Оригинал статьи был первоначально опубликован на сайте Ревкульт
Автор: Роман Голобиани
“Однажды на занятиях, это было систематически, преподаватель делал замечания мне за то, что я во время занятия улыбаюсь. В условиях zoom-реальности это было особенно интересно и противоречиво. И каждое занятие, когда так или иначе на моем лице была улыбка вне зависимости от того, что говорил преподаватель, вне зависимости от того, чем я занимался в этот момент все равно делая замечания … и тем самым происходила определенная репрессия и деформация. Как это рассмотреть? Как травму? Или же как деформацию моего тела без органов?”
Николай Ахмедов, модератор Post-Marxist Studies
20 января на нашу почту поступило приглашение принять участие в zoom-конференции «Современное марксистское образование в академии». Впоследствии оно было переименовано в семинар «Марксизм: испытание временем». Организатором мероприятия выступила некая «Инициативная группа независимых исследователей МГУ Post-Marxist Studies». Спонсором мероприятия был указан фонд Розы Люксембург, а в приглашенных экспертах значился Александр Бузгалин.
Организаторы проекта торжественно объявили, что их целью является развитие марксизма, а академия станет местом новой интеллектуальной революции. Спешу разочаровать — не станет. И проведенный 23 февраля семинар этому прямое подтверждение.
Я заранее выношу за скобки вопрос о финансировании этой группы фондом Розы Люксембург. Будем считать, что на содержании их выступлений это обстоятельство никак не отразилось и вся та чушь, которую они успели нагородить за два часа трансляции, сказана ими без злого умысла.
В открывающем докладе организаторы проекта заявляют, что нам необходимо бороться за независимость университета. В далекие времена академия якобы имела автономию в обществе, что позволяло ей производить критически мыслящих интеллектуалов. Но затем неолиберальный капитализм превратил университеты в корпоративные институты, обслуживающие интересы бизнеса и государства. Поэтому коллектив Post-Marxist Studies ставит своей задачей вернуть академии утраченный автономный статус через создание нового дискурса.
Начнем с того, что борьба за автономию университета вообще — требование мелкобуржуазное. Достаточно вспомнить Антонио Грамши, который ясно сформулировал положение работников умственного труда в классовом обществе:
«Интеллектуалы не образуют независимого класса, но всякий класс обладает собственными интеллектуалами».
Мелкобуржуазной же является и проблематика, которую ставит во главу угла докладчик Н. Ахмедов: студентов заставляют писать работы по актуальным темам, не заботясь о том, нравятся им эти темы или не нравятся. Нужно ли для обсуждения настолько узкой, чисто студенческой проблемы созывать коммунистическую конференцию с гостями из разных стран — вопрос риторический.
Удивляет то, насколько расплывчатыми, абстрактными и бессодержательными оказались дальнейшие выступления. Н. Проценко просветил присутствующих тем, что, оказывается, Маркса можно по-разному интерпретировать. Очень свежая мысль, ничего не скажешь. Собственный взгляд на наследие Маркса он решил не озвучивать. П. Барковский прямым текстом сказал, что не имеет четкой политической позиции и предпочитает находиться между разными позициями участников, называя это метаидеологической точкой зрения.
О классовой ангажированности писали практически все представители коммунистической традиции — от Маркса, Энгельса и Ленина до Грамши, Лукача, Сартра и Че Гевары. Даже для социолога Пьера Бурдье это было очевидным, но только не для людей, собравшихся устраивать интеллектуальную революцию. Впрочем, при ближайшем рассмотрении становится понятно, что подобная уклончивость и неопределенность позволяет оправдывать им свое паразитическое существование. В таких вопросах, как нетрудно догадаться, классический марксизм с его рациональностью и классовым подходом молниеносно “устаревает”.
