семьи.

К ее уничтожению ведет не сущность общественного производства, а экономическое развитие. Мы уже видели в упомянутой главе, каким образом в наши дни разлагается семья; муж, жена и дети отрываются друг от друга, безбрачие и проституция становятся массовыми явлениями.

Социалистическое общество не препятствует экономическому развитию; напротив, оно дает ему новый толчок. Следовательно, это развитие будет продолжаться по-прежнему; одни вид домашней работы за другим будет превращаться в функции специальных промышленных предприятий, и женщина из работницы в индивидуальном домашнем хозяйстве будет превращаться в работницу крупного производства. Однако этот переход для женщины уже не будет больше означать перехода от домашнего рабства к рабству наемному; он не будет больше выбрасывать ее из охранительных рамок семьи в ряды самых беззащитных и беспомощных слоев пролетариата. Благодаря своему труду в общественном крупном производстве женщина станет экономически равноправной с мужчиной и получит одинаковое с ним право на участие в делах общества; она станет его свободной подругой, освобожденной (эмансипированной) не только от рабства домашнего хозяйства, но и от рабства капитала. Свободно распоряжаясь собой, подобно мужчине, она положит конец всякого рода проституции — законной и незаконной — и впервые во всемирной истории возведет равный для мужчины и женщины моногамный брак до высоты действительного и не только на бумаге существующего института.

Это не утопические проекты, а научные убеждения, обоснованные определенными фактами. Кто желает их опровергнуть, тот должен доказать, что эти предпосылки несостоятельны. Но так как до сих пор этого не удалось сделать, то, конечно, господам и дамам, не желающим ничего и знать об этом процессе развития, не остается никаких других приемов «опровержения», как только выражать свое нравственное негодование и путем лжи и извращения выставлять свою нравственность в возможно более выгодном свете. Этим, конечно, они ни на одну минуту не задержат неизбежного развития.

Не подлежит сомнению, что разложение традиционной формы семьи вызвано не социал-демократией или сущностью социалистического производства, а происходящим уже в течение ряда десятилетий на наших глазах экономическим развитием. Социалистическое общество не задержит и не может задержать его, но освободит все последствия этого развития от мучительных и унизительных сторон, которыми оно с естественной необходимостью сопровождается в капиталистическом обществе. И в то время как последнее ведет к разложению всякого семейного союза, всякого упорядоченного брака, в социалистическом обществе разложение современной формы семьи будет совершаться лишь постольку, поскольку она станет вытесняться высшей формой,

Вог истинная правда относительно стремления социал-демократии к уничтожению брака и семьи.

8. КОНФИСКАЦИЯ СОБСТВЕННОСТИ

Наши противники, которые лучше, чем мы сами, знают, чего мы хотим, и которые могут изобразить «государство будущего» с большей определенностью, чем мы, выдумали далее, что социал-демократия утвердит свое господство не иначе, как путем экспроприации (лишения собственности) ремесленников и крестьян, у которых будет конфисковано (отнято без возмещения) все, не только дом и двор, но и излишнее движимое имущество, не составляющее предметов первой необходимости, вплоть до вкладов в сберегательных кассах. Наряду с приписываемым нам стремлением насильственно порвать всякие семейные связи это является одним из главных козырей, выдвигаемых против нас.

На это следует заметить, что сущность социалистического общества никоим образом не требует подобной конфискации.

О конфискации программа социал-демократии ничего не говорит. И это не из боязни подействовать отталкивающим образом, а просто потому, что об этом ничего определенного нельзя сказать. С определенностью можно только заявить, что тенденция экономического развития делает необходимым переход в общественную собственность и общественное ведение крупных предприятий. Каким путем совершится этот переход — явится ли неизбежная экспроприация конфискацией или выкупом, совершится ли она мирным или насильственным путем — все это вопросы, на которые ни один человек не может дать ответа. Точно так же и ссылка на прошлое здесь может помочь очень мало. Переход этот может совершиться самым различным образом, подобно тому как и уничтожение феодальных повинностей в различных странах протекало самым различным образом. Характер перехода зависит от общих условий, в которых он совершится, от силы и сознания каждого из заинтересованных классов и т. д., т. е. всецело от тех условий, которых нельзя учесть заранее. В историческом развитии неожиданность играет огромную роль.

Само собой понятно, что социал-демократы желают, чтобы ставшая неизбежной экспроприация крупных предприятий произошла насколько возможно безболезненно, мирным путем и при всестороннем согласии. Однако историческое развитие так же мало определяется нашими желаниями, как и желаниями наших противников.

Ни в коем случае нельзя сказать, что проведение социал-демократической программы в жизнь требовало бы при любых условиях конфискации той собственности, экспроприация которой сделалась необходимой.

Но зато можно сказать с определенностью, что экономическое развитие делает необходимой экспроприацию только части существующей собственности. То, чего оно требует,— это общественная собственность на средства производства; частная собственность на средства личного потребления этим вовсе не затрагивается. Это относится не только к предметам питания, мебели и т. д. Вспомним о том, что говорилось в предыдущей главе по поводу сберегательных касс. Они являются средством передать собственность некапиталистических классов в распоряжение капиталистов. Каждый из небольших вкладов сам по себе слишком незначителен для того, чтобы дать возможность завести капиталистическое предприятие. Только путем объединения этих вкладов они становятся способными выполнять функции капитала. Но, по мере того как капиталистические предприятия будут переходить в собственность общества, сократится возможность получить проценты с вкладов в сберегательные кассы. Они перестанут быть капиталом и станут простым сбережением, не приносящим процентов, фондом потребления. Но это нечто совершенно другое, чем конфискация вкладов-сбережений.

Подобная конфискация, однако, не нужна не только из экономических оснований, но она невероятна еще и по политическим соображениям. Ибо небольшие вклады-сбережения по большей части принадлежат классам эксплуатируемым, тем самым классам, которые только и могут построить социалистическое общество. Только тот, кто считает эти классы абсолютно невменяемыми, может думать, что они, стремясь получить в свои руки средства производства, начнут с того, что сами лишат себя своих последних грошей!

Но переход к социалистическому производству не только не обусловливает экспроприации средств потребления, но не требует также и экспроприации всех владельцев средств производства.

Ведь необходимость социалистического общества вызывается крупным производством. Общественное производство требует также и общественной собственности на средства производства. Но как частная собственность на средства производства стоит в противоречий с коллективным трудом в крупных предприятиях, точно так же и коллективная, или общественная, собственность на средства производства находится в противоречии с мелким производством.

Последнее требует, как мы видели, для себя частной собственности на средства производства. Уничтожение ее для мелких предприятий было бы тем менее целесообразно, что тенденция социализма направлена к передаче в собственность рабочих необходимых средств производства. Следовательно, для мелких предприятий экспроприация средств производства кончилась бы только тем, что их отняли бы у теперешних владельцев для того, чтобы возвратить их им же обратно, что явилось бы совершенной бессмыслицей.

Поэтому переход к социалистическому обществу ни в коем случае не требует экспроприации мелких ремесленников и мелких крестьян. Этот переход не только ничего у них не отнимает, а, напротив, принес бы им известные выгоды, В самом деле, так как социалистическое общество несет с собой тенденцию замены товарного производства производством для прямого потребления, то, как мы это видели, оно должно стремиться к тому, чтобы все общественные повинности — налоги или возможные проценты на перешедшие в общественную собственность ипотеки, поскольку эти последние не будут вовсе ликвидированы,— превратить из формы денежных повинностей в натуральные— хлеб, вино, скот и т. п. А это для крестьян явится огромным облегчением. Часто уже и теперь они стремятся к такой замене. Но последняя невозможна при господстве товарного производства. Только социалистическое общество может ее ввести и этим устранить главную причину разорения крестьянского хозяйства.

Именно капиталисты, как это мы видели, фактически экспроприируют крестьян и ремесленников. Социалистическое общество положит конец этой экспроприации.

Конечно, экономическое развитие не будет приостановлено социализмом. Напротив, он является единственным средством, которое делает возможным выход этого развития за известные пределы. Как в современном обществе, так и в социалистическом, все больше и больше будет развиваться крупное производство, поглощая мелкое. Но и здесь применимо то же, что мы говорили о семье и браке. Направление развития остается тем же, но социализм устраняет все те отвратительные и мучительные явления, которыми сопровождается процесс этого развития в современном обществе, и направляет выгоды этого развития на пользу всем.

В настоящее время превращение крестьянина или ремесленника из рабочего мелкого производства в рабочего крупного производства есть превращение его из собственника в пролетария. В социалистическом же обществе крестьянин или ремесленник, переходящий к труду в крупном коллективном предприятии, становится участником всех выгод крупного производства; положение его значительно улучшится; переход его из мелкого производства в крупное уже нельзя будет сравнить с превращением собственника в пролетария, оно явится превращением малоимущего в многоимущего.

Самостоятельное, независимое от капитала мелкое производство безвозвратно обречено на гибель. Но только социал-демократия дает возможность крестьянам и ремесленникам в их совокупности превратиться в рабочих крупного производства, не опускаясь в то же время до положения пролетариата. Только в социалистическом обществе ставшее неизбежным разложение крестьянского сельского хозяйства и ремесла означает улучшение положения крестьян и ремесленников.

Движущую силу экономического развития будет представлять уже не конкуренция, уничтожающая отсталые предприятия и экспроприирующая их владельцев, а та притягательная сила, которую более развитые предприятия и формы производства будут оказывать на рабочих отсталых предприятий и форм производства.

Этот характер развития не только безболезнен, но и совершается гораздо быстрее, чем тот, который обусловливается конкуренцией. В настоящее время, когда введение новых, более высоких форм производства не может совершаться без экспроприации владельцев отсталых предприятий, без лишений и страданий громадных рабочих масс, которые становятся лишними, каждый шаг по пути экономического прогресса встречает упорное сопротивление. Мы видели, как крепко еще нередко держатся производители за самые отжившие формы производства, как отчаянно они цепляются за них, пока еще имеют в себе хоть каплю силы. Еще никогда ни один способ производства не был так революционен, как современный; еще ни один способ производства не создал в течение какого-нибудь столетия таких гигантских переворотов во всех областях человеческой деятельности, и тем не менее еще так много сохранилось руин устаревших, переживших себя форм производства!

Как только исчезнет страх быть отброшенным: с потерей самостоятельного хозяйства в ряды пролетариата; как только выгоды общественного крупного производства дадут себя почувствовать всем его участникам в самых различных областях; как только каждому будет предоставлена возможность принять участие в этих выгодах, одни только глупцы станут тогда стремиться сохранить устарелые формы производства.

Что не удалось крупной капиталистической промышленности в течение столетия, того достигнет социалистическое крупное производство в самое короткое время, а именно — поглощения отсталых мелких предприятий.

Оно достигает этого без экспроприации, при помощи притягательной силы более выгодных предприятий.

Где крестьянское производство еще не стало производством товарным, а является преимущественно производством для собственного потребления, там крестьянское сельское хозяйство, может быть, еще в течение некоторого времени будет продолжаться и в социалистическом обществе. Но в конце концов и в этих кругах населения поймут все выгоды крупного общественного производства.

Переход от мелкого производства к крупному в сельском хозяйстве будет ускоряться и облегчаться прогрессирующим уинчтожепием противоположности между городом и деревней, той тенденцией к перенесению промышленности в деревню, которая по необходимости окажется свойственной социалистическому обществу. К сожалению, мы должны ограничиться лишь этим указанием, так как более подробное изложение завело бы нас слишком далеко.

9. РАСПРЕДЕЛЕНИЕ ПРОДУКТОВ В «ГОСУДАРСТВЕ БУДУЩЕГО»

Мы хотим остановиться еще на одном только пункте, касающемся «государства будущего», именно на том, который кажется важнее всех.

Первый вопрос, который обыкновенно задает посторонний человек социалисту, таков: «Как вы будете производить дележ ваших богатств? Неужели каждый получит только то же и столько же, как и всякий другой?»

Дележ! В этом филистер сказывается целиком. Дележом исчерпываются все его представления о социализме.

Не так давно еще самые образованные люди Германии думали, что коммунисты хотят все принадлежащие нации богатства разделить между народом.

Виною тому, что такой взгляд мог так упорно держаться, несмотря на всё протесты со стороны социал-демократии, является не одна только злонамеренность наших противников, по — и даже, может быть, в большей части — их неспособность понять отношения, созданные развитием крупной промышленности.

Их умственный кругозор все еще сплошь и рядом не идет дальше тех представлений, которые соответствуют мелкому производству. А с точки зрения мелкого производства дележ является единственной возможной формой своего рода социализма. И действительно, понятие дележа чрезвычайно близко мелкому буржуа и крестьянину.

Со времени возникновения товарного производства в древности случалось не раз, что как только немногие семьи — купцы или землевладельцы — накопляли крупные богатства и повергали в нужду и зависимость от себя ремесленников и крестьян, так последние стремились помочь себе путем изгнания богачей и дележа их имущества. Всего сто лет тому назад, во время французской революция, которая так резко подчеркивала право частной собственности, ремесленники и крестьяне поделили между собой, например, церковные имущества. Дележ — это социализм мелкого производства, социализм «консервативных», «государственно-охранительных» слоев народа, а не социализм пролетариата крупной промышленности.

Понадобилось долгое время, но в конце концов все же удалось вдолбить даже в философские черепа немецкой нации сознание, что социал-демократы не хотят делить, а стремятся как раз к обратному, к объединению раздробленных в настоящее время между многими владельцами средств производства в руках общества.

Однако этим еще не был устранен вопрос о дележе. Если средства производства принадлежат обществу, то в его распоряжение, естественно, поступают также и продукты, созданные при помощи этих средств производства. Каким образом будет оно распределять эти продукты между своими членами? На основании принципа равенства или же соответственно затраченному каждым труду? И будет ли в последнем случае каждая работа получать одинаковое вознаграждение, безразлично, приятная эта работа или нот, трудная или легкая, требующая предварительных знаний или нет?

Ответ на этот вопрос кажется основным пунктом социализма. Но только наши противники усерднейшим образом постоянно выдвигают его, но и прежние социалисты уделяли вопросу о распределении продуктов наибольшее внимание. От Фурье до Вейтлинга и от Вейтлинга²⁴ до Беллами²⁵ предпринимался целый ряд самых разнообразных попыток решить этот вопрос, попыток, свидетельствующих нередко об удивительном остроумии их авторов. В «положительных проектах» тоже нет недостатка, причем многие из них настолько же просты, как и практичны.

Однако этот вопрос далеко не представляет собой такой важности, какую ему так часто приписывают.

Прежде обыкновенно распределение продуктов рассматривали как нечто совершенно независимое от производства. И так как противоречия и недостатки капиталистического способа производства впервые выступили в характерном для него способе распределения продуктов, то было вполне естественно, что эксплуатируемые и их друзья видели корень всего зла в «несправедливом» распределении продуктов.

Само собой разумеется, они предполагали соответственно воззрениям, господствовавшим до начала нашего столетия, что это распределение является следствием господствующих «идей», правовых понятий. Следовательно, чтобы устранить несправедливое распределение, стоило только придумать лучшее и более справедливое и убедить мир в его выгодности. Справедливое же распределение не могло быть ничем иным, как противоположностью существующего. В настоящее время господствует самое вопиющее неравенство; поэтому — думали одни — принципом распределения должно быть равенство.

Ныне тунеядец утопает в богатстве, а рабочий прозябает, поэтому, призывали другие, каждому — по его труду (или в новейшей форме; каждому — продукт его труда). Но как та, так и другая формула вызвали сомнения, и таким образом возникла третья: каждому — по его потребностям.

С тех пор социалисты пришли к сознанию, что распределение продуктов в обществе обусловливается не господствующими в нем правовыми воззрениями и формулами, а господствующим способом производства. Доля землевладельцев, капиталистов и наемных рабочих в общем продукте определяется в современном обществе той ролью, которую в современном способе производства играют земля, предметы капиталистического владения и рабочая сила.

Конечно, в социалистическом обществе распределение продуктов будет совершаться не по слепо действующим законам, которые осуществляются, не будучи осознаны его участниками. Подобно тому как и настоящее время в каком-нибудь крупном промышленном предприятии производство и выплата заработной платы организованы обдуманно и планомерно, так это должно будет происходить и в социалистическом обществе, являющемся не чем иным, как единым отромным промышленным предприятием. Правила, на основании которых будет совершаться распределение продуктов, будут устанавливаться самими участниками. Но не от их произвола будет зависеть, какие правила они пожелают установить,— эти правила не могут быть произвольно выдуманы соответственно тому или другому «принципу», они будут определяться фактическими отношениями, господствующими в обществе, и прежде всего отношениями производства.

Так, например, достигнутая высота производительности труда будет иметь наибольшее влияние на способ распределения продукта труда. Можно себе представить, что применение науки в промышленности со временем создаст настолько высокую производительность труда, что люди будут обладать в избытке всем необходимым; тогда и формула «каждому — по его потребностям» будет осуществлена без всякого затруднения, почти сама собой. Напротив, даже самое глубокое убеждение в справедливости этой формулы не в силах будет осуществить ее, если производительность труда останется настолько ничтожной, что без чрезмерной затраты труда будет производиться не больше, чем это безусловно необходимо.

Формула «каждому — продукт его труда» во всяком случае разобьется о потребности производства. Ибо если эта формула имеет какой-нибудь смысл, то она предполагает, что весь данный продукт общественного труда распределяется между членами социалистического общества. Это представление, как и представление о великом разделе, который якобы должен явиться переходом к социалистическому строю, вращается в круге идей, порождаемых современной частной собственностью.

Из года в год делить все продукты — это значило бы постепенно вновь восстановить частную собственность на средства производства.

Сущность социалистического производства делает необходимым, чтобы распределению подлежала только некоторая часть полученных в данное время продуктов. Все те продукты, которые предназначены для продолжения и расширения производства (равно как и для покрытия возможных убытков), само собой разумеется, не подлежат распределению. Точно так же не подлежат ему и те продукты, которые служат для общественного потребления, т. е. для создания, содержания или расширения общественных учреждений — воспитательных, учебных, лечебных, предназначенных для отдыха, развлечений и т. п.

Число и размеры подобных институтов уже и в современном обществе постоянно возрастают, и в этой области крупное производство все более вытесняет мелкое — в данном случае семью. В социалистическом общество это развитие, естественно, будет не тормозиться, а стимулироваться.

Поэтому число продуктов, которые могут перейти в частное потребление, в частную собственность, будет в социалистическом обществе по отношению ко всей массе продукта гораздо меньшим, чем в современном обществе, где почти все продукты являются товарами, т. е. частной собственностью. Распределяться будет не весь продукт, как в наше время, а только его остаток.

Однако и этим остатком социалистическое общество не сможет распоряжаться вполне произвольно, и в его распределении определяющими будут потребности продолжения производства. И так как производство будет испытывать постоянное преобразование и развитие, то уже в силу одного этого формы и способы распределения продуктов в социалистическом обществе будут подвергаться разнообразным изменениям.

Совершенно утопично думать, что следует изобрести какую-то особую систему распределения, которая затем служила бы руководством на вечные времена. В этой области, так же как и во всех других, социалистическое общество не сделает никакого скачка, а будет исходить из того, что оно застанет. Распределение благ в социалистическом обществе в тот период, который можно предвидеть, могло бы происходить только в таких формах, которые будут представлять собой дальнейшее развитие существующих в наше время форм заработной платы. Из них оно должно будет исходить. И как формы заработной платы не только изменяются со временем, но и в одно и то же время являются различными для различпых отраслей труда и в различных местностях, точно так же вполне возможно, что и в социалистическом обществе — в зависимости от различных исторических традиций и обычаев, сохранивших свою силу среди населения, и от изменяющихся потребностей производства — будут встречаться друг подле друта самые разнообразные формы распределения продуктов. Социалистическое общество следует представлять себе не в виде чего-то застывшего или единообразного, а как строй, находящийся в состоянии непрерывного развития и одаренный тем богатством изменяющихся форм, которое с естественной необходимостью вытекает из роста разделения труда, мирового обмена и господства науки и искусства в обществе.

Наряду с «дележом» существует еще «равенство», которое больше всего причиняет головную боль нашим противникам. «Социал-демократы,— говорят они,— хотят, чтобы каждый получал равную долю в общем продукте. Следовательно, прилежный будет получать столько же, сколько и ленивый; тяжелая и неприятная работа будет оплачиваться так же, как и легкая и приятная; чисто механический труд — так же, как и самое искусное творчество, требующее долголетней подготовки, и т. д. Естественно, при таких условиях каждый будет трудиться как можно меньше, никто не станет выполнять тяжелых и неприятных работ, никто не пожелает чему-нибудь учиться и результатом явится полное расстройство общества — варварство. Отсюда ясно видна вся неосуществимость социал-демократических стремлений».

Насколько бессмысленно это утверждение, едва ли нужно подробно рассматривать после того, что было уже нами сказано. Мы не так дальнозорки, как наши противники, и потому никак не можем высказаться с такой же определенностью, как они, установит ли «государство будущего» полное равенство всех доходов или нет. Но если бы социалистическому обществу когда-нибудь пришло в голову предписать подобное постановление и это постановление действительно повлекло бы за собой столь отчетливо предусмотренные нашими противниками ужасные последствия, то естественным результатом этого было бы то, что пришлось бы выбросить за борт не социалистическое производство, а… принцип равенства.

Наши противники только тогда имели бы право делать из равенства доходов вывод о неосуществимости социалистического общества, если бы им удалось доказать следующее. Во-первых, что это равенство пи при каких обстоятельствах несовместимо с развитием производства. Этого доказательства они до сих пор не представили и представить никогда не смогут, так как деятельность отдельного человека в производстве зависит не только от его вознаграждения, но и от самых различных обстоятельств, таких, как чувство долга, честолюбие, соревнование, привычка, притягательная сила труда и т.д., о характере которых в будущем общество мы можем делать только предположения, но не знаем ничего достоверного, предположения, которые, к слову сказать, говорят не за, а против точки зрения наших противников. Но наши противники, кроме того, должны были бы еще доказать, что, во-вторых, равенство доходов необходимо обусловливается сущностью социалистического общества, так что подобное общество немыслимо без этого равенства. Но и этого доказательства им привести невозможно, ибо уже один взгляд на различные формы коммунистического производства, существовавшие до сих пор — от первобытного коммунизма периода самой ранней дикости вплоть до общины-марки и домашних артелей наших крестьян,— показывает, насколько разнообразны формы распределения продуктов, совместимые с общей собственностью на средства производства. Все формы современного вознаграждения за труд: постоянный оклад, повременная оплата, сдельная оплата, премия за работу, превышающую известную среднюю норму, различная оплата различных видов деятельности — все эти формы вознаграждения — конечно, соответственно преобразованные — совместимы с сущностью социалистического общества и каждая из нпх может играть в тот или иной период в различных социалистических обществах большую или меньшую роль, в зависимости от различных потребностей и привычек членов общества и потребностей производства.

