Фрагменты из 21 главы книги Адиба Халида «Центральная Азия: От века империй до наших дней» о Советской Средней/Центральной Азии в эпоху Перестройки.
1989 год вызвал сейсмические изменения в политике и культуре Центральной Азии. Два типа реформ, реализованные двумя режимами, повели две половинки Центральной Азии по совершенно разным траекториям. Пять советских республик буквально были катапультированы – к независимости и национальному суверенитету. Они договорились о своем месте в международном порядке после окончания холодной войны, а что касается внутренней политики, превратились в национальные государства, основанные на прославлении своей нации и своей культуры. Китайская же часть Центральной Азии все теснее переплетается с китайским государством, при этом ее национальная и культурная специфика стирается, а демографический состав меняется. Экономическое положение обеих частей также изменилось. В 1989 году советская Центральная Азия была экономически намного сильнее китайской части, в ней была серьезная тяжелая промышленность и развитая инфраструктура, однако сегодня экономическим двигателем региона стал Синьцзян. Китайские товары и китайские граждане, ранее отрезанные от советского пространства закрытой границей, теперь стали доминировать в странах постсоветской Центральной Азии, где Синьцзян играет важную роль в торговле. Отношения между двумя половинками Центральной Азии сменились на противоположные.
***
Переход к независимости оказался неожиданным и во многих отношениях нежеланным как для простого народа, так и для политических элит Центральной Азии. Распад Советского Союза положил конец почти десятилетию смуты, в которой виновата была сама Москва. Это не было бунтом на периферии, наоборот, сам центр своими решениями раскачивал лодку после смерти Леонида Брежнева в ноябре 1982 года. Преемник Брежнева, Юрий Андропов, с 1968 по 1982 год возглавлял КГБ, и он выбрал своим приоритетом борьбу с коррупцией. Центр аннулировал брежневскую конвенцию, согласно которой республиканским элитам предоставлялась значительная свобода действий в обмен на выполнение экономических задач, и превратил Узбекистан в эпицентр борьбы с коррупцией. Однако именно коррупция – игнорирование юридических тонкостей, преобладание личных связей и договоренностей локального масштаба, как и многое другое, – позволяла стране функционировать на протяжении предыдущего двадцатилетия беспрецедентной стабильности. Ханжеское стремление Андропова к законности положило конец этой стабильности и открыло ящик Пандоры.
***
Во время одного из регулярных визитов в Москву в августе 1983 года Шарафа Рашидова попросили встретиться с Егором Лигачевым, недавно назначенным главой Организационного бюро Коммунистической партии. Кандидаты в члены Политбюро редко получали приглашения на встречи от простых начальников отделов, но Рашидов согласился. Там Лигачев показал ему кипы писем на имя ЦК от простых людей Узбекистана с жалобами на высокий уровень коррупции и беззакония в республике. Письма эти присылались в Москву уже несколько лет. Их перенаправляли партийным властям в Ташкенте, а те обычно отвечали, что сообщения необоснованны либо что соответствующие меры уже приняты. Теперь же, под руководством Андропова, партия решила разобраться с Рашидовым напрямую. После чего в республику было откомандировано несколько следственных групп, которые выявили множество «негативных явлений». Кадровые назначения обычно производились благодаря личным связям, которые часто основывались на родстве, землячестве или однокашничестве, что создавало сети поддержки, которые закреплялись в политических и административных органах. Взяточничество было распространено повсеместно. Самое главное, следователи обнаружили поразительный уровень коррупции в хлопководческом комплексе. Отчеты о производстве хлопка систематически фальсифицировались – многие годы. Цифры завышались, и с государства взималась плата за закупки хлопка, существовавшего только на бумаге. Оказалось, что в период с 1978 по 1983 год объем производства хлопка был завышен на 4,5 миллиона тонн, что составляет почти годовой производственный план, в результате чего были незаконно присвоены сотни миллионов рублей. Столкнувшись с необходимостью выполнять все увеличивающиеся планы, местные «бригадиры производства» прибегали к всевозможным методам, вымогая все больше и больше у своих подчиненных. Например, они заставляли членов колхозов работать сверхурочно или расписываться в получении заработной платы, которую те никогда не получали. Отдельные люди наживали огромное богатство в виде наличных денег или дефицитных товаров, бóльшую часть которых прятали в подвалах или закапывали в полях. Когда арестовали некоего Асланова, бывшего руководителя потребсоюза в городе Ромитане, у него обнаружили 9 кг золота, 3,5 кг жемчуга, 974 золотых монеты царского периода, более тысячи драгоценных камней, 170 000 рублей наличными и три автомобиля. Пожалуй, самым печально известным примером стал случай с Ахмаджаном Адыловым, директором местного агропромышленного комплекса в Папском районе Ферганской долины. Ранее он возглавлял колхоз и получил множество наград в должности члена партии (у него было три ордена Ленина, орден Октябрьской Революции и звезда Героя Социалистического Труда), избирался на различные партийные съезды и был депутатом Верховного Совета Узбекистана. Выяснилось, что бóльшую часть Папского района он превратил в личную вотчину и даже оборудовал там частную тюрьму, где пытали или отправляли на принудительные работы тех, кто перешел ему дорогу.
