Перевод Арины Сулеймановой

Смедли Дарлингтон Батлер (1881 — 1940) был генерал-майором морской пехоты США, сражался на стороне Америки во время Мексиканской Революции и Первой Мировой войны. Один из самых титулованных вояк в истории морской пехоты, Батлер успел поучаствовать в военных конфликтах на Филиппинах, в Китае, Центральной Америке и во Франции. В последние годы карьеры Батлер открыто критиковал американский милитаризм и его последствия.

В 1935 году Батлер написал книгу «Война — это рэкет», где обличил внешнюю политику США и развязанные ею войны. Описал и многомиллионные выгоды, которые получили с этих войн американские корпорации и империалисты, а также смерть и страдания, которые выпали на долю солдат и рабочих. После ухода со службы Батлер стал популярным антивоенным пропагандистом, давал речи на собраниях ветеранов и пацифистов.

Хотя книга Батлера вышла 88 лет назад, её правдивые и безжалостные строки разоблачают войну как орудие обогащения капиталистов, — и с пугающей точностью ложатся на современность.

*В оригинале книга называется «War Is A Racket». Русскоязычное слово рэкет хоть и является калькой, но не раскрывает всего значения оригинала. Racket это не только рэкет в том узком понимании в котором оно заимствовалось в русский, это более широкий спектр преступности — грабёж, шантаж, вымогательство, мошенничество, поэтому в переводе использованы различные варианты. Приятного прочтения!

1. Война — это вымогательство. Всегда им была.

Пожалуй, самая древняя и самая жестокая, и уж точно самая прибыльная разновидность рэкета. Война — это рэкет, международного масштаба. Её доходы измеряются в долларах, а расходы — в человеческих жизнях.

Война — это афера. Лишь маленькая группа инсайдеров знает, в чём дело. Война разыгрывается ради прибылей для немногих за счёт всех остальных. И эти немногие — горстка дельцов — сколачивают на ней целые состояния.

Мировая война подарила Америке новых миллионеров и миллиардеров. Двадцать одна тысяча их — и это только те, кто признали свои доходы в налоговых декларациях. Сколько ещё подделало декларации — нам никогда не расскажут.

Эти новые миллионеры и миллиардеры. Сколько из них вообще держали винтовку, рыли окопы? Знают ли они, каково это — спускаться голодным в укрытие, кишащее крысами? Бессонные, тревожные, взмокшие ночи, — сколько они провели их в траншеях, под пулями, вжимаясь в землю от свиста снарядов? Погиб ли хоть кто-нибудь из них в той войне, на которой они так наживались?

Страны-победители забирают новые территории. Просто забирают и всё. И эти новые земли эксплуатируют всё те же немногие, — всё те же, что превращали в доллары солдатскую кровь. А по счетам заплатили все остальные. И каков же он, этот счёт?

Этот счёт ужасен. Множество и множество свежих могил, искалеченные тела и души. Разрушенные семьи и дома. Экономический кризис и чёрная нищета, депрессия, с непреходящими её страданиями. Неподъёмные налоги на поколения и поколения вперёд.

Столько лет я пробыл солдатом. Я ещё давно подозревал, что война — это надувательство, но до конца понял это, только вернувшись на гражданку. Теперь, вижу, тучи войны снова сгущаются. Пора бы взглянуть правде в глаза и поговорить об этом.

Страны опять сбиваются в альянсы, ищут союзников, выбирают стороны. Франция и Россия подписали договор. Италия с Австрией тоже что-то подписали. Германия и Польша смотрят друг на друга влюблёнными глазами, позабыв про спор о Польском коридоре.

В Югославии убили короля Александра — и вот уже Югославия и Венгрия готовы вцепиться друг другу в глотки. Италия собирается вмешаться. Чехословакия и Франция выжидают. Все косятся на войну, предвкушают, оглядываясь. Но не народы — не те, кто будет сражаться и погибать, — а лишь те, кто останется сидеть дома и считать маржу.

Сорок миллионов мужчин сегодня под ружьём, сорок миллионов обученных бойцов, а наши политики уверяют нас, что никакой войны не будет.

Что же вы думаете, чёрт возьми, — эти сорок миллионов мужчин тренировались, чтобы быть танцорами?