Этим, однако, мы не думаем утверждать, что принцип равенства (который не должен непременно быть однообразным) доходов или материальных условий жизни не будет играть роли в социалистических обществах: но он проявится не как цель какой-либо насильственной уравниловки, навязанной вопреки требованиям жизни, а как цель естественного развития, как тенденция.

В капиталистическом способе производства господствует тенденция как к увеличению, так и к уменьшению различий в доходах — к увеличению в к уменьшению неравенства.

Внося разложение в средние слои и способствуя все большему усилению крупных капиталистов, этот способ производства заметно увеличивает ту пропасть, которая существует между массой населения и ее верхами. Последние все выше и выше поднимаются над нею, все недоступнее и круче. Но одновременно тенденция капиталистического способа производства ведет к все большему и большему выравниванию существующих различий в доходах внутри массы населения. Капиталистический способ производства бросает не только крестьян и мелких буржуа в ряды пролетариата или понижает их доходы до пролетарского уровня, но даже в недрах самого пролетариата он еще больше уничтожает существующие различия. Машина все более стремится к тому, чтобы уничтожить те различия в заработке разных слоев рабочих, которые создавались в период господства ремесла, а также и мануфактуры, вследствие более или менее продолжительного срока обучения, большей или меньшей степени расходования рабочей силы, более или менее строгой организации и которые при устойчивости форм производства, существовавших до введения машин, превратились в настоящие, глубоко укоренившиеся различия. В настоящее время различия в высоте заработной платы разнообразных слоев рабочих непрерывно изменяются и все больше уравниваются. Одновременно с этим доходы лиц, занимающихся умственным трудом, как мы видели, начинают также становиться все более одинаковыми с доходами пролетариев: это уравнивание, которое наши противники клеймят с величайшим нравственным негодованием как цель социал-демократии, совершается в современном обществе на их глазах!

В социалистическом обществе, естественно, прекратятся все те тенденции к увеличению неравенства, которые вытекают из частной собственности на средства производства. Напротив, тем сильнее получит своё выражение в этом обществе тенденция к уравниванию различий в доходах. Однако и здесь применимо то, что было нами замечено выше, когда мы говорили о разложении традиционной формы семьи, а также о гибели мелкого производства: тенденция экономического развития в известном отношении остается в социалистическом обществе такой же, как и в капиталистическом, но проявляется она иначе. В настоящее время совершается уравнивание доходов больших масс населения таким путем, что более высокие доходы снижаются до уровня низких. В социалистическом же обществе, естественно, эта тенденция будет осуществляться таким образом, что более низкие доходы повысятся и сравняются с более высокими.

Наши противники стараются запугать рабочих и мелких буржуа, говоря, что уравнивание доходов только ухудшило бы их положение, так как общего дохода состоятельных классов не хватило бы, чтобы путем раздела его между беднейшими классами поднять доходы последних на высоту среднего дохода рабочего класса. Следовательно, в интересах «равенства» более обеспеченным рабочим и мелким буржуа пришлось бы отдать кое-что из своего дохода. Благодаря социализму они потеряли бы, вместо того чтобы выиграть.

В этом верно лишь то, что число наиболее бедствующих, прежде всего люмпен-пролетариев, в настоящее время, без сомнения, настолько велико и их нужда настолько вопиюща, что едва ли было бы достаточно разделить между ними огромные доходы богачей, чтобы сделать возможным для них такое же существование, как и более зажиточного рабочего. Но является ли это действительно основанием, делающим особенно необходимым сохранение нашего прекрасного общества, кажется нам во всяком случае сомнительным. Нам думается, что одно только вызванное таким распределением улучшение бедственного положения уже означало бы шаг вперед.

Однако дело ведь идет, как мы знаем, вовсе не о «дележе», а об изменении способа производства. Переход же от капиталистического производства к социалистическому безусловно должен вызвать быстрый рост массы ежегодно производимых продуктов.

Не забудем, что капиталистическое товарное производство сделалось препятствием экономическому развитию, препятствием полному расцвету производительных сил современного общества. Оно не только не в состоянии поглощать мелкие предприятия в той мере, в какой это позволяет и даже требует техническое развитие, оно не имеет больше даже возможности употребить все наличные рабочие силы. Оно растрачивает эти последние, вытесняя все большую часть их в ряды безработных, люмпен-пролетариев, паразитов, непроизводительных торговых посредников и откармливая другую их часть в постоянных армиях без всякой пользы для производства.

Социалистическое общество нашло бы производительную работу для всех этих рабочих сил; оно значительно увеличило бы число занятых в производстве рабочих, может быть, удвоило бы его, увеличив в таком же размере и общее количество ежегодно производимых продуктов. Одного этого расширения производства было бы уже достаточно, чтобы повысить доходы всех рабочих, а не только наиболее бедных из них.

Но благодаря переходу к социалистическому производству, как уже было изложено, сильно ускорился бы процесс поглощения мелких предприятий и их замены крупными, а вместе с тем значительно повысилась бы и производительность труда вообще. Стало бы возможным не только увеличить доходы рабочих, но и сократить рабочее время.

Поэтому совершенно бессмысленно утверждать, будто бы социализм означает равенство нищенской сумы для всех. Это равенство является тенденцией не социализма, а современного способа производства. Переход к социалистическому производству должен будет с естественной необходимостью принести с собой повышение благосостояния всех трудящихся классов, в том числе крестьян и мелких буржуа. В зависимости от тех обстоятельств и экономических отношений, при которых совершится такой переход, это повышение будет большим или меньшим, но во всяком случае заметным!. И всякий дальнейший экономический прогресс с этого момента будет уже содействовать увеличению общего благосостояния, а не его уменьшению, как это происходит в наши дни.

Этот поворот в направлении развития доходов кажется нам еще более важным для благосостояния общества, чем абсолютное увеличение доходов. Ибо мыслящий человек живет не столько в настоящем, сколько в будущем; то, чем грозит или что обещает ему последнее, занимает его больше, чем наслаждение минутой. Не бытие, а развитие, не данное состояние, а тенденция решают вопрос о счастье или несчастье отдельного человека и целого общества.

Мы узнаем здесь еще одну новую сторону превосходства социалистического общества над капиталистическим. Оно дает не только повышение благосостояния, но и обеспеченность существования, такую обеспеченность, какой в настоящее время не может гарантировать даже величайшее богатство. Если увеличение благосостояния касается только тех, которые до сих пор эксплуатировались, то обеспечение существования явится достойным благодарности даром даже и для нынешних эксплуататоров, для тех, довольство которых не нуждается в повышении, а часто и не способно более к нему. Неуверенность в своем положении тяготеет как над богатыми, так и над бедными, но она, может быть, ощущается еще более мучительно, чем сама нужда; она заставляет мысленно чувствовать нужду даже тех, кто еще не испытывает ее; она является призраком, от которого не избавлены даже дворцы.

Всем исследователям, которые знакомились с коммунистическими общинами, например с индийскими или русскими сельскими общинами (до их разложения вследствие товарного производства, вмешательства со стороны государства, денежного хозяйства и его следствия — ростовщичества) или же с крестьянскими домашними артелями, сохранившимися еще и доныне среди южных славян, прежде всего бросалось в глаза чувство спокойствия, уверенности, душевного равновесия, свойственное всем их членам. Совершенно независимо от всевозможных колебаний товарного рынка, вполне располагая своими средствами производства, они удовлетворяются собственными силами, регулируют труд сообразно своим потребностям и заранее знают, чего им следует ожидать.

И все же далеко не полной была обеспеченность, которую давали эти первобытные коммунистические общества. Их власть над природой была ничтожна, сами же общины были малы. Убытки, причиняемые падежом скота, неурожаями, наводнениями и т. п., случались нередко и постигали всю общину. Насколько же будет обеспеченнее, напротив, социалистическая община, обладающая размерами современного государства, имеющего в своем распоряжении все достижения современной науки!

10. СОЦИАЛИЗМ И СВОБОДА

Социалистическое общество дает своим членам благосостояние и обеспеченность — это положение поняли и признали даже многие из ваших противников. Но, возражают они, эти выгоды будут куплены слишком дорогой ценой, ибо они будут оплачены полной потерей свободы. Птица в клетке может рассчитывать каждый день на достаточный корм; она обеспечена от голода, непогоды и врагов. Но ей недостает свободы, и потому она представляет собой достойное сожаления создание, страстно рвущееся в мир опасностей и нужды, в борьбу за существование.

Социализм, говорят они, уничтожает хозяйственную свободу, свободу труда. Он ведет к такому деспотизму, перед которым самый неограниченный политический абсолютизм является свободным состоянием, так как он держит в плену лишь одну сторону человека, социалистический же деспотизм — всего человека.

Так велик страх перед рабством коммунизма, что встречаются даже социалисты, которые им охвачены, а именно — анархисты. Они питают отвращение к коммунизму не менее, чем к товарному производству, и пытаются избежать опасностей того и другого тем, что одновременно желают того и другого. Они хотят коммунизма с товарным производством. В теории это абсурдно, на практике же сводится к уже отмеченным рабочим товариществам либеральной «самопомощи».

Когда говорят, что социалистическое производство несовместимо с полной свободой труда, т. е. с свободой рабочего трудиться, когда, где и как он хочет, то это верно. Но эта свобода рабочего несовместима со всякой планомерной совместной работой многих, в какой бы форме она ни выражалась: в форме капиталистической или общественной организации. Свобода труда возможна только для мелкого производства, но и то в известной степени. Даже там, где мелкое производство свободно от всех ограничивающих предписании: от принудительного севооборота, от цеховых стеснений и т. и., все же отдельный рабочий остается в зависимости от естественных и общественных влияний, крестьянин, например, от погоды, ремесленник — от состояния рынка и т. д. При всем том мелкое производство дает возможность известной свободы труда, и эта свобода представляет его идеал, самый революционный идеал, на какой только способен мелкий буржуа, который не видит дальше мелкого производства.

Этот идеал сто лет тому назад, ко времени французской революции, имел еще достаточно оснований в экономических отношениях. В настоящее время он потерял всякую опору и может еще складываться в головах тех людей, которые не видят происшедшего с тех пор экономического переворота. С гибелью мелкого производства неизбежно связана и гибель свободы труда. Не социал-демократы ее уничтожают, а неудержимый прогресс крупной промышленности. И как раз те, которые чаще всего говорят о необходимости свободы труда — капиталисты,— больше всего содействуют ее устранению. Не только для фабричного труда прекращается свобода, но и для всякого труда, в котором отдельный человек действует только как член одного большого целого. Ее не существует для рабочего, изготовляющего отдельные части товара в мануфактуре и домашней промышленности, не существует и для всех тех, занимающихся умственным трудом, которые работают не как отдельные личности на свой страх и риск, а как служащие в учреждениях. Госпитальный врач и школьный учитель, железнодорожный чиновник и журналист и т. д.— все они не обладают свободой труда и связаны определенными правилами, должны работать на определенных, предписанных им местах, в определенное время и т. д. Но, как уже было замечено, в области умственной деятельности крупное производство точно так же вытесняет мелкое, как и в других областях человеческой деятельности; поэтому и свобода труда все больше и больше сокращается для занимающихся умственным трудом в современном обществе.

Конечно, рабочий при господстве капиталистической крупной промышленности еще обладает известной свободой. Если в настоящее время ему не подходит работа в каком-нибудь предприятии, то он имеет полную свободу искать работы в другом; от одной службы он может перейти к другой. В социалистическом обществе все средства производства сосредоточены в одних руках, в нем есть только один-единственный «работодатель», от которого невозможно уйти к другому.

Следовательно, в этом отношении современный наемный рабочий превосходит рабочего социалистического общества свободой, но ее нельзя назвать свободой труда. Как бы часто он ни переходил с одной фабрики на другую, свободы труда ни на одной из них он не найдет; повсюду функции отдельного рабочего точно определены и регламентированы. Это техническая необходимость.

Свобода, потеря которой угрожает рабочему при социалистическом производстве, является, следовательно, не свободой труда, а лишь свободой самому подыскивать себе хозяина. Эта свобода в настоящее время далеко не лишена значения; она представляет некоторую защиту для рабочего, как это знает всякий, кто работал или работает в каком-нибудь монопольном предприятии. Но и эта свобода становится все более и более сомнительной; в результате экономического развития растущая безработица приводит к тому, что число освобождающихся мест гораздо меньше числа претендентов на них. Безработный обыкновенно должен радоваться, если вообще найдет какое-нибудь место. И все растущее объединение средств производства в немногих руках приводит к тому, что в конце концов рабочий в каждом предприятии вновь находит того же самого «работодателя» или по крайней мере те же самые условия труда.

То, что наши противники объявляют злым умыслом враждебных культуре и свободе социал-демократов, является естественно-необходимой тенденцией экономического развития в современном обществе. Это действует как во многих других областях, так и в этой.

Не социал-демократы, а экономическое развитие является причиной, устраняющей свободу выбора условий работы, так же как и свободу во время самой работы. Социал-демократия не хочет, конечно, да и не может вовсе помешать этому развитию; но, как мы уже видели в других областях, она и здесь придает этому развитию другой, более благоприятный для рабочих вид. Она не может устранить зависимости рабочего от всего хозяйственного механизма, в котором он является лишь одним колесиком, но на место зависимости рабочего от какого-нибудь капиталиста, интересы которого враждебны его интересам, она ставит зависимость его от общества, членом которого является он сам, общества равноправных товарищей, имеющих одинаковые интересы.

Подобная зависимость может показаться невыносимой какому-нибудь либеральному адвокату или литератору, но она не представляется таковой для современного пролетария, как это показывает один взгляд на профсоюзное движение. Уже профессиональные союзы дают нам картину той «тирании социалистического принудительного государства», о которой мелют всякий вздор наши противники. Уже там условия труда каждой личности регламентируются самым строгим и точным образом, однако до сих пор ни одному члену подобной организации не приходило в голову видеть в этом невыносимое нарушение его личной свободы. Если кто находил необходимым защищать «свободу труда» от этого «терроризма» часто при помощи вооруженной силы и кровопролития, так это не рабочие, а их эксплуататоры. Бедная свобода, которая нынче не находит уже других защитников, кроме рабовладельцев!

Но несвобода труда не только потеряет в социалистическом обществе свой характер угнетения, наоборот, она сделается основанием высшей свободы, какая только до сих пор была возможна для человеческого рода.

Это звучит несколько противоречиво. Но это противоречие только кажущееся.

До возникновения крупной промышленности труд для производства и добывания продуктов, необходимых для поддержания жизни, короче говоря, промысловый труд поглощал занятых им людей целиком; он требовал напряжения всех сил, не только физических, но и духовных. Это относится не только к охотнику и рыболову, но также и к крестьянину, ремесленнику и купцу: жизнь производителя почти целиком уходила на его промысел. Именно труд закалял его мускулы и нервы, делал его мозг изобретательным и пытливым. Но чем больше развивалось разделение труда, тем одностороннее должно было оно делать производителя. Его способности уже не применяются более к различным областям, они перестают развиваться. Всецело поглощенные частичной работой в данный момент, производители теряли способность понимать всю совокупность окружающих их явлений. Гармоническое всестороннее развитие духовных и физических сил, внимательное изучение вопросов взаимной связи в обществе и природе, философское мышление, т. е. искание высших истин ради них самих, могло при таких условиях уже встречаться только среди тех, кто оставался свободным от промыслового труда. Это было возможно до возникновения машинного производства только путем переложения этого труда на других, путем их эксплуатации.

Самым идеальным племенем философов, какое только знает история, единственным в своем роде обществом мыслителей и художников, служивших науке и искусству ради них самих, была афинская аристократия, рабовладельческие землевладельцы Афин.

Труд — не только рабский труд, но и труд свободный — считался у них чем-то унизительным, и не без основания. Не было никакого высокомерия в словах Сократа²⁶: «Лавочникам и ремесленникам недостает образования уже по причине одного недостатка досуга, без которого невозможно хорошее воспитание. Они учатся только тому, что требует их дело, знание само по себе не имеет для них никакой привлекательности. Так, арифметикой они занимаются лишь для торговли, а не для того, чтобы ознакомиться с природой чисел. У них нет силы стремиться к чему-либо высшему. Занимающийся промыслом говорит: радость, доставляемая славой и наукой, не имеет никакой ценности в сравнении с денежным барышом. Пусть кузнецы, плотники и сапожники очень искусны в своем деле, все же они в большинстве рабские души, они не знают, что такое красота, добро и справедливость».

С тех пор экономическое развитие шагнуло вперед, разделение труда достигло неимоверной высоты, а преобладание товарного производства ввело эксплуататоров и образованных людей в круг промышленников. Подобно ремесленникам и крестьянам, в настоящее время даже и богатые люди целиком уходят в свою промышленную деятельность. Не в гимназиях и академиях собираются уже они, а на биржах и рынках; спекуляции, в которые они погружены, касаются уже не понятий об истине и справедливости, а шерсти и водки, русских займов и португальских купонов. Их умственные силы исчерпываются в этих спекуляциях. После проделанной «работы» у них хватает сил и интереса лишь на самые пошлые удовольствия.

Для образованных же людей образование стало, как это мы видели, товаром, у них также нет времени и стимула к бескорыстному исканию истины и стремлению к идеалу. Каждый зарывается в свою специальность и считает для себя потерянной всякую минуту, потраченную на изучение чего-нибудь такого, из чего он не может извлечь выгоды. Отсюда стремление в наше время изгнать из средних школ латинский и греческий языки. Против них тут не столько говорят педагогические соображения, сколько стремление заставить молодежь учиться только тому, что им может когда-либо «понадобиться», т. е. может быть превращено в деньги.

Даже у людей науки и искусства утрачивается всякая мысль о целом, всякое стремление к всестороннему, гармоническому развитию. Всюду только односторонняя специализация. Наука и искусство падают до уровня ремесла. К ним также вполне относится то, что Сократ говорил о занятиях ремесленников. Философская мысль вымирает, по крайней мере в пределах упомянутых классов.

Между тем возник новый вид труда — труд при машине — и новый класс — пролетариат.

Машина лишает труд всякого духовного содержания. Рабочему при машине не нужно больше думать, соображать, его дело — только пассивно подчиняться машине. Она предписывает ему, что делать; он становится ее придатком.

Сказанное о труде при машине относится также, хотя обыкновенно и в меньшей степени, и к труду в мануфактуре и домашней промышленности. Разложение труда ремесленника, создающего нечто целое, на ряд частных работ, из которых каждая при помощи одного или нескольких совершенно простых приемов дает лишь часть целого продукта, представляет, как известно, предварительную ступень, введение к машинному производству.

Первым следствием, которое влечет за собой однообразие работы и отсутствие мысли для пролетариата, является кажущееся умерщвление его духа.

Однако ближайшим результатом является то, что в нем пробуждается чувство возмущения против чрезмерной продолжительности труда. Работать для него уже не значит то же, что жить. Для него жизнь начинается только тогда, когда работа пришла к концу. Для рабочего, у которого работа и жизнь составляют одно, свобода труда может отождествляться со свободой жизни. Но рабочий, который живет лишь когда не работает, может достигнуть свободной жизни только путем освобождения от труда. Естественно, что стремление последней категории рабочих не может простираться до того, чтобы освободиться от всякого труда. Ведь труд есть предварительное условие жизни. Но их стремление должно быть с естественной необходимостью направлено к такому ограничению возложенной на них работы, чтобы она давала им время для жизни.

В этом один из глубочайших корней борьбы современных пролетариев за сокращение рабочего времени, борьбы, перед которой крестьяне и ремесленники старого закала стоят в недоумении. Это не борьба за мелкие экономические выгоды, за повышение платы, за уменьшение числа безработных; эти цели играют также свою роль, но в основе своей это борьба за жизнь.

Между тем из того факта, что благодаря машине труд лишился своего духовного содержания, вытекает еще одно дальнейшее следствие: духовные силы пролетариата не исчерпываются, подобно силам других производителей, промышленной деятельностью; во время ее они остаются нетронутыми. Тем сильнее стремление пролетариев к проявлению своей духовной деятельности вне работы, если она дает хоть сколько-нибудь места для этого. Одним из характерных явлений современного общества является жажда знания пролетариата. В то время как все другие классы стараются возможно бессмысленнее убить свой досуг, пролетариат поистине с жадностью стремится к образованию. Только тот, кому случалось работать среди пролетариев, может вполне оценить силу этого стремления к знанию и просвещению. Но ее может уловить даже и посторонний, если он сравнит газеты, журналы и брошюры рабочих с излюбленной литературой других кругов общества.

И это стремление к знанию вполне бескорыстно. Рабочему при машине знание не может помочь повысить его доход. Если он ищет истины, то ищет ее ради ее самой, а не ради какой-либо материальной выгоды. Поэтому он не ограничивается также какой-нибудь отдельной узкой областью; его взор обращен к целому; он хочет понять все общество, весь мир. Труднейшие загадки привлекают его больше всего, с особенным предпочтением он обращается к вопросам философии, метафизики, часто трудно бывает вновь свести его с облаков на землю.

Не обладание знанием, а стремление к знанию делает из человека философа. И как раз в презренных невежественных пролетариях снова возрождается философский дух блестящих мыслителей афинской аристократии. Но свободным расцвет этого духа невозможен в современном обществе. Ведь пролетарии не имеют средств, чтобы учиться, не имеют руководства для систематических занятий, они предоставлены всем случайностям и трудностям лишенного планомерности самообразования, а прежде всего они не имеют достаточного досуга! Наука и искусство остаются для них обетованной землей, на которую они смотрят издалека, за обладание которой они борются, но на которую они не могут вступить.

Только победа социализма откроет пролетариату все источники образования; только победа социализма даст возможность сократить время труда для добывания средств к существованию настолько, что рабочему будет дан досуг, необходимый для приобретения достаточных знаний. Капиталистический способ производства пробуждает в пролетариате жажду знаний — один лишь социалистический способ производства может ее утолить.

Не свобода труда, а освобождение от труда, которое в социалистическом обществе сделается возможным благодаря широкому размеру машинного производства, принесет человечеству свободу жизни, свободу художественной и научной деятельности, свободу благороднейших наслаждений.