Расследования привели к волне арестов, которая пошла как горизонтально – по всей республике, так и вертикально – вверх по партийной и советской иерархии. К февралю 1986 года, когда состоялся следующий съезд компартии Узбекистана, сменилось уже 40 из 65 секретарей областного уровня, в том числе 19 из 13 первых секретарей и более 260 секретарей парторганизаций районного и городского уровней. Трети председателей районных и городских администраций были предъявлены уголовные обвинения. Лишь пятая часть из 177 членов республиканского центрального комитета сохранилась с момента предыдущего съезда в 1981 году (обычный уровень текучести кадров в центральных комитетах был намного ниже: две трети или более депутатов, фигурировавших на одном съезде, оказывались и на следующем). Власти возбудили сотни уголовных дел и посадили в тюрьму тысячи людей. Несколько человек, в том числе по меньшей мере один партийный секретарь краевого уровня, были приговорены к смертной казни. Было несколько случаев самоубийств среди опальных чиновников. Рашидов скоропостижно скончался 31 октября 1983 года, как раз в тот момент, когда расследование набирало обороты. В последние несколько недель своей жизни он выглядел обеспокоенным и подавленным, и по сей день ходят слухи, что он покончил с собой. Занавес над эпохой Рашидова опустился довольно внезапно и при печальных обстоятельствах. К тому времени Рашидов правил Узбекистаном почти половину периода существования республики и руководил масштабными социальными и экономическими преобразованиями. В феврале 1986 года Коммунистическая партия Узбекистана начала атаку на Рашидова и его наследие. Его тело перенесли из мавзолея на обычное кладбище, а его имя стало синонимом коррупции и должностных преступлений.
«Хлопковое дело» изменило отношения Узбекистана с центром. Многих из уволенных заменили кадрами, присланными из европейской части России. В одном лишь 1984 году 300 чиновников из России, Украины и Белоруссии заняли важные посты в Узбекистане. Узбеки потеряли большинство в бюро Центрального комитета Коммунистической партии Узбекистана, республиканском эквиваленте Политбюро: к 1986 году из тринадцати членов узбеками были всего шестеро, тогда как в 1981 году их было семь из одиннадцати. Брежневскую конвенцию уничтожили его преемники.
***
Атака на партийное руководство Узбекистана была уже в самом разгаре, когда Горбачев пришел к власти в Москве. Избрание Горбачева на пост генерального секретаря Коммунистической партии Советского Союза ознаменовало смену поколений в руководстве страной, находившейся под контролем одного и того же поколения после смерти Сталина в 1953 году. Вступив в должность, Горбачев столкнулся с рядом проблем: за последние пятнадцать лет экономический рост в СССР замедлился, глобальная конкуренция с Соединенными Штатами истощала ресурсы, а экологические проблемы становилось все труднее игнорировать. Горбачев понимал, что эти вопросы требуют новых ответов. Он был ленинцем и не ставил своей целью развал Советского Союза, однако он выпустил на волю силы, которые никто не мог контролировать. Его первым лозунгом стало ускорение, то есть стремление форсировать замедляющиеся темпы экономического роста, однако он быстро понял, что экономическая реформа требует передачи полномочий по принятию решений и гласности, чтобы обсуждать альтернативные варианты в дискуссионном порядке. Кампания гласности оказалась роковой: в результате ослабла цензура и было позволено выражать идеи и взгляды, которые до сих пор были табуированы. К 1987 году Горбачев заговорил о необходимости перестройки. Та была призвана укрепить советскую экономику, а не отправить ее на свалку истории. Ее первоначальные цели были довольно скромными. Предприятия должны были получить право устанавливать свои собственные производственные задачи и напрямую взаимодействовать с иностранными партнерами, а также самостоятельно перейти на «хозрасчет», то есть сводить бухгалтерский баланс без субсидий из государственного бюджета. Эти реформы предполагалось обсуждать в публичном пространстве, которое вдруг обрело невиданную за всю советскую историю открытость. Высокообразованное население – великое достижение эпохи Брежнева – стало участником эксперимента по одновременной либерализации экономической и политической сфер.
Главной целью Горбачева в Центральной Азии было сломить власть старого поколения местных элит. Он быстро добился изменений в руководстве республик, чтобы опереться на новую группу лидеров. В 1982 году умер Джабар Расулов, долгое время занимавший пост первого секретаря компартии Таджикистана, а в 1983 году – Рашидов. В течение 1985 года Горбачев вынудил первых секретарей коммунистических партий Киргизии и Туркменистана (а также преемника Расулова – Рахмона Набиева) уйти в отставку, после чего Динмухамед Кунаев в Казахстане остался единственным сохранившимся с брежневской эпохи руководителем. В декабре 1986 года Кунаева тоже отстранили от должности. Его сменил Геннадий Колбин, этнический русский, который никогда не жил и не работал в Казахстане. В январе 1988 года Инамжон Усманходжаев, преемник Рашидова и координатор чистки в узбекской партии, был вынужден уйти в отставку. Десять месяцев спустя его арестовали по обвинению во взяточничестве. Москва перетряхнула политическую элиту Центральной Азии и переписала правила игры.
Все это отражалось на первых полосах республиканских газет и транслировалось по центральному телевидению. «Хлопковое дело» стало обвинительным актом всему региону и его культуре, которая, как теперь выяснялось, сплошь построена на коррупции и беззаконии. Российские политики и ученые начали говорить о том, что Центральная Азия – обременение для государства и что «субсидии», выплачиваемые региону, усугубляют бедность РСФСР и лишают ресурсов другие «более продвинутые» регионы страны. Политические недуги позднего брежневского периода породили сомнения в отношении советского проекта в целом у многих ученых и политических экспертов в Москве еще до того, как Горбачев затеял встряску. Экологические издержки советской экономической политики, особенно в том, что касается монокультуры хлопка, становились очевидными, а массовый рост населения на юге Центральной Азии и нежелание узбеков и таджиков переезжать в города и включаться в индустриальные производства заставили многих политиков и ученых в Москве пересмотреть некоторые базовые положения.