Нет, разумеется. В Италии — так точно. Премьер Муссолини отлично понимает, для чего они тренировались. Ещё и откровенен достаточно, чтобы заявлять об этом. Совсем недавно в публикации фонда Карнеги “Международное примирение” Дуче сказал так:

“Итальянский фашизм, наблюдая развитие человечества и исходя из него, не признаёт ни пользы постоянного мира, ни самой его возможности. Война отмечает печатью достоинства тех, кто храбро встретил её, и только война приводит живые силы нации в максимальное напряжение.”

Муссолини знает, о чём говорит. Его натасканная армия, морской и воздушный флот — всё уже готово к войне, и, очевидно, жаждет её. В конфликте Венгрии и Югославии Дуче поспешил вступиться за Венгрию. А как быстро он перебросил войска к австрийской границе после убийства канцлера Дольфуса! Есть и другие силы в Европе, и звон их сабель предзнаменует войну, — рано или поздно.

Господин Гитлер, с его германским перевооружением, с его вечными требованиями, — больше пушек! больше пушек! — вот ещё одна, если не большая угроза миру. Во Франции тоже, вот, увеличили срок службы по призыву с одного года до полутора.

Каждое государство потрясает оружием, все как будто пытаются перещеголять друг друга. В Европе псы войны не знают цепей. А Восток — дело ещё более тонкое. Тридцать лет назад, в тысяча девятьсот четвёртом, когда Россия воевала с Японией, мы кинули наших союзников русских и поддержали Японию, которую наши международные банкиры великодушно спонсировали. Теперь, наоборот, нас пытаются с японцами стравить. Политика свободной торговли с Китаем — что это такое? Наша торговля с Китаем — 90 миллионов долларов в год. А Филиппинские острова? Ещё почти 200 миллионов частных инвестиций — от банкиров, торговцев, промышленников.

И теперь, чтобы спасти китайскую торговлю и защитить филиппинские инвестиции, мы все должны будем дружно ненавидеть японцев и идти с ними воевать, а воевать с ними обойдётся ещё в десятки миллиардов долларов, сотни тысяч жизней американцев и ещё сотни тысяч разрушенных семей.

Разумеется, за такие издержки положена соответствующая прибыль. Миллионы и миллиарды, горы и горы денег. Для поставщиков обмундирования, банкиров, кораблестроителей, крупных промышленников, производителей сухпайков и тушёнки, да и просто талантливых дельцов — у них всё будет отлично.

И разумеется, они готовы к очередной войне. А почему нет? Это же дивиденды акционерам.

Но какова прибыль людям, которых убьют? Что за дивиденды для их матерей и сестёр, жён и возлюбленных?

Может ли вообще война принести пользу кому-то, кроме заработавших на ней?

И что несут для народа все эти прибыли?

Возьмём наш собственный случай.

До 1898 года у нас не было ни кусочка территории за пределами Североамериканского континента. Тогда наш государственный долг был чуть больше миллиарда долларов. Потом мы стали “международно настроены”. Мы забыли, или притворились, что забыли, внешнеполитические советы отцов-основателей. Мы забыли предостережение Джорджа Вашингтона о нестабильных союзах. И мы пошли на завоевания. Получили заморские территории. И к концу всего этого, после Мировой войны, наш общий государственный долг был уже 25 миллиардов — и всё из-за вмешательства в зарубежные дела. Положительный внешнеторговый баланс, в свою очередь, составил 24 миллиарда долларов за 25 лет. Сравнив только эту бухгалтерию, уже можно понять — мы получали убытки год от года, а внешняя торговля могла бы быть нашей и безо всяких войн.

Для рядового американца было бы гораздо дешевле — и уж всяко безопаснее — если б мы вообще не вмешивались ни в какие заморские дела. Но война… Война — это лихоимство. И так же, как бутлегерство, контрабанда, разбой и прочие незаконные развлечения, — оно для немногих, зато приносит звонкие прибыли. Впрочем, тяжесть каждой военной спецоперации несёт на себе народ, которому с этого не достанется ни гроша.

2. Кому идут доходы?