То счастливое гармоническое образование, которое до сих пор явилось только однажды в мировой истории как привилегия небольшой кучки избранных аристократов, станет общим достоянием всех цивилизованных народов; что для первых делали рабы, то для последних сделают машины; они всецело почувствуют возвышающее влияние освобождения от промышленного труда, но уже без одного из тех унижающих воздействии, в результате которых рабовладельческое хозяйство в конце концов обессилило афинских аристократов. И подобно тому, как современные средства науки и искусства далеко превзошли те, которые были известны две тысячи лет назад, подобно тому, как современный культурный мир далеко превзошел маленькую Грецию, так и социалистическое общество превзойдет нравственным величием и материальным благосостоянием самое блестящее общество, какое знала до сих пор история.

Счастлив тот, кому суждено отдать свои силы борьбе за осуществление этого прекрасного идеала!

V. КЛАССОВАЯ БОРЬБА

1. СОЦИАЛИЗМ И ИМУЩИЕ КЛАССЫ

Последние абзацы общей части программы Германской социал-демократической партии гласят:

«Этот общественный переворот означает освобождение не только пролетариата, но и всего человечества, страдающего при современных условиях. Но он может быть делом только рабочего класса, потому что все другие классы, несмотря на различия их интересов, стоят на почве частной собственности на средства производства и имеют своей общей целью сохранение основ современного общества.

Борьба рабочего класса против капиталистической эксплуатации необходимо является политической борьбой. Без политических прав рабочий класс не может вести своей экономической борьбы и развивать свою экономическую организацию. Он не может осуществить переход средств производства в общественное владение, не достигнув обладания политической властью.

Превратить эту борьбу рабочего класса в сознательную, придать ей единство и указать ей естественно-необходимую цель — такова задача социал-демократической партии.

Интересы рабочего класса одинаковы во всех странах с капиталистическим способом производства. По мере развития международных сношений и производства на мировой рынок положение рабочих каждой отдельной страны становится все более зависимым от положения рабочих в других странах. Следовательно, освобождение рабочего класса есть дело, в котором в равной мере участвуют рабочие всех культурных стран. Сознавая это, Социал-демократическая партия Германии чувствует и провозглашает свое единство с сознательными рабочими всех остальных стран.

Социал-демократическая партия Германии борется, таким образом, не за новые классовые привилегии и преимущества, а за уничтожение классового господства и самих классов, за равные права и равные обязанности для всех, без различия пола и происхождения. Исходя из этих воззрений, она борется в современном обществе не только против эксплуатации и угнетения наемных рабочих, но и против любого рода эксплуатации и угнетения, независимо от того, направлено ли оно против отдельного класса, партии, пола или расы».

Вступительные слова первого абзаца едва ли нуждаются в пояснении. Нами уже обстоятельно было доказано, что вытеснение капиталистического производства социалистическим отвечает не только интересам неимущих и эксплуатируемых, ио и интересам всего общественного развития, и, следовательно, в известном смысле даже интересам имущих и эксплуататоров. Ведь и они тоже страдают от тех противоречий, которые несет с собой современный способ производства. Одни из них гибнут от праздности, другие растрачивают свои силы в неустанной погоне за прибылью, и надо всеми ними постоянно висит дамоклов меч банкротства, падения в ряды пролетариата.

Но несомненно, что огромное большинство имущих и эксплуатирующих не только относится к социализму с сомнением и недоверием, но и противостоит ему с самой ожесточенной враждой.

Является ли причиной этого лишь недостаток знания и понимания? Но главными среди противников социализма являются как раз те, которые уже по одному своему положению в государстве, в обществе, в науке скорее всего должны были бы понять общественные отношения и направление общественного развития.

Положение же в современном обществе настолько вопиюще, что ни один человек, желающий, чтобы с ним серьезно считались в области политики или науки, не решится более отрицать обоснованность социалистической критики. Напротив, наиболее просвещенные головы во всех социалистических партиях признают, что она заключает в себе «зерно истины», а некоторые из них даже считают победу социализма неизбежной, правда, неизбежной лишь при том условии, что общество внезапно не изменится и не улучшится, а это, но их мнению, может произойти по желанию и с большой легкостью, стоит только поспешить с осуществлением программы той или иной из этих партий.

Подобным образом при помощи логической непоследовательности в самый решительный момент уклоняются от необходимости сделать выводы из социалистической критики даже те из представителей несоциалистических партий, которые лучше всего поняли эту критику.

Причину этого странного явления понять нетрудно. Если известные интересы самих собственников, которые нельзя недооценивать, говорят против частной собственности на средства производства, то их другие интересы, гораздо более близкие и понятные им, требуют сохранения частной собственности.

Прежде всего это относится, конечно, к богачам. Непосредственно они не могут получить никаких выгод от уничтожения частной собственности на средства производства. Пусть это приведет к благотворным последствиям для всего общества, которые будут полезны и для них, но все это может произойти лишь в сравнительно далеком будущем. Напротив, те невыгоды, которые принесет им уничтожение этой частной собственности, заранее ясны; им безусловно придется лишиться своей власти и почета, а некоторым из них, быть может, придется поступиться и своим комфортом и благополучием — в зависимости от обстоятельств, при которых совершится социальная революция.

Иначе обстоит дело для низших слоев имущих классов, для тех из них, которые сами эксплуатируются,— для мелких ремесленников, крестьян и т. д. В смысле власти и почета им терять нечего, что же касается благополучия, то от введения и развития социалистического способа производства они могут только выиграть. Но для того чтобы это понять, они должны подняться выше кругозора тех классов, к которым они принадлежат. С точки зрения ограниченного мелкого буржуа или мелкого крестьянина непонятен даже и капиталистический способ производства, действия которого они испытывают на собственном горьком опыте, а еще более непонятным является для них современный социализм. Но что действительно для них ясно, как день, так это необходимость частной собственности на средства производства для их способа ведения хозяйства.

До тех пор пока ремесленник чувствует себя ремесленником, крестьянин — крестьянином, мелкий торговец — мелким торговцем, до тех пор пока сильно их классовое самосознание, они должны крепко держаться за частную собственность на средства производства и, как бы плохо им ни жилось, оставаться недоступными для социализма.

В одной из предшествовавших глав мы видели, до какой степени сильно частная собственность на средства производства приковывает мелких буржуа и крестьян к их отсталому хозяйству, даже если оно больше не в состоянии обеспечить сколько-нибудь сносное существование, а переход к наемному труду обеспечил бы им лучшее положение.

Таким образом, частная собственность является силой, приковывающей все имущие классы к современному способу производства и даже те из них, которые одновременно сами подвергаются эксплуатации и имущество которых представляет собой лишь жалкую карикатуру на «собственность».

Только те из мелких буржуа и крестьян, которые отчаялись в дальнейшем существовании своего класса, которые не могут больше сомневаться в том, что те формы производства, на которых покоится их существование, обречены на гибель, только они в состоянии понять учение социализма. Но невежество и узость кругозора, являющиеся естественным следствием их условий жизни, сильно мешают приходу к неизбежному сознанию полной безнадежности их классового положения. Нищета, судорожные поиски такого средства, которое могло бы их спасти от нее, приводили до сих пор лишь к тому, что они делались легкой добычей любого демагога, обнаружившего достаточную самоуверенность и не скупившегося на самые блестящие обещания.

Стоящие более высоко слои имущих — более образованны, их взгляды на вещи шире. У многих образованных людей также сохранились еще остатки старого идеализма эпохи революционной борьбы стремящейся к господству буржуазии, эпохи просвещения. Но горе тому буржуа, который поддастся соблазну — усвоит идеи социализма и станет проводить их на деле! Ему вскоре предстанет выбор: либо отказаться от своих взглядов, либо порвать все свои общественные связи, которые до сих пор являлись для него не только оковами, но и поддержкой. Лишь немногие обладают достаточным мужеством и самостоятельностью, чтобы дойти до этого распутья, и лишь самая незначительная часть из них имеет силу, дойдя до него, решительно порвать со своим классом. Но даже среди этих немногих из немногих большинство до сих пор обычно быстро утомлялось: оно осознавало свои «юношеские увлечения» и становилось «благоразумным».

Среди представителей высшей буржуазии только буржуазные идеалисты вообще способны сделаться последователями социализма. Но для огромного большинства этих идеалистов, достигнувших более глубокого понимания общественных отношений и вытекающих отсюда проблем, это понимание является лишь поводом исчерпать себя в бесплодных поисках так называемого «мирного» решения «социального вопроса», такого решения, которое примирило бы требования их более или менее социалистического знания с классовыми интересами буржуазии, а это так же невозможно, как невозможно существование мокрого огня или горящей воды.

Только те буржуазные идеалисты, которые не только достигли необходимого теоретического понимания, но и порвали, по крайней мере внутренне, с буржуазией и имеют мужество и силу разорвать и внешнюю связь с ней, только они в состоянии развиться в истинных социалистов.

Итак, делу социализма ожидать многого от имущих классов по приходится. Отдельпых членов этих классов социализм может привлечь на свою сторону, но лишь тех из них, кто по своему сознанию уже не принадлежит к тому классу, с которым он связан своим экономическим положением. Они всегда будут составлять ничтожное меньшинство, за исключением революционного периода, когда чаша весов начнет склоняться в сторону социализма. Тогда действительно в рядах имущих классов может начаться отчаянное бегство.

Но до сих пор единственной богатой почвой для рекрутирования социалистических армий были не те классы, которым есть еще что терять, хотя бы и очень немного, а те, которым «нечего терять, кроме своих цепей», но которые «приобретут весь мир».

2. ЧЕЛЯДЬ И ПРИСЛУГА

Одпако далеко не все слои неимущих представляют для социал-демократии благодарную среду для рекрутирования своих сторонников.

Мы не можем, конечно, останавливаться здесь на естественной истории пролетариата; самое важное было нами уже сказано в главе II, где говорилось о роли пролетариата в современном способе производства. Здесь же мы сделаем еще некоторые дополнительные замечания, необходимые для выяснения той роли, которую играют различные слои пролетариата в экономической и политической борьбе нашего времени.

Мы уже знаем, что, несмотря на всю лживость излюбленного изречения филистеров, будто всегда были бедные, приходится все-таки признать, что бедность так же стара, как и товарное производство. Правда, в прежнее время она представляла собой обыкновенно лишь единичное явление. В средние века, например, число людей, не обладавших необходимыми для собственного хозяйства средствами производства, было ничтожно. Но и из этого ничтожного числа неимущих большинству легко удавалось пристроиться в какой-нибудь зажиточной семье в качестве помощников, батраков, подмастерьев, прислуги; по большей части это были молодые люди, надеявшиеся со временем завести свое хозяйство и создать собственный семейный очаг. Во всяком случае им приходилось работать вместе с главой семьи или его женой и вместе с ними пользоваться плодами своего труда. В качестве членов имущей семьи они вовсе не были пролетариями; они чувствовали себя тесно связанными с имущественным положением семьи, доходы и убытки которой отражались также и на них. Это явление можно наблюдать еще и до сих пор в тех глухих местностях, где сохранились подобные патриархальные отношения. Там, где челядь входит еще в состав семьи своего хозяина, там она защищает собственность, хотя сама и не обладает ею, там нет почвы для социализма. В таком же положении находились и ремесленные подмастерья (см. главу II).

Наряду с батраками и подмастерьями возникла особая категория прислуги. Часть неимущих устраивалась в семьях крупных эксплуататоров, которыми в средние века и в начале нового времени являлись главным образом дворяне и князья, высшее духовенство и купцы. Они поступали к этим последним на службу не для того, чтобы помогать им в труде, а для того, чтобы охранять их и служить их роскоши в качестве наемных солдат и лакеев. Тут уже не было патриархальных отношений — совместного труда и общего стола, а потому не было и вытекавшей из таких отношений солидарности между господами и слугами. Однако между ними развилась солидарность другого рода. Там, где существует большой штат прислуги, в ее среде устанавливаются различия в положении. При таких условиях каждый может рассчитывать на повышение, прибавку жалованья, увеличение власти, почета. Все это зависит исключительно от барской прихоти. Чем лучше слуга приспособляется к ней и подчиняется ей, чем больше выделяется он среди других слуг в этом отношении, тем лучшая карьера предстоит ему. Отсюда понятно, что слуга чувствует себя солидарным с своим господином, а в своих товарищах, напротив, видит своих тайных врагов. Но между слугой и господином образуется еще и другого рода солидарность. Чем выше доходы, власть и почет господина, тем больше перепадает от всего этого и на долю слуги. В особенности это можно сказать о прислуге, которую держат исключительно ради роскоши, «для представительства», задача которой — быть показателем того, как много лишних денег у ее господина, и помогать ему возможно быстрее и приятнее спускать их, бесстрашно и «верно» служа всем его глупостям и порокам. Поэтому слуга по отношению к эксплуатируемым и угнетенным чувствует себя солидарным с эксплуататором и угнетателем и даже относится к ним нередко еще беспощаднее самого господина. Ведь последний, если у него есть хоть капля здравого смысла, не станет резать курицу, несущую ему золотые яйца; ему выгодно сохранить ее не только для себя, но и для своих потомков. Для слуги же эти соображения отсутствуют.

Нет ничего удивительного, что ни к кому народ не питает такой ненависти, как к прислуге; ее раболепие перед высшими и жестокость по отношению к низшим вошли в пословицу. Под «лакейской душой» понимают совокупность самых подлых качеств.

Конечно, это оказывает влияние на характер прислуги не только у неимущих из низших сословий, но и у неимущих или малоимущих из высших сословий, например у обедневших дворян, которые ищут своего счастья при княжеских дворах в качестве придворных, этих слуг высшего разряда.

Впрочем, здесь мы имеем в виду лишь низшие разряды прислуги и, как это ни заманчиво, должны отказаться от дальнейшего сравнения с прислугою из дворян — это сравнение, впрочем, совершенно ясно, и его нетрудно провести до конца. Для нас было важно проследить, почему прислуга, несмотря на свою принадлежность к классу неимущих, не представляет благоприятной почвы для рекрутирования сторонников социализма. Прислуга является скорее оплотом современного общества.

Рост эксплуатации, увеличение массы ежегодно создаваемой прибавочной стоимости и являющееся следствием этого увеличение роскоши благоприятствуют возрастанию количества прислуги. Но, к счастью для общественного развития, военная разновидность прислуги — наемная солдатчина сильно сократила свои размеры со времени переворота в военном доле, начатого французской революцией, со времени замены наемного войска армией, образуемой путем всеобщей воинской повинности. Конечно, полное исчезновение наемной солдатчины еще не достигнуто, и ее пережиткам, сохранившимся в современных армиях, мы в сильнейшей степени обязаны тем, что до сих пор «вооруженный народ» почти всегда оказывался далеко не демократическим институтом.

Однако, несмотря на постоянное увеличение роскоши, росту прислуги в собственном смысле этого слова, как и вообще всякого рода челяди, противодействует сильная тенденция: разложение отживших семейных форм и разделение труда, все больше и больше превращающее различные домашние работы и личные услуги в специальные, самостоятельные профессии — парикмахеров, официантов, извозчиков, посыльных и т. д. Правда, эти профессия, выделившиеся из прислуги, еще долго сохраняют черты своего происхождения, но постепенно и они приобретают свойства и взгляды промышленного наемного рабочего класса.

3. ЛЮМПЕН-ПРОЛЕТАРИАТ

Как ни велико было временами число прислуги, предназначенной для хозяйства или для роскоши, как не велико было число подмастерьев и наемных солдат, все же эти профессии обычно не могли поглотить всех неимущих. Неспособные к труду из среды неимущих — дети, старики, больные, калеки — не могли, конечно, поддерживать свое существование ни одной из этих профессий. В начале нового времени к ним присоединилось, как мы видели, такое количество ищущих работы, главным образом согнанных со своей земли или бежавших от жестокого обращения крестьян, что масса людей, способных к труду, попала в одинаковое положение с неспособными. Им не оставалось ничего другого, как просить милостыню, воровать или заниматься проституцией. Им приходилось выбирать между голодной смертью и полным пренебрежением ко всем господствующим понятиям о стыде, чести и достоинстве. Опи могли влачить свое существование лишь при том условии, что ставили заботу об удовлетворении ближайших личных потребностей выше заботы о своем добром имени. Понятно, что подобное положение должно было действовать в высшей степени растлевающим, развращающим образом.

Это развращающее влияние увеличивалось и увеличивается еще тем, что безработные бедняки в высшей степени обременительны для общества, что они не только не нужны обществу, а, наоборот, устранение их сняло бы с него это нежелательпое бремя. Но всякий класс, который становится лишним, у которого нет никаких необходимых функций в обществе, неминуемо должен опуститься; это одинаково относится как к высшим, так и к низшим классам.

Нищие же даже путем самообмана не могут уверить себя в том, что они необходимы; у них нет даже никаких воспоминаний о таком времени, когда их класс оказывал обществу какую-нибудь услугу; не могут они навязывать обществу свой паразитизм также и силой.

Их только терпят, вот почему смирение — главная обязанность нищего; оно считается высшей добродетелью бедняка. Подобно слугам, и пролетарии этого вида пресмыкаются пред власть имущими; они не представляют никакой оппозиции существующему общественному строю. Напротив, они живут крохами со стола богатых; как же могут они после этого желать исчезновения богатых! Сами они эксплуатации не подвергаются; но чем сильнее степень эксплуатации рабочего, чем выше доходы богача, тем щедрее последний, тем больше нищий может надеяться получить с него. Они принимают участие в эксплуатации, подобно слугам,— что же может заставить их бороться против нее? В Германии в начале Реформации, когда католическая церковь пользовалась предельной ненавистью всех классов, потому что всех их она эксплуатировала, пролетарии этого рода оставались ей верными, потому что они получали от нее более щедрую милостыню, чем от скупых горожан или разоренных крестьян.

Этот род пролетариата — люмпен-пролетариат — еще никогда не выступал по собственному побуждению против эксплуатации. Но, конечно, он не был также и ее оплотом, подобным военной разновидности слуг — наемному войску. Трусливый, беспринципный, он без колебаний бросает на произвол судьбы тех, от кого получал милостыню, как только они утрачивают свою власть и богатство. Он никогда не стоял в первых рядах революционного движения, но при всех смутах никогда не упускал случая ловить рыбу в мутной воде. Иногда он помогал нанести последний удар гибнущему господствующему классу. Обыкновенно же в революции он ограничивался тем, что эксплуатировал и компрометировал ее, а затем предавал ее при первом же удобном случае.

Капиталистический способ производства сильно увеличил число люмпен-пролетариата и все больше и больше пополняет его ряды. Люмпен-пролетариат образует особенно в больших городах значительную часть населения.

По своему характеру и взглядам очень близко к нему стоит та часть мелкого крестьянства и мелкой буржуазии, которая доведена до крайней степени нищеты, потеряла всякую веру в свои силы и пытается еще кое-как держаться на поверхности благодаря подачкам высших классов.

4. ЗАЧАТКИ НАЕМНОГО ПРОЛЕТАРИАТА

Из этих-то слоев и черпало с большой охотой свою рабочую силу зарождавшееся капиталистическое производство, а именно крупная промышленность. Для нее требуются не столько обученные, сколько терпеливые, не оказывающие сопротивления рабочие, пассивно превращающиеся в составную часть огромного механизма современной фабрики, который может правильно функционировать лишь тогда, когда каждое из его бесчисленных колесиков точно и непрерывно выполняет установленные для него движения. А так как главная масса рабочих для возникавшей капиталистической крупной промышленности доставлялась слоями рабочего класса, наиболее близко стоящими к люмпен-пролетариату, а отчасти и самим люмпен-пролетариатом, то и обращение, с которым мирились эти слои, стало образцом того обращения, которое капиталисты хотели бы ввести по отношению ко всем своим рабочим вообще. Сам же труд, облагораживающее влияние которого так охотно расписывают буржуазные экономисты и моралисты, стал для пролетариев прежде всего источником их дальнейшего унижения, а не возвышения. Неспособность рабочих к сопротивлению давала капиталистам возможность увеличивать до крайних пределов продолжительность рабочего времени. Насколько сильны в капиталистической крупной промышленности и причины, побуждающие к этому, мы уже имели случай рассмотреть в главе II. Времени для личной жизни, для образования капитал пролетарию не дает, если его не заставить. Там, где капитал ничем но ограничен, он доводит труд до полного истощения рабочего. Если между работой и сном у него остается короткий промежуток свободного времени, его хватает только на мимолетные удовольствия, на пьянство и разврат, заглушающие сознание собственной нищеты. Совместная работа мужчин и женщин, взрослых и детей, которая в среде людей жизнерадостных, свободных и сознающих свой долг могла бы явиться источником высшего духовного стимула и нравственного облагораживания всех ее участников, сделалась на капиталистических фабриках, в результате их растлевающего и обессиливающего влияния, прежде всего лишь средством, еще больше увеличивающим опасность заразы, еще больше ускоряющим вырождение пролетариата.

Нет ничего удивительного, что в начальный период развития крупной капиталистической промышленности рабочий-пролетарий едва отличался от люмпеп-пролетария. Как глубоко духовно и физически погрязли тогда пролетарии в преступлениях, пьянстве, грубости и грязи, лучше всего видно из классического описания положения рабочего класса в Англии в первые десятилетия XIX в., которое дал нам Фридрих Энгельс.

5. ПОДЪЕМ НАЕМНОГО ПРОЛЕТАРИАТА

Понятие «пролетариат» казалось тогда равнозначным представлению о самой последней степени падения. Еще и теперь встречаются люди, которые придерживаются этого взгляда, и среди них даже такие, которые считают себя весьма «передовыми». Однако уже в то время, когда трудящийся пролетариат внешне имел еще так много общих черт с люмпен-пролетариатом, между ними образовалась глубокая пропасть.

Люмпен-пролетариат в сущности всегда и всюду оставался одним и тем же, когда и где бы он ни выступал как массовое явление. Люмпеп-пролетариат современного Берлина или Лондона мало чем отличается от древнеримского. Современный же трудящийся пролетариат, напротив, представляет собой явление совершенно своеобразное, какого до сих пор еще не знала мировая история.

Между люмпен-пролетариатом и трудящимся пролетариатом капиталистического производства существует прежде всего огромное основное различие: первый является паразитом, второй составляет одну из основ общества, и притом такую основу, которая все более и более становится не только важнейшим, но и единственным источником, из которого общество черпает свою силу. Рабочий-пролетарий — неимущий, но он вовсе не является нищим, принимающим подаяния. Он не только не получает содержания от общества, но, напротив, сам содержит общество своим трудом. Правда, на ранней ступени капиталистического производства рабочий-пролетарий еще чувствует себя бедняком, а в эксплуатирующем его капиталисте видит своего благодетеля, дающего ему работу, а тем самым и хлеб, своего кормильца, работодателя. Такие «патриархальные» отношения, конечно, чрезвычайно на руку капиталистам. Еще и теперь они требуют от своих рабочих за ту заработную плату, которую они платят, не только выполнения обусловленной работы, но и покорности и благодарности.