В 1983 году Юлиан Бромлей, глава Института этнографии в Москве, утверждал, что советская экономическая политика не учитывала национальные традиции региона, которые якобы удерживали жителей Центральной Азии от того, чтобы трудоустраиваться в отрасли, не соответствующие этим традициям. Бромлей был одним из главных сторонников концепции этногенеза – идеи о том, что различные этносы (этнические группы) исторически развиваются путем генетического смешения, и поэтому каждый этнос генетически уникален. Концепция была спорной, поскольку заявляла о генетической природе наций и подчеркивала их специфику, тем самым ставя под сомнение универсальность марксизма и советского проекта. Теперь Бромлей фактически утверждал, что жители Центральной Азии генетически не приспособлены к промышленному труду. Политические последствия были очевидны: больше не было никакого смысла инвестировать в индустриальный сектор в регионе. Другие российские антропологи заговорили о том, что испытывают отчаяние из-за неспособности жителей Центральной Азии порвать со своими традициями и войти в индустриальную современность. Кульминацией аргументации такого рода стала книга Сергея Полякова, который нарисовал картину общества, пропитанного «традиционализмом»: феномен, который представлял собой «полное неприятие всего нового, привнесенного извне в привычный, «традиционный» образ жизни. Традиционализм не просто борется с новизной; он активно требует постоянной корректировки образа жизни в соответствии с древней, исконной, или «классической», моделью»». Согласно этому пессимистичному анализу, за советский период в Центральной Азии ничего не изменилось, поскольку силы традиций победили все попытки модернизации. Этот регион был чуждым, и ассимилировать его было заведомо невозможно. Аналитический подход такого свойства ставил под сомнение не только советскую политику, но и саму природу советского проекта. «Если универсалистское видение несостоятельно, – указывает Артемий Калиновский, – тогда какова была роль и цель Советского Союза?».
Чистка в Узбекистане вызвала глубокое недовольство не только среди партийной элиты, но и среди населения в целом. Следственные группы и посторонние лица, назначенные на высокие должности, именовались «красным десантом» республики. Однако к первому открытому конфликту попытка Москвы продемонстрировать свою власть привела в Казахстане. 16 декабря 1986 года толпа казахских студентов собралась перед зданием Центрального комитета Коммунистической партии Казахстана в знак протеста против отстранения Кунаева. Тот факт, что его сменил русский, причем даже не из Казахстана, превратил недовольство в протест. Ночью власти отправили войска для разгона многотысячной толпы. За следующие три дня демонстрация переросла в беспорядки, которые жестоко подавили. Были значительные жертвы, и, по осторожным оценкам, число погибших составило около 200 человек. Это был первый публичный протест в горбачевском Советском Союзе против диктата центра. В Казахстане протест стал известен как Желтоксан, или Декабрьское восстание. Советские власти замяли дело сразу после окончания протеста, но пару лет спустя именно на его основе будут формироваться платформы многих демократических организаций в Казахстане.
Центральная Азия после реформ сильно отличалась от того, чем она была в 1917 или в 1953 году. Теперь в каждой республике было свое образованное население, своя национальная интеллигенция, которая в состоянии была четко формулировать общественные позиции. В эпоху гласности интеллектуалы – экономисты и технические специалисты, а также писатели, поэты и кинематографисты – обрели свой голос. Журналы, которые издавали разного рода институции, и союзы писателей каждой республики стали трибунами для новых ораторов, и предметом дискуссии могло оказаться что угодно. Эта национальная интеллигенция была в значительной степени продуктом позднесоветского периода: социальная мобильность породила ее, а инвестиции в академический сектор обеспечили ей трудоустройство. В каком-то смысле она была очень советским явлением. В целом она была лояльна по отношению к государству и мыслила советскими категориями. Критика, которую она артикулировала теперь, тоже была советской, но от этого не менее разрушительной.
***
Вся советская экономическая программа сделалась предметом дискуссии. Центральное место в новой критике заняли экологические и медицинские последствия монокультуры хлопка. Писатели привлекали внимание к тому, что доход на душу населения в Центральной Азии вдвое ниже среднего по Союзу, что показатели младенческой смертности во много раз выше, а потребление мяса и молочных продуктов составляет половину или треть от общесоюзного показателя. Таджикские экономисты долгое время выступали за создание трудоемких производств, которые поглотили бы излишки рабочей силы в Таджикистане. Эти требования теперь выдвигались с еще большей настойчивостью. Узбекская интеллигенция возражала против того, чтобы пресса характеризовала их республику как гнездо коррупции. Они настаивали, что причиной хлопкового скандала стал ненасытный аппетит Москвы к хлопку. Адыл Якубов, известный писатель, а затем глава Союза писателей республики, спросил на конференции в Москве: «Разве это не тот случай, когда та самая уважаемая организация [Госплан], которая спускает план сверху для нашей республики, бессознательно подталкивает нас к новым фальсификациям?». Вся хлопковая экономика стала предметом споров. Теперь утверждалось, что Москва платила за «белое золото» лишь малую долю реальной цены, заставляя узбекских земледельцев трудиться в полной нищете. Между тем Москва, извлекая ресурсы Узбекистана за гроши, называла свои бюджетные трансферы Узбекистану «субсидиями», создавая впечатление, что республика – обременение для государства. Писатель Мухаммад Салих утверждал, что условия, на которых Москва закупала узбекский хлопок, были хуже, чем в царский период. В тот период узбекский крестьянин получал за килограмм хлопка денег достаточно, чтобы купить корову, а в середине 1980-х годов за килограмм хлопка уже платили цену пятнадцати коробков спичек. Узбекские писатели осудили и тот факт, что всего 6 % хлопкового волокна, произведенного в Узбекистане, остается в республике. Остальное отправлялось на текстильные фабрики в России, которые затем поставляли готовую продукцию обратно в Узбекистан. Положение республики как поставщика сырья для советской текстильной промышленности в России и на Украине представлялось классическим примером колониализма. Недовольные узбекские коммунисты жаловались на «красный колониализм» еще в 1930-х годах и за это подверглись репрессиям. Теперь они снова выступили с осуждением, уже с большей силой. В эпоху гласности употребление слова «империя» оказалось способом делегитимизации советского режима.