Мировая война, — наше недолгое в ней участие, — обошлась Соединённым Штатам в пятьдесят два миллиарда долларов. Понимаете? Это по 400 долларов на душу населения, если пересчитать. И мы ещё не выплатили этот долг. Мы ещё расплачиваемся, и дети наши  будут расплачиваться, и дети наших детей, вероятно, всё ещё будут в долгах за эту войну.

Прибыль обычного американского предприятия в мирное время — шесть, восемь, десять, иногда двенадцать процентов. Но во время военное, — о! тут совсем другое дело, — двадцать, шестьдесят, сто, триста, тысяча восемьсот! — выше только небо. Покупатель оплатит всё. У дяди Сэма есть монеты. Тряхнём его.

Конечно же, никто не говорит об этом в открытую. Всё подаётся под соусом патриотизма и любви к отечеству, всё завёрнуто в длинные речи про наш общий вклад в нашу общую победу, — а доходы между тем растут, и растут, и растут, и прикарманиваются. Несколько примеров:

Вот наши друзья Дюпоны, производители пороха, — не они ли недавно хвастались перед Сенатом, что их порох выиграл войну, или спас демократию, или что-нибудь? Они, конечно, очень патриотичная корпорация. Как обстояли в войну их дела? Что ж, с 1910 по 14й корпорация приносила по шесть миллионов в год. Скромненько, но Дюпоны справлялись. А теперь давайте посмотрим военные годы, с 14го по 18й. Пятьдесят восемь миллионов в год! Вдесятеро больше, чем до войны, а ведь они и до войны не бедствовали. Доходы возросли на 950%.

Или вот наши замечательные сталелитейщики, которые так патриотично свернули выпуск железнодорожного полотна, мостов и стальных опор, и так патриотично бросились штамповать военную продукцию. Их годовой доход до войны тоже был около шести миллионов. А потом началась война. И что же, компания Бетлехем Стил, исполняя, видимо, гражданский долг, принялась делать боеприпасы. Увеличились ли их доходы, или, может, они разрешили дяде Сэму поторговаться? И что же — сорок девять миллионов долларов в год! В среднем.

Или Юнайтед Стейтс Стил — до войны 105 миллионов в год, во время войны 240. Неплохо.

Такие вот расценки на рынке пороха и стали. Взглянем ещё на что-нибудь — медь, например, в войну она нарасхват.

Компания Анаконда: довоенные прибыли 10 миллионов, военные 34. Компания Юта Коппер: средняя прибыль в 5 миллионов подскочила до 21.

Эти пять больших компаний, вместе с ещё тремя поменьше, до войны приносили в среднем 137 480 000 в год. А за военное время — 408 300 000. Небольшой прирост, всего-то около двухсот процентов.

Стоит ли война того, чтобы её начинать? Платит ли война? Этим — заплатила. Но не им одним, есть ещё. Производители кожи, например.

Central Leather за три довоенных года заработала три с половиной миллиона долларов — миллион сто шестьдесят семь тысяч в год. А в 1916 они отчитались о прибыли в 15 миллионов долларов — снова скромный прирост в 1100 процентов. Вот и всё. General Chemical, производители красок и химикатов, — то же самое. За три довоенных года — немногим больше 800 тысяч в год, за войну — 12 миллионов.

Или компания International Nickel — сложно воевать без никеля — показала прирост с 4 миллионов до 73. Тысяча семьсот процентов, неплохо.

Сахарообрабатывающая компания АСР: 2 000 000 за три довоенных года, в 1916 — 6 000 000.

Давайте обратимся к документу Сената номер 259. Шестьдесят пятый Конгресс, отчёт о государственных доходах и прибылях корпораций. Огромный список — 122 мясокомбината, 153 хлопковых плантации, 299 швейных фабрик, 49 сталелитейных заводов и 340 угольных компаний. Военные доходы ниже 25% — редкое исключение. Акции угольных компаний, например, подскочили — у кого на сто процентов, а у кого на 7856. Мясопроизводители из Чикаго разбогатели вдвое и втрое.