Но капиталистическое производство нигде не может долго существовать без того, чтобы эти милые патриархальные отношения начального периода не пошли ко всем чертям. Как бы порабощены и принижены ни были рабочие, рано или поздно они все же замечают, что именно они дают хлеб капиталисту, а не наоборот. В то время как они остаются такими же бедняками или же подчас беднеют еще больше, капиталист все богатеет. И когда они обращаются к фабриканту, этому мнимому патриарху, с просьбой дать и им больше хлеба, то получают от него камень.

От люмпен-пролетариев и слуг рабочие-пролетарии отличаются тем, что не живут за счет эксплуатации эксплуататоров; от домашней челяди и ремесленных подмастерьев (ср. главу II) они отличаются тем, что не работают и не живут вместе со своим эксплуататором, что всякие личные отношения между эксплуататором и эксплуатируемым для них исчезли. Они живут в жалких трущобах и строят дворцы для своего эксплуататора; они голодают, чтобы он пировал. Они надрываются над работой до полного истощения сил, чтобы доставить ему и его присным средства убивать время от безделья.

Эта противоположность совсем иного свойства, чем противоположность между богачом и «маленьким человеком», бедняком докапиталистического периода. Последний завидует богачам, смотрит на них с восторгом, как на свой идеал. Ему хотелось бы самому стать богачом, быть таким же эксплуататором, как и он. Ему и в голову не приходит мысль о том, как бы уничтожить эксплуатацию. Рабочий-пролетарий не завидует богачу, он не желает быть на его месте; он ненавидит и презирает его; ненавидит как эксплуататора и презирает как трутня. Сначала он ненавидит только того капиталиста, с которым непосредственно имеет дело, но скоро начинает сознавать, что в общем и целом все они одинаково относятся к нему, и его первоначальная личная ненависть развивается в сознательную вражду ко всему классу капиталистов.

Эта вражда к эксплуататорам — одна из самых ранних характерных черт трудящегося пролетариата. Классовая ненависть отнюдь не является результатом социалистической пропаганды, ее можно проследить еще задолго до воздействия последней на рабочий класс. У слуг, у домашней челяди и ремесленных подмастерьев такая высокая степень ненависти невозможна. При тесных личных отношениях между членами этих профессий и их «господами» подобная ненависть сделала бы невозможной всякую плодотворную работу. В этих профессиях бывает немало столкновений между наемными рабочими и главою предприятия или хозяйства, но все они кончаются примирением. При капиталистическом способе производства рабочие могут питать самую ожесточенную вражду к предпринимателю, нисколько не нарушая этим производства; предприниматель может даже и не заметить этой вражды.

Эта ненависть первопачально выражается лишь робко и в отдельных случаях. Но если требуется известное время, пока наконец пролетарии замечают, что фабрикант дает им работу вовсе не из благородства, то еще больше надо им времени для того, чтобы найти в себе мужество вступить в открытый конфликт со своим «господином».

Люмпен-пролетарий труслив и принижен, потому что он чувствует себя лишним и не имеет никакой материальной опоры. Эти свойства вначале сохраняет также и рабочий пролетариат, поскольку он рекрутируется из люмпен-пролетариата и близких к нему слоев. Правда, он чувствует все обиды, которые выпадают на его долю, но протестует против них только тайно — сжимая кулак в кармане. Зато возмущение более энергичных и страстных натур проявляется в тайных преступлениях.

Сознание собственной силы и дух сопротивления развиваются в рассматриваемых нами слоях наемных пролетариев только тогда, когда эти слои достигают сознания общности своих интересов, своей солидарности, которая овладевает ими. С момента пробуждения чувства солидарности начинается моральное возрождение пролетариата и подъем трудящегося пролетариата из болота люмпен-пролетариата.

Условия труда в капиталистическом производстве сами указывают пролетариям на необходимость прочной взаимной сплоченности, подчинения отдельной личности целому. В то время как в ремесле, в его классической форме, каждая отдельная личность самостоятельно создает цельный продукт, капиталистическая промышленность покоится на совместном труде, на кооперации. Отдельный рабочий не смог бы здесь ничего сделать без своих товарищей. Но если они берутся сообща и планомерно за работу, производительность труда каждого из них удваивается и утраивается. Таким образом, сама работа приводит их к сознанию силы единения, развивает в них добровольную, радостную дисциплину, которая составляет предварительное условие как товарищеского, социалистического производства, так и всякой успешной борьбы пролетариата против эксплуатации при капиталистическом производстве. Таким образом, последнее само воспитывает пролетариат на свою погибель и для труда в социалистическом обществе.

Еще более могущественное влияние на пробуждение в пролетариате чувства солидарности, чем кооперация, оказывает, пожалуй, равенство условий труда. На фабрике между рабочими в большинстве случаев не существует никаких делений по рангам, никакой иерархии. Высшие должности для пролетариев обыкновенно недоступны, притом их так мало, что для массы рабочих они не могут иметь никакого значения. Лишь на очень немногих из них могут оказывать развращающее влияние эти тепленькие местечки. Для подавляющего же большинства царит полное равенство условий труда, и никто в отдельности не имеет возможности улучшить эти условия только для себя, он может улучшить свое положение только улучшением положения всей массы, всех своих товарищей по работе. Правда, фабриканты пытаются посеять рознь между рабочими, искусственно вводя неравенство в условиях труда. Но уравнивающее воздействие современной крупной промышленности слишком сильно, чтобы подобные приемы, вроде поштучной платы, премий и т. и., могли надолго заглушить в рабочих сознание солидарности их интересов. Чем дольше существует капиталистическое производство, тем сильнее растет пролетарская солидарность, тем глубже укореняется она в пролетариате, тем в большей степени становится она его самым отличительным признаком.

Достаточно указать на то, что было нами выше сказано о прислуге, чтобы стало ясным, насколько рабочий пролетариат в этом отношении отличается от нее. Но и прислуга, работающая в хозяйстве, и даже ремесленные подмастерья в этом отношении далеко уступают пролетариату капиталистического производства.

Солидарность ремесленных подмастерьев, дойдя до определенной ступени, на ней и остановилась; солидарность пролетариев далеко перешагнула эту ступень. Солидарность как одних, так и других по ограничивается кругом рабочих одного и того же предприятия; как пролетарии, так и ремесленные подмастерья постепенно уже достигли сознания того, что рабочие всюду встречают одних и тех же противников, всюду имеют одни и то же интересы. Ремесленные подмастерья основывали национальные организации, охватывавшие всю нацию, в то время, когда буржуазия еще была крепко опутана раздробленностью мелких городов и мелких государств. Современный пролетариат по своим чувствам и действиям вполне интернационален; в условиях самой ожесточенной борьбы между нациями, в условиях лихорадочной гонки вооружении, осуществляемой господствующими классами, пролетарии всех стран соединились.

Зачатки интернациональных организаций мы находим уже у ремесленных подмастерьев; они обнаружили способность выйти за пределы национальной ограниченности. Но выйти за пределы профессии они были не в состоянии. Немецкий шляпочник или медник мог, отправившись странствовать, встретить радушный прием у своих товарищей в Швеции или Швейцарии, но сапожник или столяр у него на родине, даже в его родном городе оставались для него чужими. Профессии в ремесле были строго разграничены. В течение длинного ряда лет ученик должен был обучаться, пока не становился подмастерьем, и всю свою жизнь он уж оставался верен своему ремеслу. От процветания и мощи ремесла зависело его собственное благополучие. Если подмастерье чувствовал вражду к мастеру своего ремесла, то не меньшую вражду чувствовал он к мастерам и подмастерьям других ремесел. В эпоху расцвета ремесел мы находим ожесточенную борьбу и вражду между организациями подмастерьев различных ремесел.

Напротив, капиталистическое производство смешивает в одну пеструю кучу различные профессии. В одном и том же капиталистическом предприятии, по большей части рядом и вместе друг с другом трудятся ради одной и той же общей цели рабочие различных профессий. С другой стороны, оно обнаруживает тенденцию вообще уничтожить самое понятие профессии в производстве. Машина сокращает занимавшее прежде целые годы время обучения рабочего до нескольких недель и даже дней. Она позволяет каждому отдельному рабочему без особенных трудностей переходить от одной операции к другой. Часто она даже вынуждает его к этому, делая излишней его прежнюю деятельность, выбрасывая его на мостовую и заставляя искать себе новое занятие. Свобода выбора профессии, которую филистер так боится потерять в «государстве будущего», для рабочего в настоящее время уже утратила всякий смысл.

При таких условиях ему легко перейти ту границу, перед которой останавливались ремесленные подмастерья. Если, с одной стороны, сознание современным пролетарием своей солидарности носит международный характер, то, с другой, это сознание распространяется на весь рабочий класс в целом.

Различные формы наемного труда встречались еще в древности и в средние века. Точно так же и борьба между наемными рабочими и их эксплуататорами не представляет чего-либо нового. Но только при господстве капиталистической крупной промышленности мы наблюдаем возникновение единого класса наемных рабочих, которые вполне сознают общность своих интересов и все больше и больше подчиняют великим общим интересам класса не только свои личные, но и местные и даже свои особые профессиональные интересы, поскольку последние еще существуют. Только в XIX в. борьба наемных рабочих против эксплуатации приобретает характер классовой борьбы. И только благодаря этому стало возможным, чтобы эта борьба получила более широкую и высокую цель, чем устранение недостатков данного момента, и чтобы рабочее движение стало движением революционным.

Понятие «рабочий класс» все больше расширяется. Прежде всего сказанное здесь относится к пролетариату, работающему в крупной промышленности. Но, по мере того как промышленный капитал приобретает все более решающее значение для всего капитала в целом, даже для всех хозяйственных предприятий капиталистических наций, все более решающее значение приобретают чувства и образ мыслей занятого в крупной промышленности пролетариата для наемных рабочих вообще. Сознание общности интересов овладевает также и рабочими капиталистической мануфактуры и ремесла, причем последними тем скорее, чем больше ремесло утрачивает свой первоначальный характер и приближается к мануфактуре или же падает до положения капиталистически эксплуатируемой домашней промышленности.

К ним постепенно присоединяются рабочие непромышленных городских ремесел, рабочие, занятые в торговых и транспортных предприятиях, в трактирном промысле («Beherbergung und Erquickung», по терминологии немецкой статистики профессий). Сельские рабочие тоже начинают мало-помалу сознавать общность своих интересов с остальными наемными рабочими, как только капиталистическое производство начинает вносить разложение в старый патриархальный уклад сельского хозяйства и превращает его в промышленность, производящую уже с помощью наемных пролетариев, а не челяди, входящей в состав семьи хозяина. Наконец, чувство солидарности начинает охватывать и менее обеспеченных самостоятельных ремесленников, а при благоприятных обстоятельствах заражает даже крестьян. Так трудящиеся классы все больше и больше сливаются в единый рабочий класс, душой которого является крупный промышленный пролетариат, непрерывно увеличивающийся как по своей численности, так и по своему экономическому значению. Все больше и больше распространяется в нем присущий крупно-промышленному пролетариату дух товарищеской сплоченности, товарищеской дисциплины и вражды к капиталу; в то же время в его рядах растет та свойственная пролетариату ненасытная жажда знания, на которую мы указывали в конце предыдущей главы.

Так постепенно из презренного, униженного, опустившегося пролетариата вырастает новая сила мировой истории, перед которой начинают трепетать старые силы; вырастает новый класс, с новой моралью и новой философией, класс, численность, сплоченность, экономическое значение, самосознание и широта кругозора которого увеличиваются с каждым днем.

6. БОРЬБА МЕЖДУ ВОЗВЫШАЮЩИМИ И ПРИНИЖАЮЩИМИ ПРОЛЕТАРИАТ ТЕНДЕНЦИЯМИ

Подъем пролетариата из его приниженного состояния есть неизбежный, естественно-необходимый процесс. Но это вовсе не мирный и не равномерно протекающий процесс. Тенденции капиталистического способа производства, как мы видели в главе II, направлены на все большее принижение рабочего населения. Нравственное возрождение пролетариата возможно только в борьбе против этих тенденций и их носителей —- капиталистов. Оно возможно лишь в результате укрепления противодействующих сил и противоположных тенденций, порождаемых в недрах пролетариата теми новыми условиями, при которых он работает и живет. Но принижающие тенденции капиталистического способа производства весьма различны для различных эпох, различных местностей, различных отраслей промышленности; они зависят от состояния рынка, от степени взаимной конкуренции между отдельными предприятиями, от уровня развития машинной техники в соответственных отраслях промышленности, от степени понимания капиталистами их существенных интересов и т. д. Точно так же и противодействие, развивающееся в недрах отдельных слоев пролетариев, зависит от самых разнообразных условий: от привычек и потребностей тех классов населения, из которых преимущественно рекрутируются эти пролетарии, от степени сноровки или силы, необходимой для работы в той отрасли промышленности, в которой они заняты, от распространенности детского и женского труда, от размеров промышленной резервной армии, отнюдь не одинаковой во всех отраслях, от сознательности рабочих, наконец, от того, обусловливает ли данная отрасль труда рассредоточение и обособление рабочих или же их объединение и сосредоточение и т. д.

Все эти условия в высшей степени разнообразны в различных отраслях промышленности и в различных слоях рабочих и подвержены постоянным изменениям, потому что техническая и экономическая революция совершается непрерывно. С каждым днем все новые местности и новые профессии подвергаются эксплуатации и пролетаризации со стороны капитала, с каждым днем создаются новые отрасли производства, непрерывно происходит переворот в существующих. Как в начале капиталистического способа производства, так и теперь мы видим, что все новые слои вновь поднимаются оттуда; в самом рабочем пролетариате наблюдается постоянное движение: одни слои поднимаются, другие опускаются, в зависимости от того, берут ли верх в их среде возвышающие или принижающие тенденции.

Но, к счастью для дальнейшего развития человеческого общества, в большинстве пролетарских слоев рано или поздно наступает момент, когда возвышающие тенденции приобретают решительный перевес; и раз эти тенденции оказались в том или ином пролетарском слое достаточно сильными, чтобы пробудить в нем самосознание, классовое сознание, сознание солидарности всех его членов между собой и со всем рабочим классом, сознание силы, порождаемой прочным сплочением, раз эти тенденции пробудили в нем сознание его экономической необходимости и чувство самоуважения, раз они вселяли в него убеждение, что рабочий класс идет навстречу лучшему будущему, раз какой-либо слой пролетариата поднялся на такую высоту — то уже бесконечно трудно вновь столкнуть его в ряды тупой массы тех опустившихся существ, которые хотя и способны ненавидеть, но не способны сплотиться для продолжительной борьбы и, отчаявшись в себе и в своем будущем, ищут забвения в пьянстве и черпают из своих страданий не чувство возмущения и желание дать отпор, а лишь трусливую покорность. Нет почти никакой возможности искоренить классовое сознание, раз оно прочно укрепилось в каком-либо слое пролетариата. И как бы тяжело ни было воздействие принижающих тенденций капиталистического способа производства, они могут угнетать этот слой в экономическом, но не в моральном отношении, если только этот гнет не будет не просто принижающим, а совершенно подавляющим, как это имеет место в некоторых гибнущих отраслях домашней промышленности. Во всех же других случаях гнет вызовет только отпор, а его действие будет не столько удручающим, сколько ожесточающим; он не принизит более пролетария до уровня босяка, а поднимет его до мученика.

7. ФИЛАНТРОПИЯ И ЗАКОНОДАТЕЛЬСТВО ОБ ОХРАНЕ ТРУДА

Если бы каждый слой пролетариата был предоставлен исключительно своим собственным силам, то у большинства из них этот процесс подъема начался бы гораздо позднее и протекал бы еще медленнее и болезненнее, чем это имеет место в действительности. Без посторонней помощи некоторым слоям пролетариата, занимающим теперь достойное уважения положение, никогда не удалось бы преодолеть даже тех трудностей, которые свойственны как всякому началу, так и началу подъема пролетариата из трясины, куда его столкнуло капиталистическое развитие. Помощь этим слоям пролетариата исходила от стоящих над ними слоев общества, частью со стороны высших слоев рабочего пролетариата, частью со стороны имущих классов.

Этот последний вид помощи имел, особенно в начальный период крупной капиталистической промышленности, некоторое значение.

В средние века бедность была настолько невелика, что общественная (главным образом церковная) и частная благотворительность с нею легко справлялись. Она не представляла собой никакой загадки, и если наводила на размышление, то лишь с точки зрения поучительности. В ней видели своего рода педагогическое средство господа бога; если она постигала людей порочных, то считалась наказанием; если же ее жертвами были люди благочестивые, в ней видели испытание, имеющее целью доставить еще большее торжество их упованию на бога. Богатым же бедность открывала поле для упражнения в добродетели, казавшейся столь же необходимой для спасения их души, как, например, турниры — для укрепления тела.

Но когда старое феодальное сельское хозяйство стало разлагаться в результате развития товарного производства, когда обезземеленные крестьяне потянулись в города и там началось «перенаселение», стали распространяться безработица, массовая нищета — тогда это явление, столь же новое, как страшное и опасное, привлекло к себе внимание всех мыслящих и чувствующих людей. Против массовой бедности средневековые средства благотворительности были недостаточны; кроме того, Реформация уничтожила важнейший источник милостыни — призрение бедных католической церковью. Забота обо всех бедных становилась все более и более непосильной задачей для общества; возникла новая общественная проблема — уничтожения нищеты. Изобретались всевозможные способы разрешения этой проблемы, смотря по степени проницательности и гуманности изобретателей,— от удобного способа устранения бедности путем избавления от самих бедняков (например, при помощи виселиц или ссылки), до глубоко продуманных планов нового, коммунистического общества. Эти последние находили большое сочувствие среди людей образованных — различным правителям же и государственным мудрецам были понятны только «удобные» способы. Но у бедноты вырастало тем больше голов, чем больше пролетариев обезглавливали и клеймили.

Постепенно, однако, вопрос о бедности приобрел иной вид. Возник и стал все шире распространяться, приобретая все большее господство в обществе, капиталистический способ производства. Вместе с тем для буржуазных мыслителей перестала существовать и самая проблема уничтожения бедности. Капиталистическое производство покоится на пролетариате; устранить последний — это значит сделать невозможным самое капиталистическое производство. Массовая бедность есть основа капиталистического массового богатства; кто хочет сократить массовую бедность, тот покушается на богатство. Кто в настоящее время хочет устранить такое положение, при котором рабочий лишен собственности, тот подрывает собственность, тот ниспровергатель, враг общества.

Правда, в буржуазных кругах по-прежнему говорит в пользу пролетариата чувство сострадания и страха, ведь бедность опасна для всего общества: она порождает эпидемии и преступления, она заставляет более вдумчивых и более отзывчивых буржуа делать кое-что для пролетариев; но для большинства этих буржуа, не имеющих ни смелости, ни сил порвать со своим классом, речь идет уже не о том, чтобы ликвидировать пролетариат, а о том, чтобы улучшить положение пролетариев. Пролетарии должны быть работоспособными, но они должны оставаться теми же услужливыми пролетариями. Дальше этих пределов буржуазная филантропия (человеколюбие) не идет.

Конечно, в этих пределах филантропия может проявляться самыми разнообразными способами. Большинство ее методов либо совершенно бесполезно, либо — самое большее — может доставить отдельным индивидам лишь временное облегчение. Когда же в первые десятилетия XIX в. в Англии развилась крупная капиталистическая промышленность (первоначально текстильная), со всеми ужасами, которые она способна породить, наиболее дальновидные филантропы пришли к убеждению, что против полного вырождения рабочих этой промышленности существует только одно-единственное средство: государственная охрана труда, по крайней мере самых беззащитных слоев рабочих — женщин и детей.

В то время крупные промышленные капиталисты еще не играли такой решающей роли среди имущих классов, как в настоящее время. В пользу ограничения их власти над рабочими говорили различные экономические и политические интересы некапиталистов из имущих классов, а именно землевладельцев и мелких буржуа; далее, в пользу такого ограничения говорило сознание того, что без этой меры погибнет самая основа промышленного процветания Англии — ее рабочий класс, и это соображение должно было склонить в пользу охраны труда всякого, сколько-нибудь проницательного, способного стать выше интересов минуты представителя имущих классов; наконец, за это говорили даже и индивидуальные интересы отдельных крупных фабрикантов, имевших достаточные средства, чтобы легко перенести эти ограничения и приспособить к ним производство, в то время как более мелкие их конкуренты, которые еще кое-как держались исключительно благодаря самой жестокой эксплуатации рабочих, с введением охраны труда были бы окончательно разорены. Но, несмотря на все это, несмотря на то что в самом рабочем классе развилось могучее движение в пользу охраны труда, завоевание первых, даже самых робких законов об охране труда и последующее расширение их стоило упорной борьбы.

Между тем, как бы ни были вначале малы достигнутые результаты, они явились для тех слоев пролетариата, которым они шли на пользу, толчком, пробудившим их от отупения и освободившим в них возвышающие тенденции их социального положения. Но даже раньше, чем была достигнута какая-либо победа, уже самой этой борьбы было достаточно для того, чтобы показать пролетариям, насколько они важны, насколько они необходимы, какую они представляют собой силу. Уже эта борьба встряхивала их, пробуждала в них самосознание и самоуважение, убивала безнадежность и ставила перед ними цель, выходящую за пределы повседневных нужд.

Другим из тех средств подъема рабочего класса, которые находят поддержку также и со стороны буржуазии, является народная школа. Подробное рассмотрение этого вопроса вывело бы нас за рамки настоящей работы. Школа является важным средством, значения которого нельзя недооценивать, однако для подъема пролетариата как класса это средство все же менее действенно, чем неуклонно проводимое законодательство об охране труда.

Чем больше развивается капиталистический способ производства, чем больше крупная промышленность вытесняет другие формы производства или изменяет самую их сущность, тем необходимее становится постоянное усиление охраны труда, постоянное ее распространение не только на все отрасли крупной промышленности, но и на ремесло, домашнюю промышленность, а также и на сельское хозяйство. Но в той же степени, в какой растет влияние промышленных капиталистов в буржуазном обществе, некапиталистические имущие классы — мелкие буржуа и землевладельцы тоже заражаются капиталистическими воззрениями, а мыслители и государственные деятели буржуазии из ее прозорливых вождей превращаются в прислужников, готовых защищать любой из ее минутных интересов.