Гласность сделала возможным также и обсуждение белых пятен в новейшей истории. Вопросы, которые долгое время были табуированы, теперь можно было задавать вслух и искать на них ответы. История раннего советского периода подверглась демифологизации. Имена, преданные забвению, вернулись в средства массовой информации. Среди них были имена интеллигентов 1920-х годов и первого поколения центральноазиатских коммунистов, которых репрессировали в 1930- х годах, чтобы затем вычеркнуть из общественной памяти. В эпоху Хрущева многих из этих деятелей реабилитировали, то есть аннулировали судебные дела против них, однако этот процесс не исправил предвзятых и часто откровенно ошибочных описаний их жизни и творчества, которые воспринимались как совершенно естественные. Узбекский писатель Абдулла Кадыри, расстрелянный в 1938 году, в 1957 году был реабилитирован, и его основные произведения вновь были опубликованы, однако мало что из прочего его творчества, в том числе многочисленные сатирические произведения, увидело свет. Имена Абдурауфа Фитрата и Чулпана, других важных фигур узбекской литературы 1920-х годов, почти не упоминались в печати, а их произведения не переиздавались. Теперь их работы снова оказались на прилавках книжных магазинов. Процесс шел медленно и постепенно, и ведущую роль в нем играли скорее литературоведы, чем историки, однако возвращение этих текстов делало советскую мифологию все более и более несостоятельной. Политическую историю революционной эпохи снова начали обсуждать, и имена Мустафы Шокая, Ахметжана Байтурсынова и Алихана Букейханова, лидеров несостоявшихся автономных правительств революционной эпохи, снова были извлечены на свет. По мере заполнения белых пятен сам фундамент советского исторического нарратива ощутимо преображался.
И разговорами дело не кончалось. Горбачев ограничил монополию Коммунистической партии в политической сфере и разрешил создание неформальных общественных организаций. Политика переместилась из партийных кабинетов на улицы. К 1987 году в европейских частях Советского Союза появились всевозможные «народные фронты», и застрельщиками тут выступали прибалтийские республики. Мобилизация, ее форма и методы распространялись по всей стране и среди прочих вдохновляли и Центральную Азию. В Узбекистане группа интеллектуалов из Союза писателей республики в ноябре 1988 года создала организацию «Бирлик» («Единство»). Ее программа затрагивала социальные, экономические и экологические проблемы, а также включала в себя призыв к улучшению как положения узбекского языка в республике, так и положения республики в Советском Союзе. В Туркменистане интеллигенция тоже сплотилась на почве надежды на «культурное возрождение» и повышение статуса туркменского языка. Здесь тоже была создана организация под названием «Единство» («Агзыбирлик»), в программе которой национальные интересы сочетались с экологическими. В Таджикистане на конференции в декабре 1989 года была основана организация под названием «Растохез» («Пробуждение»): движение «патриотически настроенных интеллектуалов» в поддержку перестройки в республике. В манифесте говорилось о том, что населению Таджикистана необходимо самому контролировать природные ресурсы республики для достижения экономического суверенитета. В ней также говорилось о необходимости повышения статуса таджикского языка. В Казахстане в 1989 году появился ряд организаций, выступавших за большую демократизацию и расширение языковых и политических прав для республики. Группа под названием «Желтоксан» («Декабрь») возникла с целью добиться амнистии для участников Декабрьского восстания 1986 года, тогда как организация «Азат» («Свобода») добивалась независимости Казахстана. Русское население Центральной Азии, встревоженное изменением своего статуса в более демократическом обществе, мобилизовалось для защиты своих интересов. Сильнее, чем где- либо еще, русские группы были в Казахстане, где такие организации, как «Единство» и «Русская община», мобилизовались для защиты прав русских и русского языка. По всему Советскому Союзу в общей суматохе той эпохи вновь проявилась и казацкая идентичность. В Киргизии и в Казахстане появился ряд казачьих организаций. Они боролись за возрождение казачьих традиций, организовывали взаимопомощь и требовали политических прав для своей группы. В Северном Казахстане, который программа освоения целины превратила в район со славянским большинством, некоторые группы требовали отделения от Казахстана и создания Южно-Сибирской республики, которая в ближайшем будущем присоединится к России. В каждой республике возникли и другие организации для защиты прав национальных меньшинств. В Самарканде таджики объединились в группы под названием «Сайгал» («Сияние») и «Офтоби Согдийон» («Солнце Согдианы») для борьбы против дискриминации и за расширение своих прав. В киргизских городах Джалал-Абаде и Оше появились узбекские культурные центры.