М. Федорченко, например, занимается такой важной теоретической и практической проблемой, как эмансипация машин. Сам он выступает за “полностью автоматизированный роскошный коммунизм”, безусловный базовый доход и мир без труда. Такой вот потребительский рай для рантье в красной обёртке. Оппонировала ему неолуддистка П. Лесная. Но ее выступление было настолько обрывочным и алогичным, что разбирать его даже нет смысла.
Рассмотрим лучше практические предложения Н. Ахмедова по тому, как бороться с неолиберальной гегемонией в университете. Он предлагает следующую последовательность действий:
- Создать дискурс
- Оставаться в академии, какой бы авторитарной она не была
- Заниматься «интеллектуальным терроризмом»
Новый дискурс Н. Ахмедов предлагает выводить из лаканианской и делезианской традиций. Неясно, как шизоанализ Делеза способен бросить вызов неолиберальной гегемонии. Но зато ясно другое. Из всего многообразия идейно-теоретических направлений, созданных за последние полвека организаторы остановились на французском постструктурализме и его производных. То есть пошли по пути наименьшего сопротивления и взяли только то, что есть в мейнстриме у западной левоакадемической общественности.
Полагаю, что только столичные активисты, обладая свободным временем и знанием различных языков, могут позволить себе игнорировать весь корпус теоретических наработок, накопленный за последние полвека учеными со всего мира и брать на вооружение только то, что в перспективе может помочь сделать карьеру в столичных вузах России и зарубежья.
Интеллектуальным терроризмом Ахмедов называет продвижение в академическое поле того, что не является академическим. Он приводит в пример курсы по астрологии, не забывая, правда, добавить, что они оправданы, если их можно использовать для критики академии. В общем, пригодился Фуко с его репрессивностью знания.
В этом контексте вспоминается цитата из книги “Все твердое растворяется в воздухе” Маршалла Бермана, которой можно охарактеризовать всю постструктуралистскую философию:
«Фуко помешан на тюрьмах, больницах, лечебницах, на том, что Ирвинг Гофман называл «тотальными институтами». Однако, в отличие от Гофмана, Фуко отрицает любую возможность свободы как за пределами этих институтов, так и внутри их узких коридоров. Тотальности Фуко поглощают все грани модерной жизни. Он развивает эти темы с крайней беспощадностью и даже с привкусом садизма, обрушивая на читателя свои идеи словно железные прутья, впиваясь каждым аргументом в нашу плоть, будто вгоняя ржавую отвертку.
Мы используем наш разум, чтобы обличить угнетение — что, кажется, и пытается делать Фуко? Даже не думайте, потому что все формы исследования человеческого состояния «просто отсылают индивидов от одной дисциплинарной инстанции к другой», тем самым только усиливая триумфальный «дискурс власти». Любой критицизм бесполезен, так как сам критик находится «в паноптической машине, мы захвачены проявлениями власти, которые доводим до себя сами, поскольку служим колесиками этой машины». Выслушивая все это, мы понимаем, что в мире Фуко нет свободы, потому что его язык образует неразрывную паутину, клетку гораздо более герметичную, чем та, о которой Вебер мог только мечтать, куда не может проникнуть никакая жизнь. Загадка в том, почему же столь многие модерные интеллектуалы желают задохнуться в ней вместе с Фуко. Подозреваю, ответ в том, что Фуко дает поколению беглецов из 1960-х годов историческое алиби мирового масштаба, оправдывающее чувство беспомощности и пассивности, которое охватило столь многих из нас в 1970-е».
Но у наших постмарксистов даже не было своего 68-го, чтобы впадать в тотальный пессимизм после исторического поражения.
Напоследок я лишь напомню, что в западном академическом мире такие мыслители как Спенсер, Милль, Конт и Маркс в свое время были аутсайдерами, как бы сейчас сказали, с низким индексом цитирования. Но это не помешало им стать классиками социологии и заложить идейный фундамент для политических движений современности. Так стоит ли рваться в академическую науку, чтобы в итоге заниматься дискурсивной болтовнёй?
20.01.2025
↑