Опустошения, производимые капиталистическим производством в среде его рабочих, так ужасны, что против некоторой скудной законодательной охраны труда осмеливаются возражать лишь самые алчные и бесстыдные капиталисты и друзья капитала. Что же касается более широкой, выходящей за эти незначительные пределы охраны труда, как, например, введения восьмичасового рабочего дня, который в настоящее время имеет такое же значение, какое имел в сороковых годах для английской промышленности десятичасовой рабочий день, то в настоящее время в рядах имущих найдется лишь немного защитников подобных мер. Буржуазная филантропия становится все более нерешительной. Она все больше предоставляет рабочим одним вести борьбу за достаточную охрану труда. Современная борьба за законодательное сокращение рабочего времени приобрела совершенно иной вид, чем борьба за десятичасовой рабочий день, которая имела место в Англии в прошлом веке. И если ныне буржуазные политики выступают в защиту нормального рабочего дня, то делают они это не из человеколюбия, а лишь потому, что их вынуждают к этому рабочие — их избиратели. Борьба за охрану труда все больше и больше становится чисто классовой борьбой пролетариата против буржуазии. На континенте Европы, где борьба за законодательную охрану труда началась гораздо позже, чем в Англии, она с самого начала носила именно такой характер. Пролетариату в его борьбе за подъем своего общественного положения не приходится больше рассчитывать на поощрение со стороны имущих классов. Он всецело предоставлен своим собственным силам, т. е. прежде всего силам тех многочисленных его слоев, которые сохранили или впервые приобрели способность к борьбе и жажду борьбы.

8. ПРОФСОЮЗНОЕ ДВИЖЕНИЕ

Борьба между наемными рабочими и их эксплуататорами далеко не нова. Мы встречаем ее уже в конце средних веков в ремесле, между подмастерьями и мастерами, поскольку последние под влиянием происходившего тогда развития товарного производства и мировых сношений начинали обнаруживать капиталистические веяния и наклонности. Некоторые из них пытались уже в XV в. увеличить число своих подмастерьев настолько, чтобы можно было жить за счет их труда, не трудясь самому, или по крайней мере взвалить на подмастерьев львиную долю работы. Становились заметными стремления к удлинению рабочего дпя, ограничению числа праздников и даже уничтожению воскресного отдыха. При этом господа мастера старались обособиться от подмастерьев; последние должны были довольствоваться худшими харчами и т. д. Прежняя семейная связь была ослаблена. Наконец, цеховые мастера стали прекращать доступ в свою среду подмастерьям — тому, кто не был сыном или зятем мастера, было очень трудно, а зачастую и совершенно невозможно самому стать мастером. Таким образом, сословие подмастерьев все больше и больше переставало быть переходной ступенью от ученика к мастеру, превращаясь в самостоятельное сословие.

Когда же мастера стали разыгрывать из себя капиталистов, то естественным следствием этого явилось обострение отношений между ними и их рабочими, напоминавшее позднейшую противоположность между капиталистическим предпринимателем и наемным пролетарием. Но подмастерьев нельзя было сравнить с забитыми, угнетенными пролетариями начального периода крупной промышленности. Готовые дать отпор и вступить в борьбу, подмастерья не только отражали каждый удар, направленный против них, но и старались сами нанести еще более сильный удар. В то время города были еще малы, число подмастерьев каждой профессии в каждом городе было относительно невелико. Объединяться им было тем легче, что отдельные промыслы обыкновенно сосредоточивались на определенных улицах. Конечно, труд обособлял подмастерьев друг от друга, так как у одного мастера редко работало более одного-двух подмастерьев. Но работа не заполняла всей их жизни. Число праздников в году было чрезвычайно велико, потребность общения в то время играла в жизни каждого не меньшую роль, чем труд, и она объединяла подмастерьев. Пивные залы были центрами их организаций, мостом, где зарождались те битвы, которые они давали мастерам. Кто не жил с ними общей жизнью, тот подвергался опале. Если принять во внимание тогдашнюю обособленность профессий друг от друга, то такое исключение из общества товарищей по ремеслу было для подмастерья равносильно полному исключению из общества. Поэтому организация подмастерьев данного промысла охватывала всех занятых в нем подмастерьев. Промышленная резервная армия была почти совершенно неизвестна, привлечение рабочих из других профессий по различным причинам было невозможно, и потому нет ничего удивительного в том, что подмастерья находились в сравнительно благоприятном положении по отношению к мастерам. Орудием, которое они применяли, были стачки и бойкот, и им пользовались весьма широко. У наших фанатиков цехового строя, мечтающих восстановить средневековое ремесло и таким образом осуществить мир между рабочими и их эксплуататорами, волосы встали бы дыбом, если бы в настоящее время, при нынешнем развитии промышленности стачки были бы так же часты и упорны, как это имело место в главнейших ремеслах в XV и XVI вв.

Лишь поднимающаяся современная государственная власть сумела обуздать подмастерьев. Это обуздание рабочих было первой дружеской услугой, которую она оказала буржуазии, и до сих пор составляет одну из главных ее задач. Начался период тарифов (т. е. установления максимальной платы), запрещения или по меньшей мере полицейского притеснения всех организаций наемных рабочих. Впрочем, вполне справиться с подмастерьями не удалось и государству. Они знали так же хорошо, как и их противники, какой мощью обладали их объединенные силы и как беззащитны они были без организации. Они старались всюду с необыкновенным упорством удержать свои организации. Где открытые организации становились невозможными, они основывали тайные. За это они подвергались самым жестоким наказаниям и преследованиям, но и это не могло разрушить связь, существовавшую между ними. Страдания и лишения, которые причинил немецкому пролетариату закон против социалистов — как он ни был жесток сам по себе,— показались бы игрушкой в сравнении с тем, что пришлось вытерпеть рабочим во многих странах в течение последних столетий вплоть до середины XIX и. И все же из всех этих преследований они вышли победителями.

Но большинство рабочих возникавшей капиталистической мануфактуры не обладало такой силой сопротивления, как ремесленные подмастерья. Как уже было нами указано, операции, необходимые для изготовления законченного продукта, в мануфактуре разделены между различными рабочими: каждому из них приходится выполнять одно или несколько сравнительно простых движений. Благодаря этому время обучения рабочего сокращается и начинается проникновение женского и детского труда. Далее, при господстве мануфактуры мы находим в промышленных городах большие армии рабочих. При таких условиях отдельному рабочему невозможно знать лично всех других, как без всякого труда знали друг друга подмастерья в мелких средневековых городах. Конечно, благодаря развитию крупных городов отчасти страдали и ремесленные подмастерья, но не столь сильно, ибо с ростом их численности росло количество, а следовательно, и разъединенность их противников — мастеров. Напротив, в капиталистических предприятиях многочисленным рабочим противостоят лишь немногие предприниматели, которые легко могут найти общий язык.

К тому же развитию мануфактур в старых городах препятствовало господство цеховой зависимости. Предприятия этого рода должны были основываться вне пределов обязательной цеховой системы, по большей части в сельских местностях, где легче установить надзор за рабочими, где рабочие не находили никакой поддержки в других слоях трудящегося населения и могли рассчитывать на работу только в мануфактуре. Наконец, в результате уничтожения средневековых праздников у рабочих сильно сократилось время для товарищеских собраний — этого важного средства объединения и вытекающего отсюда единства действий.

Правда, мануфактура объединяет большие массы рабочих и принуждает их к совместному труду, к кооперации. Но те благотворные последствия, которые могли бы оказать влияние на сплочение рабочих, отчасти уничтожаются не только в силу того, что рабочие вербуются из самых разнообразных слоев населения, но еще и потому, что различные операции в мануфактуре оплачиваются весьма неодинаково; мы находим здесь среди рабочих целый ряд различных степеней и рангов, как среди прислуги какого-нибудь роскошного барского дома. Хотя принадлежность рабочего к тому или другому разряду определяется преимущественно характером его производственной деятельности, а не личной его изворотливостью и, следовательно, такая иерархия не развивает среди рабочих лакейских свойств, она, тем не менее, создает такое огромное различие в интересах отдельных групп рабочих одного и того же предприятия, что они с трудом могут прийти к осознанию общности своих интересов.

Однако рабочие мануфактуры имеют еще одно крупное преимущество: если время их обучения и стало значительно короче, чем в ремесле, то все же их работа всецело зависит от навыка, искусности, которые достигаются лишь путем долгого упражнения. Поэтому заменить рабочих мануфактуры нелегко. И, как ни велико число безработных, ищущих работы пролетариев, уже и на той ступени развития, о которой здесь идет речь, опытных рабочих мануфактуры среди них, однако, еще мало. Для рабочих мануфактурного периода резервная промышленная армия в общем еще не имеет большого значения.

Только машина изменяет это: она подчиняет всю массу безработных промышленности и толпами выбрасывает жен и детей пролетариев на рынок труда. Какое влияние это оказывает на силу сопротивления рабочих, мы уже видели раньше.

С введением в производство машины процесс превращения всей промышленности в промышленность капиталистическую идет необыкновенно быстрыми темпами. Но не во всех областях производства капиталистические предприятия тотчас же превращаются в фабрики, производящие при помощи машинной силы. В некоторых из них, например в наборном деле, мануфактура сохранилась до настоящего времени. Есть даже такие отрасли промышленности, в которых и при капиталистическом хозяйстве ремесленное производство может удержаться на долгое время, как, например, в портняжном деле, если только оно не служит массовому производству. Обыкновенно же капиталистическая эксплуатация какого-либо промысла, стоящего еще на ступени ремесла, приводит не к крупному, а к карликовому, домашнему производству. Рабочие же домашней промышленности менее всех других способны к сопротивлению.

Но и при господстве оснащенной машинами крупной промышленности в условиях капиталистического способа производства остается еще ряд отраслей промышленности, правда, все более и более уменьшающийся, в которых нельзя обойтись без обученных рабочих, обладающих известными навыками. Сама крупная промышленность создает ряд новых отраслей труда или расширяет существующие, в которых требуется особая сила, искусность или специальные знания и которым нечего бояться конкуренции со стороны необученных рабочих или женщин и детей. Это относилось и относится в значительной степени. например, к некоторым отраслям промышленности по добыванию и обработке металлов.

Соответственно этому работающий пролетариат делится на два крупных разряда: высший разряд составляют обученные или искусные (английск. skilled) квалифицированные рабочие, находящиеся в более благоприятных условиях. Ниже их стоит огромная, с каждым днем возрастающая масса рабочих, занятых в производствах, не требующих особых знаний, навыков или способностей: как бы ни были сведущи, искусны или способны некоторые из этих рабочих, все они попадают в разряд необученных, неискусных (unskilled) или неквалифицированных рабочих; их легко заменить другими, с ними не считаются, их способность к сопротивлению незначительна.

Находящиеся в более благоприятных условиях квалифицированные рабочие и есть та часть пролетариата, которая является передовой в борьбе рабочего класса за его подъем. Они представляют собой наиболее боевые элементы пролетариата, способные скорее всех оказать сопротивление капиталу. Свою боевую способность они доказали уже во многих столкновениях.

Их положение обнаруживает некоторое сходство с положением цеховых ремесленных подмастерьев; во многих отношениях среди них сохранились традиции подмастерьев: методы организации и борьбы этих последних послужили для них образцом. Новые экономические боевые организации рабочих — первоначально только квалифицированных рабочих — профессиональные союзы являются нередко прямым продолжением старых организаций подмастерьев и, по крайней мере в начале профсоюзного движения, часто возникают в силу традиций, перешедших наемным рабочим по наследству от цеховых подмастерьев.

Но первоначальное родство профсоюзного движения с движением цеховых подмастерьев обнаруживается не только в духе протеста и в силе сопротивления профессиональных союзов; иногда цеховой дух подмастерьев проявляется в них и в другом направлении, а именно в тенденции к кастовой замкнутости, к одностороннему преследованию одних лишь узких интересов своей профессии, не обращая внимания на общие интересы всех рабочих. Иногда дело заходит так далеко, что профессиональные союзы квалифицированных рабочих не только забывают о долге солидарности со всем рабочим классом, но и пытаются достигнуть известных выгод за счет остальных рабочих, например путем ограничения числа учеников, готовящихся к их профессии. Тем самым они, правда, достигают сокращения предложения рабочей силы в своей собственной профессии, но лишь за счет рабочих других отраслей труда, не имеющих возможности провести у себя подобные ограничения и таким образом испытывающих усиленный приток рабочей силы.

Впрочем, такое стремление организованных рабочих обособиться в качестве «аристократов» труда от «черни» и на ее плечах подняться до более высокого положения наблюдается лишь в отдельных отраслях. Еще недавно такую позицию занимало, например, в Германии большинство наборщиков. В Англии же квалифицированные рабочие во всей своей массе обособились от неквалифицированных. К ним присоединились еще рабочие тех отраслей труда, на которые распространилось действие фабричного законодательства и которые вследствие этого были поставлены в более благоприятные условия. Такие рабочие составляли в Англии до последнего времени, а отчасти составляют и теперь обособившуюся от широкой массы наемного пролетариата рабочую аристократию.

Там, где профессиональное движение приводит к развитию односторонней кастовой замкнутости и аристократической обособленности рабочих, находящихся в более благоприятных условиях, оно не только не способствует подъему всего пролетариата как класса, но даже может привести к замедлению и ослаблению этого процесса. В этом отношении оно является гораздо более действенным средством, чем те грубые и бессмысленные меры подавления, к которым так любит прибегать рутинная государственная мудрость. Напротив, мероприятия, направленные против боевых организаций рабочего класса, являются самым действенным средством объединения квалифицированных рабочих с неквалифицированными для единодушного отпора угнетению.

Только самые бездарные и невежественные государственные деятели в настоящее время могут еще рассчитывать обуздать пролетариат такого рода мерами. Напротив, самыми опасными врагами пролетариата являются те, которые, выступая не в качестве его противников, а в качестве друзей, пытаются при помощи профессионального движения, подобного только что описанному нами, расколоть пролетариат и превратить его наиболее способную к сопротивлению часть из передовых борцов в угнетателей его более беззащитных частей. Эти мнимые друзья рабочего класса дают о себе знать и в Германии, впрочем, до сих пор по большей части только в университетах. Но они делают попытки оказать влияние и на рабочих. К счастью, господствующие партии слишком недальновидны, немецкие рабочие слишком проницательны, а экономические условия слишком развиты, чтобы эти господа могли причинить сколько-нибудь значительный вред.

Как бы ни зазнавался или обособлялся от массы пролетариата тот или иной слой рабочих, находящихся в более благоприятных условиях, он не может устоять на продолжительное время перед влиянием экономического развития, которое толкает его к объединению со всем рабочим классом. В зависимости от сознательности этого слоя рабочих, от высоты экономического развития данной отрасли промышленности и от той роли, которую она играет на внутреннем и внешнем рынках, может потребоваться большее или меньшее время, прежде чем исчезнут его аристократические тенденции, но рано или поздно это случится со всяким таким слоем рабочих.

Ни одна отрасль не застрахована от того, что ее захватит технический переворот, который поставит необученных рабочих на место обученных и создаст мужчине конкуренцию со стороны женщин и детей. Несмотря на все ограничения, например ограничение числа учеников и т. д., количество безработных растет в каждой профессии, как бы высоки ни были требования, предъявляемые ею к своим рабочим. Растет также и количество тех обученных рабочих, которые должны оставаться вне организаций, потому что их заработок недостаточен, и которые могут быть использованы против организованных рабочих. Даже наиболее прочно организованные рабочие, имеющие богатые кассы, вынуждены все более и более убеждаться, что отдельные профессиональные организации бессильны в одиночку дать отпор принижающему влиянию капитализма, не говоря уже о полной победе над ним. Они должны признать, что они тем слабее, чем слабее весь пролетариат, и, наоборот, тем сильнее, чем он сильнее. Они должны прийти к сознанию, что добиваться более высокого положения, влезая на плечи людей, увязнувших в трясине, и заставлять их опускаться еще глубже благодаря своему возвышению — это плохая политика. Если они действительно хотят подняться на высоту и удержаться там, они должны стремиться к тому, чтобы обрести твердую почву под ногами. Но этого они не в силах сделать, если не помогут стоящим ниже их слоям выбраться из болота.

Так один за другим «аристократические» слои рабочих начинают рассматривать свою борьбу против эксплуатации не как особую борьбу, в которой дело идет исключительно об их обособленных интересах, а как часть великой классовой борьбы, которую ведет весь пролетариат в целом. Они приходят к сознанию, что борьба других пролетарских слоев отнюдь для них не безразлична, что она ведется и за их дело и что поэтому их долг — помогая и содействуя этой борьбе, насколько возможно принять в ней участие. Они приходят к сознанию, что они должны, где только возможно, защищать интересы также и тех пролетарских слоев, которые еще по в состоянии сами себя защитить, которые еще находятся вне рабочего движения.

Но в то же самое время слой за слоем начинают подниматься и неквалифицированные рабочие. Уже одно зрелище великой борьбы квалифицированных рабочих действует ободряющим и одушевляющим образом на многих из их «неквалифицированных» братьев. Подобное же действие, как мы уже указывали, оказала борьба за охрану труда. Целый ряд других причин побуждает то здесь, то там отдельные рабочие слои вступать, вследствие удачного, стечения обстоятельств, в ряды борющегося пролетариата. Непосредственные экономические результаты борьбы неквалифицированных пролетариев обыкновенно незначительны. Ее история — это «длинный ряд поражений рабочих, прерываемый лишь немногими отдельными победами» (Энгельс). Но, подобно великому Антею в греческом мифе, пролетарии черпают новую силу даже из своих поражений. Каков бы ни был исход борьбы, сама борьба морально поднимает рабочих, пробуждает и обнаруживает все те их качества, на которые, как на характерные свойства пролетариата, мы указывали выше, способствует их нравственному и общественному возрождению даже тогда, когда она но приводит к улучшению их экономического положения или даже ухудшает его.

Так из квалифицированных и неквалифицированных пролетариев постепенно образуется слой охваченного движением рабочего класса, создается рабочее движение. Это борющаяся за общие интересы своего класса часть пролетариата, его ecclesia militans (воинствующая церковь). Этот слой растет как за счет зазнавшихся, погрязших в бездушном эгоизме «аристократов» труда, так и за счет темной «черни», за счет низших слоев наемного пролетариата, прозябающих в своем отчаянии и бессилии. Мы видели, что рабочий пролетариат постоянно увеличивается; мы знаем, далее, что он приобретает все более и более решающее значение для других трудящихся классов, все условия жизни, все чувства и мысли которых начинают все сильнее подчиняться его влиянию; наконец, мы видим, что в этой непрерывно возрастающей массе ее боевая часть постоянно увеличивается не только абсолютно, но и относительно. И как бы быстро ни возрастал пролетариат, его борющаяся часть увеличивается еще быстрее.

Но борющийся пролетариат представляет самую важную и самую благодарную область для привлечения сторонников социал-демократии. Социал-демократия в сущности не что иное, как сознательная часть борющегося пролетариата; борющийся пролетариат обнаруживает тенденцию все более отождествляться с социал-демократией; в Германии и Австрии мы фактически имеем слияние их воедино.

9. ПОЛИТИЧЕСКАЯ БОРЬБА

Как в своих первоначальных организациях сопротивления пролетариат следовал образцу ремесленных подмастерьев, так и его первоначальные средства борьбы всюду, где он выступает сплоченной массой, остаются теми же, что применялись подмастерьями. Эти средства — бойкот и особенно стачка.

Однако пролетариат не может ограничиваться этими средствами борьбы. Чем больше отдельные слои, входящие в его состав, сплачиваются в единый рабочий класс, тем больше должна его борьба принимать политический характер, ибо, как говорит «Манифест Коммунистической партии», всякая классовая борьба есть борьба политическая.

Уже потребности чисто профессиональной борьбы вынуждают рабочих выставлять политические требования. Мы видели, что современное государство считает своей главной задачей по отношению к наемным рабочим лишить их всякой возможности организоваться. Тайная же организация всегда может быть лишь суррогатом организации открытой, и это верно тем больше, чем обширнее те массы, которые должны сплотиться в единое целое. Поэтому чем больше развивается пролетариат, тем больше он нуждается в свободе объединения, в свободе союзов.

Но одной этой свободы еще недостаточно для того, чтобы пролетариат получил возможность наиболее полно развить свои организации и наиболее целесообразно их использовать. Мы уже указывали, как легко было объединяться ремесленным подмастерьям. В каждом городе в отдельной профессии работало сравнительно мало человек и к тому же большинство из них было сосредоточено на одной улице, так что они находились в постоянном личном общении друг с другом. В каком-нибудь погребке могли собраться все подмастерья данного ремесла. Каждый же город сам по себе в большей или меньшей степени представлял в хозяйственном отношении единое целое. Пути сообщения были плохи, и сношения между городами ничтожны. Отдельных странствующих ремесленников было при таких условиях вполне достаточно для того, чтобы поддерживать связь между организациями отдельных городов.

В настоящее время в крупных промышленных центрах работают тысячи рабочих, из которых каждый находится в тесном личном общении не с широкой массой своих товарищей, а лишь с немногими из них. Чтобы создать связь между этими массами, пробудить в них сознание более широкой общности их интересов и вовлечь их в организации, служащие для защиты их интересов,— для этого необходимо иметь возможность свободно обращаться к широким массам, для этого необходима свобода собраний и свобода печати. Ремесленные подмастерья не нуждались в печати. В том узком кругу, в котором они жили, можно было ограничиться устным общением. Объединить же огромные массы современных наемных рабочих в организации и привести их к единству действий без помощи прессы совершенно невозможно.

И это становится тем необходимее, чем сильнее развиваются современные транспортные средства. Они служат могучим орудием для капиталистов в их борьбе против рабочих, они позволяют, например, капиталистам быстро перебрасывать огромные массы рабочих на большие расстояния; в случае конфликта с рабочими капиталисты легко могут заменить их рабочими из других местностей, если между этими последними и местными рабочими не существует никакой связи. Поэтому развитие, транспорта делает все более и более необходимым объединение отдельных местных движений рабочих различных профессий в единое рабочее движение, охватывающее весь борющийся рабочий класс всей страны и в конце концов всех промышленных стран. Но это национальное и международное объединение наемных рабочих в еще большей степени, чем местная организационная работа, нуждается в печати.