Пожалуй, самой примечательной организацией, основанной в Центральной Азии в годы перестройки, была «Невада – Семипалатинск», первое антиядерное движение в Советском Союзе. 26 февраля 1989 года Олжас Сулейменов, выдающийся казахский литератор, прервал чтение своих стихов по национальному телевидению (да, советское телевидение по-прежнему транслировало поэтические чтения в прайм-тайм) и выступил по вопросу ядерных испытаний в Семипалатинске. Два дня спустя тысячи демонстрантов собрались у здания Союза писателей Казахстана в знак протеста против продолжения ядерных испытаний на Семипалатинском полигоне. Организация «Невада – Семипалатинск» набирало обороты и теперь добивалась закрытия испытательного полигона, прекращения производства ядерного оружия и контроля граждан над ядерными отходами. Кроме того, они настаивали на признании ущерба здоровью жителей и окружающей среде, нанесенного ядерной программой. «Невада – Семипалатинск», названная так в знак солидарности с американцами, протестующими против испытательного полигона в Неваде, с самого начала ориентировалась на международный уровень. Она установила связи с антиядерными движениями в США и формировала дипломатические связи за пределами советских границ. «Невада – Семипалатинск» оказалась невероятно успешна в достижении своих целей. Советское правительство отменило ряд запланированных испытаний, а в декабре 1990 года Верховный Совет Казахстана принял закон о запрете испытаний ядерного оружия в республике. В августе 1991 года Семипалатинский испытательный полигон был окончательно закрыт.
Однако организацию «Неваду – Семипалатинск» можно считать исключением. В основном мобилизация во время перестройки происходила во имя нации. (Можно также отметить полное отсутствие какой-либо мобилизации в защиту центральноазиатского единства – химеры, за которой давно гонялись иностранные наблюдатели.) Реформы Горбачева были призваны скорректировать экономику, однако язык экономических прав и классов был настолько дискредитирован в силу ассоциаций с официальной риторикой, что для оппозиционных сил он оказался бесполезен. Язык нации, напротив, был доступен и широко распространен в советском контексте. Национальные категории имели отношение к повседневной жизни людей (как отмечалось выше, национальность указывалась в паспорте и имела значение во многих сферах, от поступления в школу до поиска работы) и служили основой низовой солидарности. В нерусских частях Советского государства даже региональные различия приобрели национальный оттенок. Интеллектуалы, которые вступали в дебаты, отныне видели в себе защитников своих наций, хранителей памяти и пророков, способных узреть будущее.
***
Литературной сенсацией 1980 года в Советском Союзе стал роман киргизского писателя Чингиза Айтматова «И дольше века длится день», с которым мы познакомились в главе 17. Роман написан на русском языке и представляет собой многослойное размышление о жизни, культуре и памяти. Среди нескольких линий повествования есть легенда о технике пыток, которую древние воины племени жуаньжуанов применяли к военнопленным. Воины напяливали плотную выйную часть верблюжьей шкуры на обритые головы пленных и бросали их на солнцепеке, без воды и пищи. Солнце постепенно высушивало шкуру, она все туже натягивалась на череп пленного и сдавливала его. Большинство пленников умирали мучительной смертью. Те немногие, кому удавалось выжить, лишались на всю жизнь памяти и превращались в манкуртов. «Манкурт не знал, кто он, откуда родом-племенем, не ведал своего имени, не помнил детства, отца и матери – одним словом, манкурт не осознавал себя человеческим существом. Лишенный понимания собственного «я», манкурт… был равнозначен бессловесной твари и потому абсолютно покорен и безопасен… Манкурт, как собака, признавал только своих хозяев… Все его помыслы сводились к утолению чрева. Других забот он не знал. Зато порученное дело исполнял слепо, усердно, неуклонно». Роман Айтматова стал бестселлером во всем Советском Союзе, а слово «манкурт» вошло в лексикон позднесоветской культуры. Важно помнить, что в 1980 году история манкурта не обязательно была антисоветской и не являлась завуалированным выпадом против русификации. Речь шла скорее о жертвах, принесенных во имя модернизации, о сохранении памяти о прошлом и культурной аутентичности. Это были универсальные вопросы, которые нашли отклик во всем Советском Союзе. В Центральной Азии легенда о манкурте вызвала особую тревогу относительно потери культуры, особенно среди интеллектуалов, которые боялись потерять пристанище в собственном обществе. В Киргизии и Казахстане, где заселение земель европейцами проходило особенно тяжело, беспокойство ощущалось сильнее.