И, конечно, есть же ещё банкиры, давайте не забывать про банкиров. Если уж кому и достались самые сливки с той войны — так это банкирам. Ведь банки зарегистрированы как партнёрства, а не как корпорации, поэтому вообще не отчитываются перед акционерами. Их доходы настолько же секретны, насколько они огромны. Каким образом миллиарды долларов попали к ним — я не знаю, ведь эти маленькие прелестные секреты не положено раскрывать, даже перед Сенатом. Особенно перед Сенатом.

Но о нескольких мы знаем! — и все как на подбор патриоты. Промышленники и торгаши, нашедшие путь к денежному потоку.

Производители обуви, например. Они обожают войну. Где война, там бизнес идёт по-новому. Можно делать солдатские сапоги и поставлять за границу. Союзникам. Или противникам — доллар есть доллар, неважно, немецкий он или французский. Американские доллары тоже хороши. Тридцать пять миллионов пар шипованных солдатских сапог для американской армии. А солдат — четыре миллиона. Получается восемь, — больше! — пар на человека.

В моём полку на одного бойца полагалась всего одна пара. Они были отменные, эти сапоги.

К концу войны осталось ещё 25 миллионов новых пар. Купленных. Проданных. Доходы подсчитаны и разложены по карманам.

У тех, кто производил кожу для этих сапог, было ещё много кожи, поэтому они сделали сотни тысяч кавалерийских сёдел и загнали их нашему дяде Сэму — видимо, для нашей кавалерии за рубежом. Никакой нашей кавалерии не было за рубежом, правда, но ведь надо же было куда-то девать всю эту кожу.

Нашлось ещё у кого-то много москитной сетки. Так появились 20 миллионов армейских москитных сеток. Наверное, чтобы наши мальчики расставляли их над собой в окопах, — когда пытаются спать, одной рукой давя клопов, а другой отгоняя крыс. Впрочем, эти москитные сетки даже не доехали до фронта во Франции. О, эти заботливые промышленники, так пекутся за солдатиков, которых кусают комары, так пекутся, что тридцать шесть миллионов метров этой чёртовой сетки проданы дяде Сэму вслед за сёдлами.

Неплохие деньги вращались тогда в москитно-сеточном бизнесе. Зуб даю, продлись война чуть подольше — и сеточные начали бы поставлять дяде Сэму москитов, чтобы разводить их во Франции.

Производители самолётов тоже хотели поиметь свою долю с войны. Почему нет? Все так делают. И вот миллиард долларов, миллиард долларов — посчитай их, если сможешь! — ушёл на разработку машин, которые так и не полетели. Ни один самолёт, ни один двигатель не участвовал в боях над Францией. Это просто всё те же промышленники, и их теневые делишки, и их тридцать процентов, или сто процентов, или, может быть, триста процентов. 

Солдатские гимнастёрки, сто сорок центов себестоимостью, закуплены государством по 3, по 4 доллара. Армии нужно всё это — мундиры, ботинки, штаны, носки, каски, — а производителям всего этого нужны деньги. Оптом — дешевле.

К концу Мировой войны арсеналы в Америке были забиты армейскими укладками — это такие рюкзаки с уставным содержимым. Теперь их списывают — изменился устав, сейчас положено другое содержимое. Но поставщики уже заработали на них — и с удовольствием заработают ещё раз.

Как ещё можно сделать деньги на войне? Удивительным идеям не было конца.

Один очень оборотистый патриот продал дяде Сэму двенадцать дюжин сорокавосьмидюймовых гаечных ключей. Это были отличные ключи, только вот незадача: во всей Америке есть лишь одна такая здоровенная гайка — та, что держит турбину на Ниагарском водопаде. Эти ключи всё равно купили — теперь ищут, куда бы их применить. Завершение войны ударило по производству огромных ключей, — как жаль, ведь они почти наладили производство огромных гаек.

Ещё одному оборотистому патриоту пришла идея, что командиры не должны ездить в автомобилях и не должны скакать верхом. Так были построены шесть тысяч полковничьих тележек с большими колёсами — вы, наверное, видели портрет Эндрю Джексона на такой тележке. Ни одна из шести тысяч так и не была использована, но производители тележек прибрали своё.

Кораблестроители тоже. Больше кораблей — больше долларов. Продали на три миллиарда, с мелочью. Это были отличные корабли, но некоторые из них — общей стоимостью 635 миллионов — были деревянными, у них разошлись швы, и они утонули. Но мы заплатили за них всё равно. Кто-то получил наши деньги за них.