Таким образом, мы видим, что всюду, где рабочий класс начинает пробуждаться, где он делает первые попытки поднять свое экономическое положение, он наряду с экономическими требованиями выставляет также и требования политические, а именно — требования свободы союзов, собраний, печати. Эти свободы имеют огромное значение для рабочего класса: они принадлежат к его жизненным условиям, которые совершенно необходимы для его развития. Они для пролетариата — свет и воздух, и кто урезывает или отнимает их у него или же старается удержать рабочих от борьбы за достижение и расширение этих свобод, тот является злейшим врагом пролетариата, как бы ни выражал он при этом свою искреннюю или лицемерную любовь к нему, как бы он ни называл себя: анархистом, христианским социалистом или еще как угодно. И он не меньше, чем явный враг, приносит вред пролетариату; делает ли он это по злобе или по невежеству, все равно с ним надо бороться так же, как с признанными противниками пролетариата.

Иногда политическую борьбу противопоставляли экономической и считали необходимым, чтобы пролетариат прибегал либо к той, либо к другой в отдельности. В действительности же обе эти формы борьбы неотделимы. Экономическая борьба требует политических прав, которые, однако, с неба не падают, а для своего завоевания и упрочения требуют самой энергичной политической деятельности. Но и сама политическая борьба в последнем счете также является борьбой экономической, как, например, в вопросах о пошлинах, об охране труда и т.п. Политическая борьба ость лишь особая, наиболее обширная и по большей части наиболее решительная форма экономической борьбы.

Не только законы, особо и непосредственно касающиеся рабочего класса, но и большинство других законов в большей или меньшей степени затрагивают его интересы. Как и всякий другой класс, рабочий класс должен поэтому стремиться к политическому влиянию и политической власти, стремиться к тому, чтобы подчинить себе государственную власть.

Для этого в современном государстве существует два пути. Во-первых, личное влияние на главу государства. В абсолютистски управляемых государствах это был (и есть) единственно возможный способ воздействовать на управление государством. В нем заинтересованы те классы, которые имеют личный доступ к главе государства и могут заслужить его расположение, могут поставить его в зависимость от себя или оказаться ему полезными. Эти классы — придворная знать, высшее духовенство, высшие чины армии и бюрократии, наконец, крупные кредиторы, хозяева финансового мира — являются поэтому естественными защитниками абсолютистской формы государственного управления.

Все другие классы населения в современном крупном государстве могут добиться влияния на государственное управление лишь при помощи избранного ими парламента, определяющего то условия, на которых представленные в нем классы готовы дать согласие на взимание с населения налогов, необходимых для государственного хозяйства. Право и возможность отказа от уплаты налогов есть та основа, из которой развилось право издавать или отклонять законы, свергать министерства — право, которое должно быть у всякого парламента, действительно заслуживающего этого названия, а не являющегося фиговым листком абсолютизма.

Прямого народного законодательства мы можем здесь не касаться. Оно не может сделать излишним парламент, по крайней мере в современном крупном государстве,— а именно о таком государстве и идет речь; оно может только в отдельных случаях явиться наряду с парламентом не более как коррективом к последнему. Возлагать на народное законодательство всю совокупность государственного законодательства абсолютно невозможно, как невозможно посредством его следить за управлением государством и в случае необходимости давать ему то или иное направление. Пока существуют современные крупные государства, центр тяжести политической деятельности будет находиться в их парламентах.

Последним словом парламентаризма является парламентарная республика; сохраняется ли при этом власть монарха в качестве декорации, как у англичан, или нет — это совершенно безразлично. Фактически во всякой действительно парламентарно управляемой стране государственное управление попадает в полную зависимость от парламента, который держит в своих руках денежный мешок, эту душу современного государства, а равно и всякого современного предприятия. Король без денег находится в настоящее время в еще худшем положении, чем король без земли.

Стремления всех классов, живущих сильной самостоятельной политической жизнью и не имеющих никакой надежды скорее достигнуть намеченной цели при помощи личного влияния на главу государства, направлены в современном государстве, с одной стороны, к увеличению власти парламента и, с другой,— к увеличению их власти в парламенте. Власть парламента зависит, с одной стороны, от силы и решительности тех классов, которые за ним стоят, а с другой — от силы и решительности тех классов, которым он должен диктовать свою волю. Сила того или иного класса в парламенте зависит, прежде всего, от характера избирательного права. Классы, лишенные избирательных прав, естественно, не могут быть представленными в парламенте. Далее, она зависит от того влияния, которым данный класс пользуется среди избирателей, и, наконец, от способности этого класса к парламентской деятельности.

Первые два пункта не требуют объяснений, и лишь о последнем мы скажем несколько слов. Парламентская деятельность под силу не всякому человеку. Она предполагает известную опытность, приобретаемую только благодаря продолжительному участию в общественной жизни и особенно ораторской деятельности. Далее, она требует более обширного кругозора, широты взгляда, позволяющей охватить вопросы общенационального и международного значения. Крестьянское население, а равно и большая часть мелкой буржуазии лишены этих предварительных условий участия в парламентской жизни. Мы уже видели, что эти слои всецело поглощены трудом. Труд изолирует их, отделяет друг от друга, ограничивает сношения каждого из них небольшим кругом. Их кругозор по необходимости крайне узок, и все вопросы, даже имеющие самое общее значение, измеряются ими масштабом личных, самое большее местных потребностей минуты. Условия их жизни препятствуют не только развитию в их среде парламентских политических деятелей, но и мешают этим классам объединиться в прочные национальные партии (в смысле партии, охватывающей весь класс в пределах целой нации). Они представляют массы, лишенные внутренней связи, поддающиеся настроениям момента; они не только не в состоянии посылать в парламент представителей из среды своего собственного класса, они не в состоянии даже строго контролировать своих выборных. Ремесленник или настоящий крестьянин в парламенте — это своего рода белая ворона. Чтобы иметь своих представителей в парламенте, крестьяне и мелкие буржуа выбирают не людей одинакового с ними положения, а — если они настроены либерально,— различных адвокатов пли профессоров,— если же консервативно,—крупных землевладельцев, духовенство или высших чиновников. Ясно, что подобный депутат, даже имея честные намерения, не может быть действительным представителем интересов ремесленников и крестьян. Но очень часто у него вовсе и нет этих честных намерений. Раз он попал в парламент, он может делать все, что ему угодно; его избиратели лишены всяких средств влиять на него. Самое большее, что они могут сделать, это провалить изменника на следующих выборах, чтобы послать… другого такого же изменника.

Не удивительно поэтому, что крестьяне и мелкие буржуа плохо отзываются о парламентаризме. Совершенно иначе обстоит дело с буржуазией. В ее распоряжении находятся все материальные и духовные средства, чтобы охранить свои интересы как во время избирательной борьбы, так и в самом парламенте. Она не только располагает достаточными денежными средствами, но в ее рядах немало людей образованных, со знанием света, людей, привыкших управлять крупными общественными организациями, людей, для которых знание законов и ораторское искусство является профессией: адвокатов и профессоров.

Никакой другой класс в этом отношении не стоял еще на одинаковой высоте с буржуазией; поэтому до самого последнего времени она господствовала в парламентах; парламентаризм являлся наиболее удобным и действенным средством обеспечить ей господство в государстве и заставить силы низших классов политически служить ее интересам.

Поэтому радикально настроенный мелкий буржуа, который не прочь свернуть шею капитализму, склонен видеть в парламентаризме главную причину, поддерживающую и увековечивающую рабство низших классов. Он не хочет и слышать о парламентаризме и убежден, что, только совершенно отвернувшись от парламентаризма, можно низвергнуть буржуазию. Одни из них требуют полной замены парламента прямым народным законодательством, другие же идут еще дальше: сознавая, что в современном государстве политика и парламентаризм нераздельно связаны друг с другом, они отвергают вообще всякую политическую деятельность. Это может показаться очень революционным, а на деле является не чем иным, как признанием политического банкротства низших классов.

Пролетариат находится в более благоприятном положении по отношению к парламентаризму, чем крестьяне и мелкие буржуа. Мы уже видели, как современный способ производства поднимает пролетариат из его приниженного состояния, пробуждает в нем жажду знаний, понимание явлений в их совокупности, а также вопросов, имеющих всеобщее значение. Уже благодаря одному этому он стоит как политик выше мелкого буржуа и крестьянина. Он легче может усвоить партийные принципы, он склонен к принципиальной политике, независимой от настроений минуты, личных или местных интересов. Условия жизни, в которых он находится, также вынуждают его соединиться со своими товарищами в большие массы и действовать единодушно. Условия его жизни воспитывают в нем строгую дисциплину, он требует от своих передовых бойцов такой же дисциплины, какой они требуют от него самого. Деятельность на пользу пролетарских организаций, как и деятельность в этих организациях, являются превосходной парламентской школой; она приучает к парламентским формам, вырабатывает ораторов, знатоков законов и организаторов.

Поэтому пролетариат в состоянии создать свою собственную, независимую от других классов партию, что он уже доказал на деле, как это лучше всего знают в Германии,— а этого до сих пор не удавалось ни крестьянам, ни мелким буржуа, да и едва ли когда-нибудь удастся; он отлично умеет контролировать своих представителей и заставить их служить своим интересам³, наконец, в его собственных рядах он находит все больше и больше людей, способных с успехом представлять его в парламенте в качестве депутатов.

Там, где пролетариат принимает участие в борьбе за парламент (главным образом, в избирательной борьбе и в самом парламенте) как класс, достигший самосознания, там и парламентаризм начинает изменять свою прежнюю сущность. Он перестает быть только орудием господства буржуазии. Именно эта борьба оказывается самым могучим средством для того, чтобы пробудить еще оставшиеся индифферентными слои пролетариата, вызвать у них веру в себя и надежду на лучшие будущее; она оказывается самым могучим средством, чтобы все крепче и крепче сплачивать различные пролетарские слои в единый рабочий класс, и, наконец, самым могучим из всех находящихся в настоящее время в распоряжении пролетариата средством для того, чтобы влиять на государственную власть в свою пользу и вырывать у нее те уступки, которые вообще могут быть у нее вырваны при существующих условиях. Короче, эта борьба является самым сильным рычагом, чтобы поднять пролетариат из состояния экономического, общественного и нравственного унижения.

Итак, у рабочего класса ио только нет никаких оснований избегать парламентаризма, но, напротив, у него есть все основания самым решительным образом содействовать, с одной стороны, усилению парламента в противовес правительству, с другой — усилению своего представительства в парламенте в лице самостоятельной социалистической рабочей партии.

Наряду с правом объединения в союзы и свободой печати и всеобщее, равное, прямое избирательное право при тайном голосовании является жизненным условием успешного развития пролетариата.

10. РАБОЧАЯ ПАРТИЯ

Не во всех странах рабочий класс уже располагает этими условиями, и почти нигде он не обладает ими в достаточной степени; почти всюду существует стремление вновь отнять у него уже достигнутое им. Рабочему классу предстоит долгая, полная жертв борьба для того, чтобы завоевать и удержать за собой необходимые права.

В начале политической борьбы пролетариата его задача несколько облегчается благодаря борьбе, происходящей внутри самих имущих классов. Промышленные капиталисты, купцы, землевладельцы, придворные, абсолютистские классы и т. и. очень часто вступают в жестокую борьбу между собой. Каждый из них ищет в таких обстоятельствах союзников, стараясь небольшими уступками заставить их примкнуть к себе. Часто затем после победы союзник оказывается обманутым в своей доле добычи, но, с другой стороны, та или иная политическая партия была нередко вынуждена предоставить одному из низших классов значительные политические права, чтобы он и впредь оказывал услуги этой партии.

Господствующие классы достаточно часто апеллировали к пролетариату, они сами привлекали его на арену политической борьбы. До тех пор пока пролетариат еще не поднялся до самостоятельной политики, они считали его просто «голосующей скотиной», которая, подобно крестьянам и мелким буржуа, дает себя использовать своим же собственным эксплуататорам. И действительно пролетариат не раз оказывал им такие услуги.

Между тем интересы пролетариата и буржуазии слишком противоположны по своей природе, чтобы политические стремления двух классов могли совпасть на продолжительное время. В каждой стране с капиталистическим способом производства участие рабочего класса в политике рано или поздно должно неизбежно привести к тому, что он порывает с буржуазными партиями и образует самостоятельную партию — рабочую партию. Это лежит в природе вещей и не нуждается в дальнейших разъяснениях после того, что было нами сказано относительно интересов, стремлений и взглядов обоих этих классов.

Когда пролетариат той или иной страны приходит к необходимости сделать этот решительный шаг, так сказать перерезать пуповину, соединяющую его политически с буржуазным обществом, из недр которого он вышел, эта зависит прежде всего от уровня экономического развития данной страны, которым, главным образом, определяются численность, сила и сплоченность пролетариата. Однако существует целый ряд других условий, имеющих значение для более или менее раннего наступления политической самостоятельности рабочего класса. В особенности следует указать на два из них: уровень понимания рабочим классом политических и экономических условий и отношение к нему буржуазных партий. Оба эти условия до сих пор особенно благоприятны в Германии для политического отделения рабочих от буржуазии, гораздо благоприятнее, чем в каком бы то ни было из крупных промышленных государств: поэтому случилось так, что и Германии рабочее движение, в смысле независимости от буржуазных партий, далеко опередило рабочее движение других стран.

Но как бы ни было различно — под влиянием различных условий — то время, когда рабочее движение в отдельных странах с капиталистическим способом производства сплачивается в особую рабочую партию, в каждой из этих стран к этому с неизбежностью закона природы ведет само экономическое развитие.

Но каждая политическая партия должна ставить своей целью политическое господство. Она должна стремиться к тому, чтобы подчинить государственную власть себе, т. е. интересам того класса, представительницей которого она является, она должна стремиться стать господствующей партией в государстве. Организуясь в самостоятельную партию, рабочий класс тем самым с естественной необходимостью ставит себе эту цель, а экономическое развитие с такою же естественной необходимостью ведет к ее достижению. Но и здесь, как и при отделении рабочих от буржуазных партий, момент наступления этого события зависит не от одной только высоты промышленного развития данной страны; наряду с этим оказывает действие еще целый ряд других условий национального и международного характера. Точно так же могут быть различны способы, которыми это достигается. Но одно не может подлежать никакому сомнению для всякого, следившего за экономическим и политическим развитием современного общества, особенно в течение последнего столетия,— это естественная необходимость конечной победы пролетариата. По мере того как все больше и больше увеличивается численность, нравственная и политическая сила и экономическая необходимость пролетариата; по мере того как классовая борьба воспитывает в нем чувство солидарности и дисциплины и расширяет его кругозор, а его организации непрерывно увеличиваются по своим размерам и сплоченности; по мере того как в пределах капиталистического способа производства пролетариат все более становится важнейшим и в конце концов единственным трудящимся классом, от деятельности которого зависит все общество,— все больше и больше сокращаются в своей численности классы, враждебные пролетариату, явно утрачивают свою политическую и нравственную силу и становятся не только излишними, но отчасти даже вредными для прогресса производства, которое под их руководством приходит во все большее расстройство и создаст все более невыносимое положение вещей.

Ввиду всего этого не может быть сомнения, на чью сторону должна в конце концов склониться победа. Страх перед приближением, конца уже давно обуял имущие классы. Но они не хотят признать всего ужаса своего положения, они пытаются заглушить в себе эти чувства ложью и ликованием, они закрывают глаза, чтобы не видеть той пропасти, к которой они стремятся, и не замечают, что этим самоослеплением они ускоряют и делают еще более неотвратимой свою гибель.

Но пролетариат, этот самый низший из всех эксплуатируемых классов (люмпен-пролетариат не эксплуатируется, он сам принадлежит к паразитам), не может воспользоваться, как это до него делали другие классы, завоеванным им господством для того, чтобы взвалить бремя эксплуатации на плечи другим, не может сам превратиться в эксплуатирующий класс. Он должен будет использовать свое господство для того, чтобы положить конец своей эксплуатации, а тем самым и всякой эксплуатации в буржуазном обществе. Корень же его эксплуатации лежит в частной собственности на средства производства. Пролетариат может устранить эксплуатацию, только уничтожив частную собственность. Если отсутствие частной собственности у пролетариата делает для него возможным уничтожение частной собственности, то эксплуатация пролетариата вынуждает его совершить это уничтожение и на место капиталистического производства поставить общественное.

Но мы уже видели, что при господстве товарного производства последнее не может стать всеобщей формой производства. Для того чтобы общественное производство поставить на место капиталистического, необходимо, чтобы место производства для рынка — товарного производства — заняло производство для общества и под контролем общества. Итак, социалистическое производство является естественно-необходимым следствием победы пролетариата. Если бы пролетариат не захотел сознательно воспользоваться своим господством в государстве для того, чтобы при помощи государственной власти овладеть средствами производства и ввести вместо капиталистического товарного производства производство социалистическое, то в конечном счете его вызвала бы к жизни сама логика фактов, хотя, быть может, только после многих промахов, ошибок и излишних жертв, после бесполезной траты сил и времени. Но социалистическое производство настанет и не может не настать. Его победа стала неизбежна, как только сделалась неизбежной победа пролетариата. Пролетариат должен стремиться к тому, чтобы воспользоваться своей победой для уничтожения эксплуатации, и он может достигнуть этой цели не иначе, как путем социалистического производства. Само экономическое и политическое развитие дает в виде крупных предприятий, картелей, государственного хозяйства исходные пункты для этого, оно само будет толкать пролетариат по направлению к социализму и приведет к краху любую попытку победоносного пролетариата какой-либо страны дать своему движению другое направление, и, таким образом, даже в том случае, если бы пролетариат первоначально и не чувствовал склонности к социализму, он в конце концов сам должен будет вступить на путь к социализму.

Однако нет никаких оснований ожидать, что пролетариат какой бы то ни было страны, достигнув господства, обнаружит такое отрицательное отношение к социализму. Это значило бы лишь то, что развитие его сознания и его знаний остановилось на младенческой ступени, в то время как он достиг полной зрелости в экономическом, политическом и нравственном отношениях и обладает силой и способностью победить и подчинить своей воле своих могущсствсппых противников. Подобное несоответствие в развитии именно для пролетариата в высшей степени маловероятно. Мы уже неоднократно указывали, что благодаря машине в пролетариате, как только он поднялся из своей первоначальной приниженности, развивается теоретическое мышление, способность проникаться великими задачами и целями, выходящими за пределы минутных интересов; все это мы тщетно искали бы у других трудящихся и занятых в производстве классов, стоящих над пролетариатом или существовавших до него. Но в то же самое время экономическое развитие современного общества происходит настолько быстро и находит свое выражение в таких характерных массовых явлениях, что оно доступно пониманию даже неученых людей, стоит только обратить на это их внимание. А в таких указаниях нет недостатка, так как одновременно благодаря завершению Карлом Марксом труда, начатого буржуазной классической политической экономией, необыкновенно углубилось и расширилось понимание хода экономического развития и всего хозяйственного механизма.

Все это вместе способствует тому, чтобы сделать борющийся пролетариат в высшей степени восприимчивым к социалистическому учению. Социализм несет ему не печальную, а радостную весть, новое евангелие. Господствующие классы не могут признать социализма, не совершив над собой морального самоубийства. Пролетариат же черпает из него новую жизнь, новые силы, воодушевление и радостную надежду. Может ли пролетариат долго оставаться равнодушным или даже враждебным к такому учению?

Там, где дело дошло до образования самостоятельной рабочей партии, последняя рано пли поздно должна с естественной необходимостью воспринять социалистические тенденции, если она не преисполнена ими с самого начала,— она должна в конце концов стать социалистической рабочей партией: социал-демократией.

Теперь мы видим точно очерченные границы главной сферы рекрутирования социал-демократии. Кратко говоря, результаты только что изложенного сводятся к следующему. Носителями социалистического движения являются именно борющиеся, поднявшиеся до политического самосознания слои промышленного пролетариата. Но, чем больше растет влияние пролетариата на смежные с ним общественные слои, чем больше он оказывает влияние на все их чувства и мысли, тем больше и они втягиваются в социалистическое движение.

Естественной целью классовой борьбы пролетариата является социалистическое производство; прежде чем оно будет введено, эта борьба окончиться не может. И как несомненно то, что в конце концов пролетариат станет господствующим классом в государстве, так же несомненна и победа социализма.

11. РАБОЧЕЕ ДВИЖЕНИЕ И СОЦИАЛИЗМ

Социалисты отнюдь не сразу осознали ту роль, какую призван играть в социалистическом движении борющийся пролетариат. Они, само собой разумеется, и не могли этого знать до тех пор, пока не существовало борющегося пролетариата. Социализм, однако, старше классовой борьбы пролетариата. Его возникновение совпадает с возникновением пролетариата как массового явления. Но пролетариат существовал долгое время, не проявляя никаких признаков самостоятельной жизни. В то время первым и единственным источником социализма было сострадание, которое питали филантропы из высших классов к бедным и несчастным. Социалисты были самыми смелыми и самыми дальнозоркими из этих друзей человечества, теми, кто яснее всего понимал, что корни пролетариата лежат в частной собственности на средства производства, и не побоялся сделать отсюда самые крайние выводы. Социализм был самым решительным, самым проницательным и самым величественным выражением буржуазной филантропии. Тогда еще не было таких классовых интересов, во имя которых социалисты могли бы звать к борьбе для достижения своей цели; они могли обращаться лишь к энтузиазму и сочувствию идеалистов из высших классов; они пытались привлечь их, с одной стороны, заманчивыми описаниями социалистического общества, с другой — яркими картинами царящей нищеты. Не борьбой, а мирным убеждением имелось в виду побудить богатых и сильных мира сего дать средства для серьезного облегчения нужды, для создания идеального общества. Социалисты этого периода, как известно, напрасно ждали тех миллионеров и государей, великодушие которых избавило бы человечество от бедствий.

В первые десятилетия XIX в. пролетариат начал обнаруживать признаки самостоятельной жизни. В тридцатых годах мы уже находим во Франции, а особенно в Англии сильное рабочее движение.

Но социалисты не поняли его. Они считали невозможным, чтобы бедные, невежественные, грубые пролетарии могли когда-нибудь подняться на ту нравственную высоту и достигнуть такой общественной силы, которая необходима для осуществления социалистических стремлений. И не только недоверие чувствовали они к рабочему движению. Оно было для них неудобно уже потому, что грозило лишить их одного из важных аргументов. Ведь буржуазные социалисты только в том случае могли надеяться, что чувствительный буржуа осознает необходимость социализма, если им удастся представить доказательство, что это единственное средство хоть сколько-нибудь облегчить нужду, что всякие попытки смягчить ее, поднять неимущих в современном обществе тщетны и что подняться собственными силами для пролетариев невозможно. Рабочее же движение исходило из предпосылок, которые противоречили этому ходу мыслей. К этому присоединялся еще и другой момент. Классовая борьба между пролетариатом и буржуазией, естественно, ожесточала последнюю против поднимающихся пролетариев. В глазах буржуазии они превращались из несчастных, достойных сожаления людей, которым необходимо было помочь, в презренный сброд, который следует усмирить и обуздать. Главный источник социализма в буржуазных кругах — сострадание к бедным и несчастным — начал иссякать. Сами социалистические учения стали уже казаться испуганной буржуазии не невинной игрушкой, а в высшей степени опасным оружием, которое могло попасть в руки массы и причинить несказанные беды. Короче, чем сильнее росло рабочее движение, тем труднее становилась социалистическая пропаганда среди господствующих классов, тем враждебнее выступали они против социализма.