Гласность позволила обсуждать национальный вопрос вне сталинских рамок, которые никуда не делись и в эпоху Брежнева. Исчезла необходимость возносить хвалы русскому старшему брату, бессмертной дружбе народов и идее о том, что царское завоевание было добровольным союзом. И все же бóльшая часть национального дискурса перестройки была пронизана жалобами на неисполненные обещания ленинской национальной политики и призывала к их осуществлению. Политика эта обещала экономическое выравнивание и территориальную автономию титульным национальностям. В действительности же советская экономика была гиперцентрализована и игнорировала национальные различия, а языковые права зачастую существовали лишь формально. Как и в 1917 году, большинство национальных движений стремились не к полной независимости, а к пересмотру своего места внутри Советского государства. Мобилизация вокруг идеи нации не была также и исключительно антироссийским явлением. Ситуация была гораздо сложнее. Многие требования, касающиеся национальных прав, имели своей подоплекой претензии к другим народам. Таджикская интеллигенция вновь подняла вопрос о таджикском меньшинстве в Узбекистане и своих притязаниях на Самарканд и Бухару. Учитывая масштабы смуты, насилия было на удивление мало. В тех немногих случаях, когда конфликты действительно перерастали в насильственные, русские редко оказывались единственной мишенью. В течение этого периода в Центральной Азии произошло три эпизода уличных расправ. В июне 1989 года в небольшом городке Кубасай Ферганской долины вспыхнул ожесточенный конфликт между узбекской молодежью и месхетинцами – турками, которых депортировали в Узбекистан в 1944 году. Согласно оценкам, до вмешательства сил безопасности было убито 57 человек. После этого бóльшую часть месхетинской общины эвакуировали в другие части Советского Союза. Год спустя вспыхнул конфликт между узбекскими и киргизскими земледельцами из-за претензий на землю в колхозе под Ошем. Массовые беспорядки по всему району унесли жизни 300– 600 человек. В феврале 1990 года в Душанбе, столице Таджикистана, вспыхнули массовые протесты из-за слухов о том, что армянам, спасающимся от армяно-азербайджанского конфликта в Баку, якобы предоставили приоритетный доступ к жилью в городе. (Жилье было вечным дефицитом, и около 7 % населения города стояло в очереди на получение квартир.) Это были лишь слухи (а число армянских беженцев и вовсе было ничтожным), но они только распалили гнев людей против правительства. Большие толпы людей собрались на главной площади Душанбе, требуя высылки армянских беженцев, отставки правительства Таджикистана, изгнания Коммунистической партии из республики и справедливого распределения прибыли от производства хлопка. Демонстрация снова переросла в беспорядки с применением насилия, однако число погибших составило всего от 15 до 25 человек. Недовольство армянами переросло в нападения на всех европейцев в городе. Несколько армян, в том числе те, кто жил там уже давно, бежали из Душанбе сразу после демонстрации. Национальная идентичность оказывалась вполне реальной причиной для столкновений, однако они не всегда происходили между выходцами из Центральной Азии и русскими.
***
Политическая мобилизация населения встревожила местную партийную элиту. Ее представители подвергались нападкам со стороны Москвы, а кроме того, с запуском перестройки Москва рассчитывала уменьшить ту роль, которую они играли в местной политике. Несмотря на сопротивление более осторожных коллег, Горбачев провел конкурентные выборы внутри партии, а затем настоял на создании нового законодательного органа – Съезда народных депутатов, который должен был заменить Верховный Совет. Осенью 1988 года он упразднил экономические отделы Центрального комитета, тем самым прекратив партийный надзор за экономикой. К марту 1990 года партия официально уступила свое верховенство в обществе, то есть самопровозглашенную монополию на власть. Для коммунистов Центральной Азии все эти новости были ужасны. Единственным утешением для них служило то, что центр ослабил свою власть над республиками. Коммунистическая партия Советского Союза была федерализована, что предоставило партийным организациям на уровне республик беспрецедентную автономию. В Центральной Азии эта ситуация парадоксальным образом позволила старым партийным элитам захватить новые республиканские законодательные органы, сформированные в ходе выборов 1990 года, и вернуть себе власть.
В Узбекистане в январе 1988 года Усманходжаева сменил Рафик Нишанов, старый противник Рашидова, который провел пятнадцать лет за границей в качестве советского посла в Шри-Ланке, а затем в Иордании. В июне 1989 года Нишанова сверг Ислам Каримов, который восстановил власть партии в республике. В Казахстане Колбина, чье назначение в декабре 1986 года привело к массовым протестам, сменил Нурсултан Назарбаев, глава Совета Министров республики. В 1990 году, когда все республики обзавелись президентскими постами, первым секретарям четырех республик удалось без особых трудностей добиться избрания в президенты. Единственная проблема возникла в Киргизии, где секретарь партии Абсамат Масалиев не смог победить своего оппонента Апаса Джумагулова – председателя Совета Министров и, следовательно, тоже члена элиты. Поскольку ни один из кандидатов не набрал большинства голосов, оба были дисквалифицированы в соответствии с правилами, и право выбора перешло к Верховному Совету республики, который 27 октября 1990 года избрал Аскара Акаева, инженера и президента Академии наук республики, первым президентом. Акаев тоже был членом партии, однако не принадлежал к элите, занимающей высокие посты, и поэтому был уникумом среди президентов региона. Люди, пришедшие к власти в 1989 и 1990 годах, пробудут на своих постах еще долго. За частичным исключением Киргизии, центральноазиатским коммунистическим партиям удалось остаться у руля во время потрясений горбачевской эпохи.
Кроме того, партийные элиты опасались конкуренции со стороны недавно организованных неформальных групп в обществе. Эти группы, как правило, были слабыми, и в любом случае решительные действия против них со стороны местных партийных организаций позволили держать их на коротком поводке. Хоть Коммунистическая партия Узбекистана и разрешала организации Бирлик устраивать митинги, она выступила с критикой «нездорового морально-психологического климата», присущего оппозиции, и призвала к «высокой политической бдительности» в отношении «экстремистских действий». В Таджикистане первый секретарь Кахар Махкамов еще в декабре 1989 года мог пренебрежительно называть неформальные организации ненужными: «И правда, давайте подумаем – уместно ли сегодня выдвигать предложения о создании той или иной новой общественной организации, когда у нас их уже более чем достаточно? Те, кто испытывает искреннее желание помочь перестройке, могут применить свою энергию, инициативу и стремление служить своему народу на практике через партийные, профсоюзные и комсомольские организации, вновь избранные Советы и наши многочисленные существующие общественные объединения и творческие союзы». В Туркменистане все прошло еще проще, там неформальные группы, похоже, вообще по-настоящему не организовывались. В конце 1985 года Горбачев вынудил уйти в отставку Мухаметназара Гапурова, главу партии времен Брежнева. Преемник Гапурова, Сапармурат Ниязов за следующие шесть лет почти не испытывал трудностей и в конце 1991 года стал президентом независимого Туркменистана. Несмотря ни на что, коммунистические элиты дожили до 1991 года, в значительной степени сохранив контроль над обществом (см. таблицу 21.1).