Мировая война обошлась Америке в 52 миллиарда долларов. Из них около 39 миллиардов было потрачено на саму войну, прибыль от военных заказов составила 16 миллиардов. Вот откуда взялись все эти новые богачи, двадцать одна тысяча новых богачей. Шестнадцать миллиардов долларов прибыли — такими деньгами не разбрасываются. Это огромная сумма. И вся она досталась немногим.

Сенат даже созвал комиссию — Комиссия Геральда Ная по расследованию доходов военной промышленности. Но то, что удалось обнаружить расследователям — лишь верхушка айсберга.

Тем не менее, свой эффект это расследование возымело. В госаппарате, хоть ненадолго, но начали изучать “механизмы сдерживания войны”. Военный департамент и военно-морской департамент под предводительством спекулянтов с Уолл-стрит думают, как бы ограничить прибыли. М-да. Всю войну они превращали кровь в золото, а теперь доходы показались им слишком большими. Кто знает — может быть, теперь приросты на 300, 600 и 1800 процентов будут ограничены до чуть менее вопиющих величин.

Но этот новый план не считает потери, — он не накладывает никаких ограничений на потери сражающихся в войне. Сколько я ни читал эту схему — там нет ни одной строки об этом. Невозможно приказать солдату потерять на войне только один глаз, только одну руку, только одну ногу. Невозможно ограничить количество ран и смертей — как ограничить? “Не более 12% полка может быть ранено в бою, не более 7% дивизии может быть убито”?

Комиссии по расследованию некогда думать об этом.

3. Кто платит по счетам?

Кто финансирует всё это — эти маленькие прелестные прибыли в 20, 100, 300, 1000 процентов? Мы, своими налогами. Граждане покупают облигации Займа Свободы, а деньги идут банкирам. Мы купили облигации по 100 долларов, а потом продали их обратно по 84-86. Простая афера — банкирам было легко её провернуть, ведь они контролируют рынок ценных бумаг. Цена облигации упала, и перепуганные граждане продали свои бумаги, а банки их скупили. А потом опять подняли цену до номинала и выше, и собрали доход. Вот и всё.

Но по самому страшному счёту всегда расплачиваются солдаты.

Не верите — побывайте на военном кладбище. Или посетите любой из бесчисленных ветеранских госпиталей. Я постоянно в разъездах по стране — и сейчас, когда пишу эти слова. За эту поездку мы посетили восемнадцать государственных больниц для ветеранов. В них примерно 50 000 пациентов — измученных, искалеченных людей. Когда-то они были лучшими детьми Отечества, а теперь… Один главврач сказал, что смертность здесь втрое выше, чем среди тех, кто не был на войне. Это было в ветеранском госпитале в Милуоки — сейчас там томятся 3800 живых мертвецов.

Это были наши мальчики, обычные парни, с обычными жизнями. Их забирали прямо с полей и заводов, прямо из офисов и из школьных классов они попадали в армию. Там их перевыпустили, перековали; вытянули по струнке; разрушили и построили заново; убийство — это ваше естество, так им сказали. Убивать и умирать, плечом к плечу. Психология толпы. Мы натаскали их, наших мальчиков, мы их использовали, и они изменились.

А потом мы их демобилизовали, выкинули в гражданскую жизнь. Чтобы они сами разбирались, сами выкручивались, сами себя натаскивали, без командиров, без пропаганды, без товарищеского плеча. Война закончилась, вы больше не нужны — и мы заметём вас под ковёр, без речей и парадов, мы выбросим вас, наших мальчиков, и вы не справитесь — как многие, слишком многие, не справитесь с мирной жизнью в одиночку.

В правительственном госпитале в Марионе, штат Индиана, 1800 таких ребят живут как в хлеву. Видели бы вы их лица! Пять сотен из них — в бараках со стальными решётками на окнах, и колючая проволока оплетает периметры и террасы. Эти — уже всё. Они даже на людей не похожи. Внешне — здоровые, сильные, но всё фасад. Война выжрала их души, их сердца — они уже не с нами.