Пока социалисты держались того взгляда, что средства для достижения социалистических целей могут быть почерпнуты только у высших классов, они должны были относиться к рабочему движению не только с недоверием, по часто даже враждебно, они должны были склоняться к тому, что ничто не вредит делу социализма больше, чем классовая борьба.

Отрицательное отношение буржуазных социалистов к рабочему движению, естественно, не осталось без влияния на отношение последнего к социализму. Если передовая часть пролетариата не только не находила в своей борьбе поддержки, но даже скорее встречала отпор со стороны этих социалистов, если их учение грозило лишить пролетариат мужества, вместо того чтобы воодушевить его, то это легко могло вызвать у пролетариата недоверие и отрицательное отношение к социалистическим учениям во всей их совокупности, а не только к применению их в текущей борьбе. Этому способствовала также необразованность и темнота, которые господствовали в массах даже борющихся пролетариев в начале рабочего движения. Узость их кругозора мешала им понять конечную цель социализма, к тому же им еще недоставало глубокого и ясного сознания общественного положения и задач их класса; они ощущали лишь глухой классовый инстинкт, который учил их относиться с недоверием ко всему, что исходило от буржуазии, а следовательно, и к социализму того времени, и к буржуазной филантропии вообще.

В некоторых рабочих слоях, особенно в Англии, недоверие к социализму пустило в то время глубокие корни. И наряду с другими причинами этим отчасти объясняется, почему Англия до последних двух десятилетий оставалась почти недоступной для социалистических стремлений, хотя новейший социализм относится к рабочему движению совершенно иначе, чем социализм буржуазных утопистов.

Однако как ни велика бывала временами пропасть между борющимся пролетариатом и социализмом, последний настолько отвечает потребностям идейно развивающегося пролетария, что даже там, где массы относились к социализму враждебно, наиболее светлые головы среди рабочего класса охотно тянулись к социализму, лишь только они получали возможность ознакомиться с его учением. Благодаря им воззрения буржуазных социалистов подверглись серьезным изменениям. Им не приходилось, подобно буржуазным социалистам, считаться с буржуазией, которую они ненавидели и против которой ожесточенно боролись; мирный социализм буржуазных утопистов, который должен был привести избавление человечеству в результате вмешательства лучших элементов высших классов, превращался у рабочих в насильственный, революционный социализм, об осуществлении которого должны были позаботиться пролетарские кулаки.

Но и этот ранний рабочий социализм не отличался пониманием рабочего движения; и он относился враждебно к борьбе политической, хотя, разумеется, по другим причинам, чем буржуазные утописты. В научном отношении и он был не в состоянии пойти дальше этих последних. Пролетарий в лучшем случае может усвоить и приспособить для своих целей и потребностей часть тех знаний, которые добыты буржуазной ученостью, но, пока он остается пролетарием, у него нет ни необходимого досуга, ни средств, чтобы развивать науку самостоятельно, дальше пределов, достигнутых буржуазными мыслителями. Таким образом, и ранний рабочий социализм должен был носить все существенные черты утопизма: он не имел ни малейшего представления о том экономическом развитии, которое создает материальные элементы социалистического производства и путем классовой борьбы воспитывает и ведет к зрелости тот класс, который призван овладеть этими элементами и развить из них новое общество. Подобно буржуазным утопистам, эти пролетарии думали, что форма общества — это здание, которое по желанию можно построить согласно заранее составленному плану, если только имеются средства и место для постройки. Что касается силы, необходимой для постройки, то эти энергичные и смелые, но столь же наивные пролетарские утописты верили, что ее у них хватит; все дело лишь в том, чтобы добыть необходимое место и необходимые средства. Конечно, они уже не рассчитывали ни на каких миллионеров и государей, которые могли бы им все это дать; все необходимое должна была дать революция, она должна была разрушить старое здание, уничтожить старые власти и передать в руки изобретателя или небольшой группы изобретателей нового плана постройки диктатуру, которая поможет новому мессии соорудить здание социалистического общества.

В их рассуждениях классовой борьбе места не было. Пролетарские утописты слишком остро чувствовали нищету, в которой они жили, и потому со всем нетерпением желали ее немедленного устранения. Если бы они даже считали возможным, что классовая борьба постепенно поднимет пролетариат и сделает его способным к дальнейшему развитию общества, то и тогда эта процедура казалась бы им слишком сложной. Но они и не верили в такой подъем. Они стояли в самом начале рабочего движения; слои пролетариев, принимавшие в нем участие, были незначительны, и среди этих немногих борющихся пролетариев находились лишь отдельные люди, которые имели в виду нечто большее, чем защиту своих минутных интересов. Воспитать для социалистического мышления широкие массы населения казалось делом безнадежным. Единственное, что могла дать эта масса,— это взрыв отчаяния, которым она уничтожила бы существующее и освободила бы путь для социалистов. Чем хуже становилось положение масс, тем скорее должен был, по мнению этих ранних рабочих социалистов, настать момент, когда положение сделается настолько невыносимым, что массы взорвут давящую на них общественную надстройку. Борьба за постепенный подъем рабочего класса была, по мнению этих социалистов, не только безнадежной, но и решительно вредной, так как незначительные и преходящие улучшения, которых он мог добиться, делали бы существующее более сносным для масс и тем отдаляли бы момент их восстания и краха всего существующего, а следовательно, и момент коренного устранения нищеты. Всякая форма классовой борьбы, которая не имела своей целью немедленное и полное разрушение существующего, т. е. всякая серьезная, действенная форма классовой борьбы, была поэтому в глазах таких социалистов ни более ни менее как изменой делу человечества.

Больше полувека прошло с тех пор, как изложенные взгляды, самым гениальным выразителем которых был, пожалуй, Вейтлинг, появились среди рабочего класса. Они не исчезли еще и до настоящего времени. Склонность к ним обнаруживает всякий пролетарский слой, готовящийся вступить в ряды борющегося пролетариата: она обнаруживается в каждой стране, пролетариат которой начинает проникаться сознанием своего недостойного и невыносимого положения и проявлять социалистические тенденции, не обладая еще ясным пониманием общественных отношений и не веря в свои силы для упорной классовой борьбы; а так как новые пролетарские слои вновь и вновь выбираются из болота, в которое их загнало экономическое развитие, так как все новые и новые страны переходят к капиталистическому способу производства и подвергаются пролетаризации, то подобные взгляды ранних утопических рабочих-социалистов могут постоянно снова всплывать на поверхность. Это детская болезнь, которая угрожает всякому молодому пролетарско-социалистическому движению, еще не освободившемуся от утопизма.

В настоящее время подобного рода социалистические воззрения называют анархизмом, но они отнюдь не стоят в непременной связи с анархизмом. Возникая не из ясного сознания, а лишь из инстинктивного возмущения против существующего, эти воззрения могут быть связаны с самыми разнообразными теоретическими взглядами. Впрочем, грубый и насильственный социализм раннего пролетария и нередко весьма сентиментальный, нежно настроенный мирный анархизм утонченного мелкого буржуа в наши дни охотно идут рука об руку, потому что при всем глубоком различии они имеют одну общую черту: отвращение и даже ненависть к упорной классовой борьбе, в особенности к ее высшей форме — борьбе политической.

Пролетарский утопический социализм столь же мало, как и буржуазный, мог разрешить противоречие между социализмом и рабочим движением. Хотя иногда пролетарские утописты бывали вынуждены обстоятельствами принимать участие в классовой борьбе, при шаткости их теоретической позиции это участие приводило не к окончательному слиянию социализма с рабочим движением, а к вытеснению первого последним. Известно, что анархическое движение (понимая это слово в смысле упомянутого пролетарского утопизма) всюду, где оно становилось массовым и превращалось в действительную классовую борьбу, всегда рано или поздно, несмотря на свой кажущийся радикализм, кончало тем, что превращалось в замкнутое, либо чисто профессиональное, либо чисто кооперативное движение.

12. СОЦИАЛ-ДЕМОКРАТИЯ — СОЕДИНЕНИЕ РАБОЧЕГО ДВИЖЕНИЯ С СОЦИАЛИЗМОМ

Чтобы примирить социалистическое и рабочее движения друг с другом и достигнуть слияния их в единое движение, социализм должен был выйти из круга идей утопизма. Это всемирно-историческое дело составляет заслугу Маркса и Энгельса, которые в 1847 г. в своем «Коммунистическом манифесте» заложили научные основы нового, современного социализма, или, как говорят в настоящее время, социал-демократии. Этим они поставили социализм на прочный фундамент и превратили его из прекрасной грезы благожелательных мечтателей в предмет серьезной борьбы, доказали, что социализм есть естественно необходимое следствие экономического развития. Борющемуся пролетариату они дали ясное сознание его исторических задач и возможность самым прямым сопряженным с наименьшими жертвами путем идти  к намеченной цели. Перед социалистами теперь стоит задача: не изобретать новое общество произвольно, а лишь открыть его элементы в существующем обществе. Им не приходится сверху нести пролетариату избавление от нищеты, но им приходится оказывать поддержку его классовой борьбе, увеличивая его сознательность и помогая его экономическим и политическим организациям, чтобы он мог скорее и безболезненнее достичь того времени, когда будет в состоянии сам себя освободить. Сделать классовую борьбу пролетариата возможно более сознательной и целесообразной — вот задача социал-демократии.

Нам нет надобности входить здесь в дальнейшее рассмотрение учения Маркса и Энгельса, так как вся наша книга основана на нем и представляет не что иное, как изложение и популяризацию этого учения.

Благодаря этому учению классовая борьба пролетариата приобретает новый характер. До тех пор пока социалистическое производство не является осознанной целью, пока стремления борющегося пролетариата не выходят за рамки существующего способа производства, классовая борьба вращается как бы в замкнутом кругу, не двигаясь с места, и стремление пролетариата к более удовлетворительному существованию становится чем-то вроде сизифова труда. Ведь принижающие тенденции капиталистического способа производства вовсе не устраняются благодаря классовой борьбе и ее завоеваниям, но в лучшем случае лишь несколько ослабляются. Пролетаризация промежуточных слоев общества совершается непрерывно, отдельные члены и целые слои трудящихся классов постоянно низвергаются в ряды люмпен-пролетариата, алчность капиталистов в погоне за прибылью не перестает угрожать всем завоеваниям находящихся в более благоприятных условиях слоев рабочего класса. Всякое сокращение рабочего времени, достигнуто ли оно экономической или политической борьбой, служит для капиталистов поводом к введению сберегающих труд машин, к еще большей интенсификации труда; на каждое улучшение рабочих организаций капиталисты отвечают улучшением своих и т. д. К тому же безработица всё возрастает, кризисы становятся более обширными и более глубокими, необеспеченность существования становится все больше и все мучительнее. Подъем рабочего класса, к которому приводит классовая борьба, имеет не столько экономическое, сколько моральное значение. Вследствие классовой борьбы и ее завоеваний экономические условия пролетариев в общем и целом улучшаются — если вообще улучшаются — лишь медленно и незначительно, но самоуважение пролетариев растет, а с ним и уважение, которое оказывают ему другие классы общества; пролетарии начинают чувствовать себя равноправными с высшими классами и сравнивать свою судьбу с их судьбой; они начинают предъявлять большие требования к себе, к своему жилищу и одежде, к своим познаниям, к воспитанию своих детей и т. д.— они требуют и для себя доли достижений культуры. Наконец, они становятся более чувствительными ко всякому унижению и угнетению.

Этот моральный подъем пролетариата равнозначен пробуждению и постоянному росту его «ненасытности». Она растет в нем гораздо быстрее, чем все улучшения его экономического положения, совместимые с современной системой эксплуатации. Все эти улучшения, на которые одни надеются, а другие опасаются, что они сделают рабочих довольными, должны отставать от притязаний рабочих, являющихся естественно необходимым следствием их морального подъема. Поэтому следствием классовой борьбы может быть только постоянный рост недовольства пролетариата своей судьбой. Рост этого недовольства — которое, естественно, сильнее всего обнаруживается там, где повышение экономического уровня пролетариата наиболее отстает от его морального подъема,— нигде не может быть задержан надолго. Тем самым классовая борьба оказывается в конце концов бесцельной и бесплодной, если только она не стремится выйти за пределы существующего способа производства. Чем выше поднимает она пролетария, тем дальше видит он себя от цели своих стремлений, от довольного существования, отвечающего его взглядам на человеческое достоинство.

Только социалистическое производство, уничтожив эксплуатацию и классовые различия, может положить конец этому несоответствию между требованиями рабочих и средствами, служащими для их удовлетворения; тем самым оно устранит и тот могучий повод к недовольству рабочих своей судьбой, который порождается примером роскоши эксплуататоров. Но раз будет уничтожен этот повод, то само собой явится и ограничение притязаний рабочих до степени соответствия их имеющимся и наличии средствам удовлетворения их потребностей. А мы уже видели, насколько социалистическое производство увеличивает эти средства.

Это мучительное недовольство, эта «ненасытность» чужды коммунистическому обществу. Наоборот, они вырастают с естественной необходимостью из классового антагонизма и эксплуатации там, где эксплуатируемые чувствуют себя морально равными своим эксплуататорам или даже превосходящими их. Если только эксплуатируемый класс достиг такой высоты, его «ненасытность» исчезнет не раньше, чем он положит конец своей эксплуатации.

Итак, до тех пор пока классовая борьба пролетариата была противоположна социализму, пока она не имела никакой другой цели, кроме завоевания пролетариату сколько-нибудь удовлетворительного положения при помощи различных уступок в пределах современного общества, она не могла достигнуть своей цели. Она напоминала бесконечный винт. Совершенно иначе обстоит дело с тех пор, как социалистическое движение слилось с рабочим движением: теперь рабочее движение получило цель, к которой оно явно приближается, теперь все стороны этой борьбы, даже те, которые не приводят к непосредственным практическим результатам, приобретают значение, если только они развивают самосознание и авторитет пролетариата, его товарищескую сплоченность и его дисциплину. Теперь даже проигранное с виду сражение превращается в победу, теперь каждая сорванная стачка, каждый отклоненный законопроект, который должен был служить интересам пролетариата, означает шаг вперед, к цели, к достижению достойного человека существования. Отныне все экономические и политические мероприятия, касающиеся пролетариата — преследуют ли они враждебные или дружественные ему тенденции, удаются они или нет,— одинаково обращаются ему на пользу, поскольку они способствуют его пробуждению и моральному подъему. Отныне борющийся пролетариат уже не уподобляется войску, которое, не двигаясь с места, с трудом и огромными потерями отстаивает раз занятую им позицию; теперь даже слепому становится все яснее и яснее, что пролетариат — завоеватель, перед которым ничто не может устоять, победоносному шествию которого ничто не может воспрепятствовать.

13. МЕЖДУНАРОДНЫЙ ХАРАКТЕР СОЦИАЛ-ДЕМОКРАТИИ

Новый социализм, основанный Марксом и Энгельсом, берет свое происхождение в Германии. Оба его основателя были немцы; немцами были их первые ученики; первые сочинения, излагавшие социализм, появились на немецком языке. Уже одно это может служить объяснением, хотя и не единственной причиной того, что слияние социализма с рабочим движением произошло прежде всего в Германии, что в Германии впервые социал-демократия пустила свои корни, понимая под Германией не Германскую империю, а все местности со значительным числом говорящих по-немецки рабочих.

Однако распространение социал-демократии не ограничилось одной Германией. Основатели современного социализма с самого начала осознали международный характер, который в настоящее время стремится всюду принять рабочее движение, и потому старались с самого начала построить свою пропаганду на интернациональных основах.

Международные сношения в силу естественной необходимости тесно связаны с капиталистическим способом производства. Его развитие из простого товарного производства находится в самой тесной связи с развитием мировой торговли. Но последняя невозможна без мирных сношений отдельных наций между собою; для своего развития мировая торговля требует, чтобы иностранный купец был так же защищен в стране, с которой он ведет торговлю, как и у себя на родине. Благодаря мировой торговле сильно поднимается также общественное положение купца. Его образ мыслей начинает оказывать влияние и на образ мыслей всего общества вообще. Но купец всегда являлся самым подвижным элементом; его принцип всегда был: ubi bene, ibi patria — где хорошо, где есть прибыль, там и мое отечество.

Таким образом, по мере того как расширяются мировая торговля и капиталистическое производство, в буржуазном обществе развиваются и космополитические тенденции, требование вечного мира между нациями, братства народов.

Однако капиталистический способ производства порождает самые странные противоречия; подобно тому как ему свойственны в одно и то же время тенденции к увеличению равенства и неравенства, к принижению пролетариата до самого глубокого падения и наряду с этим — к подъему его до уровня господствующего класса, тенденции к полной свободе индивида и полному его порабощению, точно так же и тенденция к осуществлению братства народов идет рука об руку с тенденцией к увеличению национального антагонизма. Обмен требует мира, по конкуренция порождает войну. Если в каждой стране и отдельные капиталисты, и отдельные классы находятся по отношению друг к другу в состоянии вечной войны, то в таком же положении находятся между собой капиталисты и капиталистические классы отдельных наций. Каждая нация старается расширить рынок для сбыта своих произведений и вытеснить с этого рынка других. Чем более развит мировой обмен, чем необходимее всеобщий мир, тем ожесточеннее конкурентная борьба, тем больше опасность враждебных столкновений между отдельными нациями. Чем более тесны международные сношения, тем настойчивее стремление к национальной замкнутости. Чем сильнее потребность в мире, тем грознее опасность войны. Эти, казалось бы, нелепые противоречия вполне соответствуют характеру капиталистического способа производства. Они присущи в скрытом состоянии уже простому товарному производству, но только капиталистическое производство развивает их до чудовищных, невыносимых размеров. И тот факт, что оно в такой же степени усиливает тенденции к войне, в какой делает необходимым мир, является лишь одним из многих противоречий, которые несут ему гибель.

Пролетариат не принимает участия в этом противоречивом положении, которое создается таким образом для всех остальных классов общества. Чем больше он развивается и становится самостоятельным классом, тем очевиднее становится в самых разнообразных областях тот факт, что из двух противоречивых тенденций капиталистического способа производства его затрагивает лишь одна из них, другая же все больше и больше утрачивает для него всякое значение. Так, например, современный способ производства порождает в одно и то же время тенденцию к сплочению производителей в крупные союзы для совместной деятельности и тенденцию к ожесточенном борьбе всех (производителей) против всех. В пролетариате вторая тенденция перестает действовать. Вместо противоречия между монополией и конкуренцией, которое истощает и раздирает буржуазию, мы находим в пролетариате все большее и большее проявление только первой из этих тенденций, способствующей усилению и укреплению пролетарской солидарности. Естественным последствием этой «односторонности» является то, что на пролетариев различных культурных стран все больше и больше оказывает явное влияние только тенденция к тесному международному сплочению, тенденция же к национальной замкнутости и национальной борьбе утрачивает в их рядах всякое влияние.

Капиталистический способ производства, сделав рабочего неимущим, лишил его почвы. У рабочего нет постоянного жилища, а потому нет и постоянной родины. Подобно купцу, и он также держится принципа: ubi bene, ibi patria — где лучшие условия труда, там и моя родина. Уже ремесленные подмастерья начали странствовать по чужим землям, и следствием этого явились те зачатки международного сплочения, на которые мы указывали. Но что значит эти странствия в сравнении с современными, при нынешнем развитии транспорта! К тому же подмастерье, странствуя, имел намерение опять вернуться на свою родину, современный же пролетарий странствует с женой и детьми, чтобы остаться там, где ему удастся найти наилучшие условия труда. Оп не турист, а кочевник.

Подобно пролетарию, и купец, по крайней мере ведущий мировую торговлю, стремится стать независимым от родной почвы и поселиться там, где он лучше всего может обеспечить свои коммерческие интересы. Но он не теряет благодаря этому связи со своим отечеством. Ведь за границей его авторитет, его общественное положение, возможность беспрепятственно вести дела и надувать иностранных коллег в значительной степени зависят от влияния и силы государства, к которому он принадлежит, которое его защищает. Следовательно, купец и за границей остается националистом; обыкновенно эти господа являются самыми крайними шовинистами, они чувствуют самым непосредственным образом, что значит величие их отечества для их кармана.

В ином положении находится пролетариат. У себя на родине он не избалован государственной охраной ого интересов; он и за границей, по крайней мере в культурных странах, обыкновенно не нуждается в защите со стороны своего отечества. Наоборот, в большинстве случаев он попадает в такую страну, в которой законы и управление благоприятнее для рабочих, чем на его родине. И его новые товарищи по работе вовсе не заинтересованы в том, чтобы лишить его законодательной охраны в том случае, когда он нуждается в ней наиболее настоятельно, а именно — по отношению к своему эксплуататору. Напротив, их собственный интерес заставляет их заботиться о том, чтобы его способность к сопротивлению эксплуататору возрастала.

Таким образом, современный пролетарий отрывается от своей родины совершенно иначе, чем странствующий подмастерье цехового периода или купец. Он становится истинным космополитом, его отечество — весь мир.

Правда, этот космополитизм влечет за собой различные неудобства и даже опасности для рабочих тех стран, в которых уровень жизни рабочих выше и условия труда лучше и в которых поэтому иммиграция превосходит эмиграцию. Ведь нельзя отрицать того, что эти достигшие более высокого уровня рабочие испытывают в силу конкуренции со стороны менее требовательных и менее способных к сопротивлению пришельцев значительные помехи в своей классовой борьбе.

Иногда эта конкуренция, подобно конкуренции между капиталистами различных наций, может повести к обострению национального антагонизма, к национальной ненависти местных рабочих к чужестранцам. Но национальная борьба, представляющая в буржуазной среде постоянное явление, в пролетарских кругах всегда носит преходящий характер.

Ведь рано или поздно последние неизбежно придут к сознанию — если не иным путем, то путем горького опыта,— что иммиграция более дешевой рабочей силы из отсталых местностей в местности передовые в экономическом отношении стоит в такой же необходимой связи с капиталистическим способом производства, как введение машин и применение женского труда в промышленности, и что подавить иммиграцию так же невозможно, как и оба эти явления.