***
А что же с мусульманами, которые якобы создавали Советскому Союзу проблемы? Ряд западных наблюдателей, как мы помним, усматривал в Центральной Азии ахиллесову пяту Советского Союза, где едва ассимилированное население будто бы бурлило под советским гнетом. На Западе общепринятым было мнение, состоящее в том, что ислам – противоядие от коммунизма. Как только началась прокси-война в Афганистане, Пакистан, Соединенные Штаты и их союзники сделали ставку на исламскую воинственность в борьбе с советской оккупацией, и ЦРУ надеялось нанести удар по Советскому Союзу посредством радикализации его мусульманского населения. Однако ничего из этого так и не произошло. Афганская война не привела к росту недовольства в Центральной Азии на почве религии. Интерес к исламу действительно резко возрос, поскольку гласность позволила провести общую переоценку советского эксперимента. Мечети, работавшие тайно, теперь открыли, а те, что были заброшены, – отремонтировали и тоже открыли, а кроме того, построили много новых. Исламское образование возродилось, а соблюдение исламских ритуалов стало более распространенным явлением. Однако вся эта деятельность вовсе не обязательно была антисоветской. Для большинства людей возвращение к исламу было частью восстановления национальных ценностей. Оно не несло угрозы Советскому государству.
Идея о том, что политика должна быть основана на исламе, не так уж стара. Она возникла в XX веке, когда консервативные мыслители в Индии и Египте, разочаровавшись в светском национализме, выдвинули идею исламской политики. Это движение обычно называлось политическим исламом или исламизмом, и оно было попыткой превратить ислам в политическую идеологию, ключевой элемент современности. Центральная Азия была в значительной степени отрезана от остального мусульманского мира начиная с 1920-х годов, и эти события, как правило, проходили мимо нее. Однако благодаря зарубежным контактам САДУМа в регион проникало кое-что из новой исламской литературы. Деятельность самого САДУМа была пуританской в смысле опоры исключительно на священные тексты, однако решительно аполитичной. Политический ислам изначально возник в среде худжры (подпольного исламского обучения). Худжра была в значительной степени озабочена именно сохранением исламских знаний во враждебной среде. Ее главная фигура Мухаммаджан Хиндустани решительно выступал против любых разговоров о джихаде во враждебных условиях. Примерно в 1977 году некоторые из его учеников выразили несогласие с этой точкой зрения. Первоначально споры велись на тему соблюдения ритуалов. Оппоненты утверждали, что ритуалы, которые выполняются в Центральной Азии, испорчены и нуждаются в очищении. Споры о ритуалах вскоре превратились в дебаты о месте ислама в политике. Диссиденты, которые называли себя сторонниками «обновления веры» (муджаддидами), обвинили Хиндустани в том, что тот игнорирует политику, и выступали за более активную роль ислама в политике. В 1986 году власти арестовали некоего Абдуллу Саидова, незарегистрированного муллу, который открыто призывал к созданию исламского государства в Таджикистане и призывал своих последователей обратиться с этими требованиями к предстоящему XXVII съезду Коммунистической партии. Его арест спровоцировал акцию протеста у здания милиции в районном центре Курган-Тюбе. Взгляды Саидова явно поддерживались в обществе (хотя неясно, что именно он вкладывал в понятие исламского государства, особенно учитывая то, что создать его предполагалось путем обращения к коммунистической партии). Однако, помимо этого эпизода, в Центральной Азии в эпоху перестройки политическая мобилизация вокруг ислама была скорее редкостью, и до конца 1991 года не выдвигалось никаких требований о создании исламского государства. Советские власти, ошеломленные революцией в Иране и недовольные исламистской оппозицией оккупации Афганистана, по-прежнему не слишком беспокоились о возможности появления исламистской оппозиции в Центральной Азии. И по большому счету беспокоиться им было действительно не о чем.
***
Советский федерализм был в значительной степени скорее юридической фикцией, чем надежной политической реальностью. Согласно Конституции СССР, пятнадцать союзных республик представляли собой суверенные образования, добровольно присоединившиеся к Союзу. У них были все атрибуты суверенных государств: флаги, конституции, гимны, законодательные органы и даже свои министерства иностранных дел. В ходе горбачевских реформ республики все больше приобретали очертания реальных политических образований. Они стремились не только заявить о правах, гарантированных им советской конституцией, но и расширить их в одностороннем порядке. В ноябре 1988 года Верховный Совет Эстонии издал декларацию о суверенитете, обещанном ей в советской конституции. В контексте перестройки суверенитет означал далеко идущую автономию, в которой законы республики заменяли бы федеральные. За Эстонией последовали и другие республики, и к 1990 году «парад суверенитетов» был в самом разгаре. Тем летом волна обрушилась и на Центральную Азию. Узбекистан провозгласил суверенитет 20 июня 1990 года. Туркменистан и Таджикистан сделали то же самое в августе, за ними последовали Казахстан в октябре и Киргизия в декабре. Годом ранее каждая республика объявила свой титульный язык государственным языком республики (аналогичные заявления были приняты во всех остальных республиках союза). Эти шаги были предприняты законодательными органами, которые по-прежнему жестко контролировались местными отделениями Коммунистической партии, и служили двум целям. Во-первых, они ослабили связи республик с центром, который стремился контролировать их и навязать им большую либерализацию. Во- вторых, автономия республик лишила ветра паруса местных общественных организаций. На одном из первых мест в повестке всех неформальных групп в Центральной Азии стояли языковые права. Кооптировав национальную повестку своих главных конкурентов, центральноазиатские партийные лидеры обеспечили себе возможность удерживать власть в своих руках и дальше.