Тысячи и тысячи их. К каждому году больше. Война — это ужас, и они жили в нём; как только ужас внезапно оборвался — оборвались и их жизни. Они просто не справились, наши мальчики. Просто не смогли.

Такие они, тяжкие долги, такая она, плата за войну. Убитые уже заплатили своё — с них больше ничего не возьмёшь. Но живые ещё расплачиваются — разбитыми сердцами, разлукой и расстояниями, временем вдали от любимых. Расплачиваются раненые — своим здоровьем. Расплачиваются и другие — те, что покинули друзей и родные дома, чтобы носить униформу дяди Сэма. Униформу, на пошиве и перепродаже которой кто-то погрел руки.

Мы, солдаты, платим за войну, и платили всегда — в казармах, где нас чехвостили и мордовали, пока другие занимали наши рабочие места, гуляли в наших парках и ухаживали за нашими девушками. На фронтах, где мы стреляли, и по нам стреляли такие же, и в бесконечных окопах, где мы так силились уснуть, вслушиваясь, как в жуткую колыбельную, в глухие стоны умирающих товарищей.

Солдаты платят страданиями, но и деньгами, — не забывайте, — деньгами тоже.

До испано-американской войны включительно у нас существовала система военных премий. В Гражданскую рекрутам выплачивали бонусы — часто даже до начала службы, до тысячи двухсот долларов на каждого. В Испано-американскую бойцам полагались также призовые за захват техники и груза — каждому солдату была положена часть захваченного. А потом до нашего командования дошло, что захваченное можно просто забирать себе, а рядовые — чёрт с ними, пусть дальше воюют, что они сделают? Солдату не положено торговаться с работодателем за права. Всем рабочим положено, но ведь солдат — не рабочий.

Ещё Наполеон говорил, что награды — лакомый кусок, что мужчины их обожают и готовы за это погибать. И, развивая наполеоновскую идею, — всю эту возню с медальками, — наше командование также поняло ещё кое-что. Блестящие ордена так полюбились нашим мальчикам, что теперь можно платить ещё меньше. Экономия на человеческой силе. До Гражданской войны у нас вообще не было никаких наград! Потом учредили Орден Почёта, и запись в армию пошла бойчее. После Гражданской новых наград не вводили, — но это только пока Испано-американская не началась.

Когда пришла Великая война, в ход пустили пропаганду. Армейскую карьеру рекламировали нещадно: если ты здоров и молод и вдруг не хочешь воевать — тебя застыдят.

И как далеко зашли на этом! Привлекли даже Бога. Все наши благочестивые пасторы, за исключением разве что нескольких, охотно влили свои голоса в общий вой. Убивать, убивать, убивать! Убивать немцев! С нами Бог! Это Его воля! Это его воля — убивать немцев…

Тем временем в Германии такие же благочестивые пасторы кричали то же самое — убивать, убивать, убивать… Убивать союзников Антанты — по воле того же Бога? Это другая воля — воля пропаганды. И задача её — просто приучить людей к насилию и к войне.

Мы рассказывали им чудесные сказки, нашим мальчикам. Мы рисовали перед ними удивительные перспективы. Это, видите ли, война, что положит конец всем войнам. Это, понимаете ли, война за свободу демократии, свободу для демократии, демократию для свободы… И никто не поведал им, нашим мальчикам, никто не сказал им, когда они шли на гибель, никто не сказал им, что каждый шаг на марше и каждая смерть на фронтах обернётся большими военными прибылями. Этим — и больше ничем. Никто не заявил американским солдатам, что они могут полечь под пулями американского производства. Никто не предупредил их, что их корабль атакуют подлодки, собранные по американскому патенту. Их просто поманили, наших мальчиков, их просто позвали на славное приключение.

Как же хорошо они наелись патриотизма! Раз так, то можно платить ещё меньше. И ещё меньше, а вообще — пусть сами платят. У них же есть солдатское жалованье — тридцать долларов в месяц.

За эти тридцать долларов в месяц наши мальчики всего-то должны оставить своих родных и любимых, покинуть рабочие места и залечь где-нибудь в окопе. Убивать и умирать, по щиколотку в болоте, прижиматься к чёрной земле и жрать тушёнку — и то когда повезёт.