Рабочее движение передовых стран еще и в другом отношении испытывает ущерб, вызываемый отсталостью рабочих в других странах. Степень эксплуатации, которой подвергаются эти последние, является для капиталистов более развитой страны отличным предлогом, а иногда и действительным основанием противиться стремлениям своих рабочих к улучшению условий труда путем законодательства или «свободного» соглашения.

И тем и другим путем рабочим, остающимся в своей стране, становится ясно, в какой степени успехи их классовой борьбы зависят от успехов рабочего класса в других странах. Если иногда они испытывают вражду к иностранным рабочим, то в конце концов верх все же берет сознание, что существует только одно действенное средство устранить тормозящее влияние отсталости других стран — устранение самой этой отсталости. У немецких рабочих имеются все основания желать, а где можно и содействовать тому, чтобы славянские и итальянские рабочие, как у себя на родине, так и на чужбине, добились повышения заработной платы и сокращения рабочего времени; в этом же заинтересованы в свою очередь английские рабочие по отношению к немецким и другим, американские — по отношению к европейским вообще.

Тесная зависимость классовой борьбы пролетариата какой-либо страны от классовой борьбы в других странах с естественной необходимостью ведет к тесному сплочению борющихся пролетарских слоев всех стран.

Все больше и больше исчезают остатки национальной замкнутости и национальной вражды, перенятой пролетариатом от буржуазии, все больше и больше он освобождается от национальных предрассудков, все больше и больше рабочий научается признавать и ценить в иностранном товарище по труду, на каком бы языке он ни говорил, своего товарища по борьбе, своего друга.

Теснее всего должна быть, естественно, международная солидарность между теми пролетарскими слоями различных наций, которые ставят себе одинаковые цели и добиваются их одинаковыми средствами.

Необходимость международного объединения классовой борьбы пролетариата, раз эта борьба должна по своим целям, силе и размерам выйти за определенные границы, была с самого начала осознана авторами «Коммунистического манифеста». «Манифест» обращается к пролетариям всех стран и заканчивается призывом: «соединяйтесь!» И организация, которая приняла принципы, положенные в основу «Манифеста», и от имени которой «Манифест» был издан, была организацией международной — «Союзом коммунистов».

Поражение революционных движений 1848 и 1849 гг. положило конец этому союзу, но с новым пробуждением рабочего движения в начале шестидесятых годов он вновь возродился в виде «Международного товарищества рабочих» (основанного в 1864 г.), душой которого был опять Маркс. Задачей этого товарищества было не только пробуждать чувство международной солидарности в пролетариях различных стран, но и дать им общую цель и указать общий путь к этой цели. Первая задача была в достаточной степепи им выполнена, осуществить же вторую ему частично пе удалось. Интернационал должен был осуществить во всех странах слияние борющегося пролетариата с современным социализмом. Он провозгласил, что освобождение рабочего класса может быть завоевано лишь самими рабочими; что политическое движение является лишь вспомогательным средством для достижения этой цели и что освобождение пролетариата невозможно, пока будет продолжаться его зависимость от монополистов средств производства, этих источников жизни. Против этих основных принципов в Интернационале образовалась оппозиция, которая усиливалась по мере того, как становилось ясно, что выводом из этих принципов должна явиться социал-демократия. Все сторонники буржуазного, мелкобуржуазного и примитивно-пролетарского утопизма, которые лет 30—40 тому назад были еще сравнительно многочисленны, а также представители чистого профессионализма рабочей аристократии, замкнутого наподобие цехов, отпали от Интернационала, как только заметили, к чему он стремится. Падение Парижской коммуны 1871 г. и правительственные преследования в различных странах европейского континента ускорили его гибель.

Но брошенное им семя сознания международной солидарности не могло быть заглушено.

С тех пор идеи «Коммунистического манифеста» охватили борющийся пролетариат всей Европы (и различные пролетарские слои за пределами Европы); всюду процесс слияния классовой борьбы с современным социализмом либо уже завершился, либо находится на пути к быстрому завершению. Принципы, цели и средства пролетарской классовой борьбы становились повсеместно одними и теми же. Отсюда само собой возникало чувство все более и более тесной близости между социалистическими рабочими движениями различных стран, сознание их международного характера становилось все более могучим, и нужен был только толчок, чтобы придать этому факту видимое выражение.

Это и произошло, как известно, на международном конгрессе в Париже (1889 г.), поводом к которому послужило празднование столетней годовщины взятия Бастилии. Следующие международные конгрессы способствовали новому укреплению интернационального сплочения борющегося пролетариата, которое, кроме того, получило свое видимое выражение в ежегодном празднике 1 Мая. Не разобщенные мыслители и мечтатели, слывущие чудаками среди своего класса, собираются на эти конгрессы, как это бывает на буржуазных конгрессах мира: здесь собираются представители и защитники интересов сотен тысяч и миллионов трудящихся мужчин и женщин. Каждое празднование дня 1 Мая самым внушительным образом показывает, что во всех центрах экономической в политической жизни всех современных культурных стран массы трудящегося населения проникнуты сознанием солидарности международного пролетариата, протестуют против войны и провозглашают, что так называемые национальные противоречия являются фактически противоречиями не между народами, а лишь между их эксплуататорами.

Подобного уничтожения пропасти, разделявшей отдельные нации, подобного международного сплочения самых широких слоев народа всемирная история еще не видела. Этот процесс приобретает еще большее величие, ибо он совершается под шум военных приготовлений, которые, с своей стороны, являют зрелище, еще невиданное в мировой истории,— приготовлений, ложащихся невероятным гнетом на всю Европу.

Ввиду того социал-демократия вдвойне обязана решительно подчеркивать свою интернациональную точку зрения. И это самым настойчивым образом сделано в Эрфуртской программе.

14. СОЦИАЛ-ДЕМОКРАТИЯ И НАРОД

Социал-демократия уже по самой своей сущности есть партия интернациональная. Но в то же самое время она обнаруживает тенденцию все более и более становиться национальной партией, т. е. народной партией в том смысле, что она становится представительницей не только промышленных наемных рабочих, но и всех трудящихся и эксплуатируемых слоев, т. е. огромного большинства всего населения, которое обыкновенно называют «народом». Мы уже видели, что промышленный пролетариат имеет тенденцию стать в конце концов единственным трудящимся классом. И мы указывали уже на то, что другие трудящиеся классы по условиям своей жизни и труда все более и более становятся схожими с пролетариатом; наконец, мы уже знаем, что среди трудящихся классов рабочий пролетариат является единственным классом, который постоянно увеличивает свою силу, интеллигентность и сознание своей цели, что он все более и более становится центром, вокруг которого группируются постоянно уменьшающиеся остатки других трудящихся классов. Его чувства и мысли приобретают все более и более решающее значение для всей массы «мелкого люда».

По мере того как наемные рабочие берут на себя руководство народом, рабочая партия становится народной партией, В самом деле, когда самостоятельный рабочий мелкого производства начинает чувствовать как пролетарий, когда он осознает, что он или, по крайней мере, его дети бесповоротно обречены на падение в ряды пролетариата, что для него нет другого спасения, как освобождение пролетариата,— с этого момента он неизбежно будет видеть в социал-демократии естественную защитницу его интересов,

В предыдущей главе нами уже было указано, что ему не приходится бояться победы социал-демократии, что ее победа, напротив, в его интересах, ибо она означает установление такого общественного строя, который принесет всем рабочим — не только наемным рабочим, но и самостоятельным рабочим мелкой промышленности — освобождение от эксплуатации и угнетения и обеспечит им благосостояние.

Но социал-демократия защищает интересы всего «мелкого люда» не только в будущем, но уже и в современном обществе. Пролетариат, как низший из эксплуатируемых слоев, не может освободиться от эксплуатации и угнетения, не уничтожив совершенно всякую эксплуатацию, всякое угнетение. Поэтому он является их заклятым врагом, в какой бы форме они ни проявлялись, он передовой боец за дело всех эксплуатируемых и угнетенных.

Выше мы говорили об Интернационале. Характерно, что поводом к его основанию послужила пролетарская манифестация сочувствия восставшей против царского ига Польше, что первым адресом, выпущенным Интернационалом после своего конституирования, был приветственный адрес президенту Соединенных Штатов Линкольну, в котором товарищество рабочих выражало свои симпатии делу освобождения негров, и что, наконец, Интернационал был первой существовавшей в Англии и насчитывавшей в числе своих членов англичан организацией, которая вступилась, и притом самым энергичным образом, за ирландцев, угнетенных господствующими классами Англии. Ни ирландское, ни польское движение, ни освобождение рабов не имеют прямого отношения к классовым интересам наемных рабочих.

Десятки подобных примеров можно было бы найти в истории любого социалистического рабочего движения.

Правда, говорят, что социал-демократия основывается на прогрессе экономического развития; что предпосылкой социалистического производства является возможно более полное вытеснение мелкого производства крупным; что, следовательно, социал-демократия заинтересована в гибели мелких предприятий, в гибели мелких ремесленников, мелких торговцев, мелких крестьян, что она должна способствовать их разорению, а стало быть, не может защищать их интересов.

На это можно возразить следующее: социал-демократия не делает экономического развития; вытеснение мелкого производства крупным совершается без всякого содействия с ее стороны, о нем самым основательным образом заботится класс капиталистов. Конечно, у нее нет никаких оснований противиться этому развитию. Пожелать остановить экономическое развитие — это вовсе не значит стать на защиту действительных интересов мелких крестьян и мелких буржуа. Ведь все направленные к этому попытки должны потерпеть крушение и — если они вообще способны оказать то или иное действие — могут только повредить, а не принести пользу. Указывать ремесленникам и крестьянам такие меры, с помощью которых их мелкое производство вновь превратится в «золотое дно»,— это отнюдь не значит защищать их интересы, а, напротив, порождать в них иллюзии, которые никогда не смогут осуществиться и только собьют их с правильного пути наилучшей защиты их интересов.

Но если падение мелкого производства и неизбежно, то вовсе не неизбежно, чтобы оно сопровождалось всеми теми отвратительными явлениями, которые в настоящее время ему обыкновенно присущи. Мы видели, что исчезновение мелкого производства есть лишь последний акт той длинной драмы, предыдущие акты которой представляют не что иное, как медленную и мучительную гибель самостоятельного мелкого производителя. Но гибель мелких буржуа и мелких крестьян вовсе не в интересах социал-демократии, наоборот, она в высшей степени заинтересована в том, чтобы этого не было. Ведь чем ниже падают те круги, из которых вербуется пролетариат, тем труднее поднять этих рекрутов на такую высоту, чтобы они стали способными и захотели вступить в ряды борющегося пролетариата. И от роста этого последнего, а не от увеличения всего пролетариата зависит рост и сила социал-демократии. Чем менее требователен крестьянин и ремесленник, чем более привык он к бесконечному труду, тем менее способен он к сопротивлению, попадая в ряды пролетариата, тем больше позволяет он себя эксплуатировать, тем больше вредит он благодаря своей конкуренции находящимся в благоприятных условиях рабочим. Отчасти те же самые причины, которые приводят к международной солидарности рабочих, ведут и к солидарности пролетариата с теми классами, из которых он вербуется, солидарности, которая до сих пор, конечно, как правило, ощущалась и обнаруживалась лишь одной из сторон, а именно пролетариями.

Разумеется, если разоряющиеся мелкие крестьяне и мелкие буржуа пытаются удержаться на поверхности за счет пролетариев, например при помощи чрезмерной эксплуатации учеников или мешая организоваться своим наемным рабочим, то они всегда встретят самый энергичный отпор со стороны пролетариата и социал-демократии. Напротив, социал-демократия выступает самым решительным образом за защиту целого ряда мероприятий, с помощью которых, не нанося ущерба пролетариату, а скорее даже помогая ему, могут быть достигнуты серьезные улучшения и облегчения для мелких крестьян и мелких буржуа.

Это видно с полной ясностью из тех требований, которые социал-демократия выдвигает в качество непосредственных требований, осуществимых в теперешнем государстве. Перечисление этих требований составляет вторую часть Эрфуртской программы. Последняя гласит:

«Исходя из этих принципов, Социал-демократическая партия Германии выдвигает в первую очередь следующие требования:

1. Всеобщее, равное, прямое активное и пассивное избирательное право при тайной подаче голосов для всех граждан империи, достигших 20-летнего возраста, без различия пола, при всех выборах и голосованиях. Пропорциональная избирательная система, а до ее введения — законодательное перераспределение избирательных округов после каждой народной переписи. Двухлетние законодательные периоды. Проведение выборов и голосований в один установленный законом нерабочий день. Предоставление компенсации избранным представителям. Отмена всякого ограничения политических прав, за исключением случаев назначения опеки.
2. Прямое законодательство, осуществляемое народом при помощи права вносить и отвергать законопроекты. Самоопределение и самоуправление народа в империи, государствах, провинциях и общинах. Избрание должностных лиц народом, их гражданская и уголовная ответственность, ежегодное утверждение налогов.
3. Всеобщая военная подготовка для несения военной службы всеми гражданами. Народное ополчение вместо постоянного войска. Решение вопросов о войне и мире народным представительством. Разрешение всех международных конфликтов в порядке третейского суда.
4. Отмена всех законов, ограничивающих или подавляющих свободное выражение мнений, и право союзов и собраний.
5. Отмена всех законов, ущемляющих права женщин в публично- и частно-правовом отношении по сравнению с мужчиной.
6. Объявление религии частным делом каждого. Прекращение всякого расходования общественных средств на церковные и религиозные цели. Церковные и религиозные общины должны рассматриваться как частные союзы, совершенно самостоятельно управляющие своими делами.
7. Введение светской школы. Обязательное посещений общедоступных народных школ. Бесплатное обучение, бесплатные учебные пособия и питание в общедоступных народных школах, а также и в средних учебных заведениях для тех учеников и учениц, которые по своим способностям считаются пригодными для дальнейшего образования,
8. Бесплатность судопроизводства и юридическая помощь. Осуществление судопроизводства избранными народом судьями. Право апелляции в уголовных делах. Компенсация невинно привлеченных к суду, арестованных и осужденных. Отмена смертной казни.
9. Бесплатная врачебная помощь, включая помощь при родах и лекарства. Бесплатность погребения.
10. Прогрессивный подоходный и поимущественный налог для покрытия всех общественных расходов, поскольку они подлежат покрытию за счет налогов. Обязательство самооценки налогоплательщиков. Налог на наследства, прогрессивно возрастающий в зависимости от размеров наследства и от степени родства. Отмена всех косвенных налогов, пошлин и прочих хозяйственно-политических мер, приносящих общие интересы в жертву привилегированному меньшинству.

В целях охраны рабочего класса Социал-демократическая партия Германии выдвигает в первую очередь следующие требования:

1. Действенное национальное и международное рабочее законодательство на следующих основаниях:

• Установление нормального рабочего дня продолжительностью не свыше восьми часов.
• Воспрещение промыслового труда детей в возрасте моложе четырнадцати лет.
• Воспрещение ночных работ, за исключением таких отраслей промышленности, которые требуют ночного труда по характеру самого производства, но техническим причинам или в интересах общественного блага.
• Непрерывный отдых не менее тридцати шести часов в неделю для каждого рабочего.
• Воспрещение выдачи заработной платы товарами.

2. Надзор над всеми промысловыми предприятиями, изучение к регулирование условий труда в городе и деревне при посредстве имперского ведомства труда, окружных палат и камер труда. Повсеместное введение производственной гигиены.

3. Уравнение в правах сельскохозяйственных рабочих и прислуги с промышленными рабочими; отмена уставов о прислуге.

4. Обеспечение права союзов.

5. Имперская организация всего страхования рабочих в руках государства при решающем участии рабочих в управлении им.»

Детальное рассмотрение всех этих пунктов не входит в задачи настоящей работы, которая касается лишь основных принципов социал-демократии, а не практических требований, из них вытекающих. Последние представляют для нас интерес лишь постольку, поскольку они служат для разъяснения первых. С этой точки зрения мы хотели бы в заключение нашей работы сделать некоторые краткие замечания по их поводу, так как мы уже пришли к концу хода развития идей, составляющих принципиальную часть Эрфуртской программы.

Прежде всего мы видим, что лишь часть требований социал-демократии представляет собой чисто рабочие требования, т. е. такие, которые преследуют исключительно интересы наемных рабочих. Гораздо большая часть требований социал-демократии, напротив, затрагивает область интересов, общих для пролетариата и других слоев трудового населения.

Некоторые из этих требований выставляет также и буржуазная демократия; другие же могут быть выставлены только социал-демократией, как единственной антикапиталистической партией, но даже и буржуазно-демократические требования не защищаются ни одной партией с такой настойчивостью, как социал-демократией. Она стремится поднять жизненный уровень мелкого люда и облегчить его бремя путем отмены косвенных налогов, перенесения большей части податного бремени на богатых при помощи прогрессивного налога на доходы, имущество и наследство, путем уничтожения постоянного войска, устранения самым тесным образом связанной с этим государственной задолженности и т. д. Вместе с экономическим облегчением социал-демократия стремится поднять мелкий люд в духовном отношении, требуя не только бесплатного народного обучения, удовлетворяющего всем требованиям современной культуры, но и бесплатного обеспечения учащихся учебными пособиями и пищей за общественный счет. Социал-демократия одна стремится дать «мелкому люду» достаточную бесплатную врачебную помощь и уход за больными, бесплатную юридическую помощь, бесплатный суд.

Только мероприятия, отвечающие этим требованиям, могут улучшить положение самостоятельных рабочих мелких предприятий, поскольку это вообще возможно в современном обществе. Помогать ремесленникам и крестьянам как производителям, сохранить их отсталые способы производства противоречило бы ходу экономического развития и было бы неосуществимо. Точно так же невозможно сделать всех их, или но крайней мере значительную часть, капиталистами. Всей массе этого «мелкого люда» можно еще оказать помощь только как потребителям. Однако как раз те партии, которые по видимости кажутся наиболее дружественно настроенными по отношению к ремесленникам и крестьянам, больше всего и обременяют их как потребителей. И это весьма чувствительно дает себя знать на практике. Идущее рука об руку с этим желание поднять мелкое производство является не чем иным, как бесплодной утопией.

Повышение уровня мелких буржуа и мелкого крестьянства как потребителей не только не противоречит экономическому развитию, но даже является средством его ускорить. Следовательно, оно не только возможно, но к нему следует также стремиться уже в силу одного этого, даже не касаясь других многочисленных причин, вытекающих частью из соображений здравого смысла, частью из чувства сострадания к бедным разоряющимся крестьянам и мелким буржуа. Чем лучше их положение как потребителей, чем выше их жизненный уровень, чем шире их материальные и духовные запросы, чем выше их сознание, тем скорее у них пропадет всякое желание вести борьбу с крупным производством при помощи голодной конкуренции, тем раньше они прекратят эту безнадежную борьбу и усилят собой ряды пролетариата; но тогда они усилят собою не его униженные, неспособные к сопротивлению, нетребовательные низшие слои, нет, они непосредственно вступят в ряды борющихся, «ненасытных», сознательных пролетариев и тем самым ускорят их победу.

И эта победа не может, как думают некоторые, явиться результатом упадка, будь то упадок мелкой буржуазии и крестьянства или же пролетариата. Социал-демократия имеет все причины к тому, чтобы решительно противодействовать этому упадку — как тех, так и других,— и делает это, насколько хватает сил. Следовательно, ее усиление в интересах не одних только наемных рабочих, но и всех других частей населения, живущих своим трудом, а не эксплуатацией.

Пока существует современное государство, мелкая буржуазия и крестьянство никогда не будут в состоянии отстоять свои интересы против других классов собственными силами. И в настоящее время для них это возможно меньше, чем когда-либо. Для защиты своих интересов они должны вступить в союз с одним или несколькими другими классами. Их инстинкты, воспитанные на частной собственности, толкают их в объятия буржуазных партий, т. е. к союзу с одной из различных групп высших имущих классов. Буржуазные партии сами ищут этого союза, частью из чисто партийных потребностей, находя для себя в этом мелком люде отличную «голосующую скотину», которая им нужна, частью же и из более глубоких соображений. Ведь они превосходно знают, что частная собственность мелких крестьян и мелких буржуа представляет в настоящее время самый сильный оплот частной собственности вообще, а тем самым и эксплуатации, которую они осуществляют. Благосостояние мелкого люда их совершенно не интересует; они всегда готовы взвалить на него возможно большее бремя как на потребителя. Пусть он приходит в какой угодно упадок, только бы не исчезло окончательно его мелкое производство, не выпускающее его из сферы частной собственности. Но все эти партии заинтересованы в расширении капиталистической эксплуатации, а следовательно, в прогрессе экономического развития. Они желают поддержать крестьянина и ремесленника, они обещают ему эту поддержку, но фактически прилагают все свои силы к расширению господства крупного производства и к угнетению крестьянского и ремесленного производства.

Совершенно иначе относится к самостоятельным рабочим мелких предприятий социал-демократия. Она, конечно, не может выступать за сохранение мелкого производства, но фактически последнему нечего ее бояться. Ремесленников и крестьян экспроприируют капиталисты и крупные землевладельцы, а не пролетарии. Напротив, победа пролетариата, как мы видели в предыдущей главе, является единственным средством положить конец этой экспроприации. В качестве же потребителей, самостоятельные рабочие мелких предприятий имеют одинаковые интересы с пролетариями. Поэтому они имеют все основания защищать свои интересы в союзе с пролетариями, т. е. присоединившись к социал-демократии.

Конечно, нельзя ожидать, чтобы сознание этого могло быстро распространиться среди них. Однако уже началось бегство мелких буржуа и крестьян из рядов буржуазных партий, бегство совсем особого рода, так как первыми бросают оружие как раз наиболее деятельные, наиболее воинственные из них, и не для того чтобы уклониться от борьбы, а для того чтобы от мелкой борьбы за продление своего убогого существования ринуться в исполинскую, приводящую в движение весь мир борьбу за создание нового общества, которое сделает всех своих членов участниками великих приобретений современной культуры, в борьбу за освобождение всего культурного человечества и даже всего человечества вообще от оков общественного строя, грозящего задушить его.

Чем невыносимее становится существующий способ производства, чем очевиднее он стремится к своему банкротству и чем неспособнее оказываются господствующие партии устранить чудовищно разрастающееся общественное зло, чем ничтожнее и беспринципнее становятся эти партии, все более и более вырождающиеся в клику лично заинтересованных политиков, тем большее число членов непролетарских классов вступает в ряды социал-демократии и рука об руку с неудержимо пробивающимся вперед пролетариатом идет под ее знаменем к победе и триумфу.

24.05.2020

↑