Тем не менее ни население, ни местные коммунистические элиты не желали полной независимости. Советская система национально- территориальной автономии была изобретена как способ вытеснения национальных сил, так заметно проявившихся в годы Гражданской войны в России. Территориальная автономия в первую очередь подразумевала вопросы, связанные с культурой, такие как языковые права; она не предназначалась для обеспечения экономического суверенитета. Центральная Азия занимала неблагоприятное положение в централизованной советской экономике, являясь в первую очередь поставщиком сырья. Она вряд ли могла позволить себе оказаться оторванной от структур, которые определяли контекст ее экономики. Тем не менее по всему союзу центробежные силы начали набирать обороты. В июне 1990 года Россия объявила о своем суверенитете, и распад СССР, когда-то невообразимый, похоже, стал неизбежен. Горбачев заговорил о воссоздании союза как «обновленной федерации», основанной на новом договоре между республиками. В марте 1991 года он вынес этот вопрос на всесоюзный референдум. Вопрос «Считаете ли Вы необходимым сохранение Союза Советских Социалистических Республик как обновленной федерации равноправных суверенных республик, в которой будут в полной мере гарантироваться права и свободы человека любой национальности?» мог трактоваться по-разному и по-разному же формулировался в разных республиках. Проект Горбачева по сохранению союза опирался не на коммунизм, а на историю: «В силу истории великое множество народов, больших и малых, живущих на обширных просторах Сибири, равнин и степей Дальнего Востока и Центральной Азии, в долинах Кавказа и Памира и на берегах Балтийского, Каспийского и Черного морей объединились вокруг России, – заявил он в февральском обращении к стране. – Огромное евразийское государство с самой большой в мире территорией и большим многоязычным населением формировалось на протяжении веков… Было бы сумасшествием пытаться уничтожить этот естественный результат течения истории». Проект встретил сильное сопротивление, и шесть из пятнадцати республик отказались в нем участвовать, однако пять центральноазиатских республик подавляющим большинством проголосовали за сохранение союза. Уровень явки и проценты голосов подозрительно напоминали результаты советских выборов до гласности, однако мы все равно можем считать результаты показателем общих настроений в регионе. Жители Центральной Азии, которые вовсе не представляли собой исламскую угрозу для Советского Союза, оказались самыми просоветскими из всех граждан страны (см. таблицу 21.2).
В свете последующих событий все это потеряло смысл. 19 августа консервативная фракция в Политбюро попыталась совершить государственный переворот в надежде восстановить режим и пресечь действия центробежных сил, которые сделали страну неуправляемой. В Москву вошли танки, и войска предприняли попытку штурма здания правительства РСФСР, ставшего главным противником советского режима. Через 26 месяцев после того, как в Пекине из танков были расстреляны тысячи людей, в Москве события приняли совершенно иной поворот. Протестующие окружили танки и обезвредили их. Борис Ельцин, недавно избранный президент России, взобрался на один из них и произнес смелую речь. Путч провалился, и в ходе всех этих событий погибло всего три человека. Массовое насилие было уже немыслимо, даже для самых упертых сторонников СССР.
За исключением Акаева из Киргизии, все президенты Центральной Азии, похоже, поддержали переворот, поскольку выступили за обновленный союз. Как только провал переворота стал очевиден, все они поспешили объявить свои республики независимыми. Будущее было слишком туманным, и наилучшим вариантом представлялся прыжок с тонущего корабля. Узбекистан и Киргизия провозгласили независимость 31 августа, Таджикистан – 9 сентября, а Туркменистан – в конце октября. Казахстан ждал до декабря. Эти декларации были признаны на международном уровне лишь в конце декабря, поскольку до тех пор Советский Союз формально продолжал существовать. Он был расформирован в результате юридических манипуляций президентов России, Украины и Белоруссии – трех стран, подписавших первоначальный договор, по которому в 1922 году Советский Союз был создан (четвертая, Закавказская Социалистическая Федеративная Советская Республика была упразднена в 1936 году). 8 декабря президенты встретились на белорусской правительственной даче в лесу недалеко от польской границы с целью распустить Союз. Суверенитет республик в значительной степени был юридической фикцией, однако в данных исторических обстоятельствах юридические фикции сыграли важную роль. Так называемые Беловежские соглашения оказались ровно тем, что было нужно. Они привели к очередному раунду переговоров между оставшимися (бывшими) республиками. Представители одиннадцати из этих республик встретились в Алма-Ате 21 декабря, чтобы подтвердить соглашения и создать вместо Советского Союза Содружество Независимых Государств. 25 декабря Горбачев подал в отставку с поста президента Советского Союза – и государство официально прекратило свое существование. Пять республик Центральной Азии стали суверенными государствами.
10.03.2025
↑