И что же?

Тридцать долларов в месяц — это чуть больше, чем получают сборщики и разнорабочие на военных заводах и фабриках боеприпасов. Половина солдатского жалования уходило домой — жёнам, детям, больным родственникам, — чтобы они не становились иждивенцами. Да ещё за страховку вычеты: должна же в развитой, просвещённой стране быть страховка. Страховка обходилась долларов в шесть — и вот всё, что осталось: девять долларов в месяц.

А дальше — самая грандиозная часть аферы: солдаты тоже покупали облигации “займа Свободы”. Их по факту заставляли это делать — ведь деньги с займов Свободы шли на покупку еды, одежды и обмундирования для солдат. То есть они платили сами за себя. После такой махинации от армейского жалованья оставался пшик. Большинство вообще ничего не получали, никаких денег, ни монетки. А займов Свободы продали много — одни только солдаты накупили на два миллиарда. Они покупали облигации по 100 долларов, а потом возвращались домой и не могли найти работу, поэтому продавали их. Дешевле, конечно.

Счета войны. Они так силились расплатиться по ним, наши мальчики. Когда солдатское сердце тоскует, тоскуют и сердца тех, кого оставил он, уходя на службу. Пока он не может заснуть в окопе, они тоже не могут заснуть — ворочаются бессонно в кроватях, его отец, его мать и сёстры, братья, сыновья и дочери.

И когда он вернётся домой без рук, без ног или глаз, когда принесёт с войны налипшую на подошвы чёрную боль её — они будут его оплакивать. А ведь среди бесчисленных промышленных прибылей есть и их деньги. Кровавые доллары у хозяев военных фабрик, у производителей кораблей и боеприпасов, кровавые доллары у торговцев и спекулянтов. Кровавыми долларами куплены облигации Свободы, — лишь для того, чтобы банкиры поимели с них свой жестокосердый навар.

И даже сейчас, столько лет спустя, мы всё ещё платим. И всё ещё страдают семьи, потерявшие своих мальчиков, всё ещё плачут сердца тех, кто был ранен физически и морально, — они уже никогда не смогут привыкнуть к тому, что война закончилась.

4. Хватит!

Война — это рэкет. Война — это надувательство. Многие платят — немногие наживаются.

Но это можно остановить! Конференции по остановке войны в этом, впрочем, не преуспеют. Как и комитеты по разоружению. Как и собрания по сокращению бюджетов на военную индустрию. Как и Женевские конвенции. Их намерения благородны, но их методы непрактичны. С войной можно покончить лишь убрав из неё прибыль, раз и навсегда.

Вот что: перед объявлением солдатской мобилизации объявлять мобилизацию капитала и промышленности. За месяц, за один месяц до призыва пусть призывают промышленников и торгашей. Пусть все чиновники, и управляющие, и хозяева военных фабрик, и производители кораблей и боеприпасов, и банкиры, и прочие, и прочие, и прочие, — пусть-ка они поработают. За тридцать долларов в месяц. 

Пусть они — все председатели и управляющие, все директора и менеджеры, все генералы, адмиралы, политики и чинуши, — пусть на тридцать долларов в месяц поживут. Все граждане! — пусть их зарплата не превышает того, что получает солдат.

Короли и бароны, хозяева и богачи, и рабочие — и рабочие тоже — пусть отдают половину жалованья семье, а потом на страховку, а потом на облигации Свободы.

А почему нет?

Им-то не оторвёт лицо ядром. Они-то не рискуют своими тёплыми шкурами, они сидят дома, в безопасности, не топчут болота траншей, не голодают, не смотрят каждый день смерти в глаза, как солдаты.

Всего месяц, всего тридцать дней, — дайте, дайте эти тридцать дней промышленникам и капиталистам, пусть подумают над своим поведением. И удивительно! — месяц пройдёт, и не будет никакой войны. Никакой войны не будет, вот увидите. Потому что хватит. Только эти меры помогут покончить с войной. Только эти, и никакие больше.

Скажете, я слишком оптимистичен? Может быть. У капитала ещё есть рычаги давления. Капиталисты ни за что не позволят убрать прибыль из войны, пока чиновники и политики представляют их интересы. Всё изменится лишь когда простые люди, — люди, на чьи плечи ложится вся тяжесть военного времени, — начнут избирать таких депутатов, которые представляют интересы народа.

Война — это разбой. Чтобы покончить с этим, нужно ещё кое-что: ограниченный плебисцит. Голосование, — воевать или нет? — но голосовать могут не все граждане, а только те, кто действительно пойдёт на войну, если она начнётся. Что толку спрашивать престарелых директоров оружейных заводов, плоскостопых банковских управляющих и косоглазых хозяйчиков фабрик по пошиву шинелей? Уже понятно, как они проголосуют, ведь будущие барыши застят им глаза. Их не отвезут на фронт, не выдадут по винтовке и не отправят в окоп, — значит, они не должны голосовать по вопросу войны. Право принять такое решение — это привилегия; так пусть его принимают те, кто потом примет риск.

Ограничивать право голоса на выборах — практика для нашей страны не новая. В большинстве штатов ходить на выборы разрешено только грамотным: нужно уметь писать и читать. В некоторых штатах есть имущественный ценз — нужно владеть землёй. Собрать молодых здоровых мужчин для голосования так же просто, как для войны. Пусть они приходят на пункты, прямо как в Мировую войну, пусть проходят медосмотр… И каждого, кто “годен” — регистрировать для плебисцита. Потому что это они должны выбирать, а не кучка политиков в Конгрессе. Из Конгресса не призывают. Там и по возрасту-то мало кто годен, а уж по физической подготовке — ещё меньше.

Третий шаг в борьбе с военным рэкетом — пристально смотреть за министерством обороны, чтобы оно занималось только обороной. Чтобы вся наша военная техника охраняла наши границы, и ничего больше.

Сейчас на каждом съезде Конгресса всплывает тема военно-морского флота. Вашингтонские паркетные адмиралы (этого добра у нас полно) — ещё и превосходные лоббисты. Умные и скользкие. Они не говорят: “Дайте нам ещё кораблей, нам нужны ещё корабли, чтобы объявить войну вон той стране, той стране и этой стране.” Нет-нет, прежде всего они скажут, что Америка в опасности. Америка под угрозой! Кто угрожает? Серьёзная военно-морская сила. Этих адмиралов средь ночи разбуди — и они охотно признаются, что могучий флот предполагаемого противника вот-вот перейдёт в атаку и сразу же убьёт минимум 125 миллионов человек. И только после этого адмиралы начнут просить ещё кораблей. Зачем? Нападать? Нет, что вы, что вы. Только для защиты.

Получив ещё кораблей, они разворачивают учения в Тихом океане. В Тихом океане. Для защиты. Верим, верим.

Тихий океан, знаете ли, — он большой. Очень много воды. Длиннющая береговая линия. И где же, позвольте узнать, будут учения? Двести миль от берега? Может, триста? И снова нет — тысяча, две или три, или три с половиной тысячи миль.

Японцы, гордый народ, — как же они обрадуются, заметив флот Соединённых Штатов в лучах восходящего солнца! Примерно так же обрадуются жители Лос-Анджелеса, если увидят, как японский флот играет в войнушку недалеко от пляжей Калифорнии.

Что ж, значит, пора ограничить аппетит боевых кораблей двумя сотнями миль. Если бы в 1898 году был такой закон, броненосный крейсер USS Maine никогда не зашёл бы в Гаванскую бухту на Кубе, и не затонул бы там, и не пришлось бы воевать из-за него с Испанией. Двести миль от берега и не дальше, — для обороны этого хватит за глаза. Самолёты можно отпускать за пятьсот миль, чтобы проводить разведку. А остальные вооружённые силы вообще не должны покидать границ США.

Итого — вот они, три шага, чтобы бороться с военным рэкетом:

1. Убрать из войны сверхприбыли.

2. Дать право окончательного решения молодым бойцам, которым в случае войны придётся идти на смерть.

3. Содержать армию только для обороны границ.

5. К чёрту войну!

Все войны ушли в прошлое? Нет, верить в это было бы глупо. Люди не хотят войны, никто не хочет войны, я знаю. Но это не значит, что нас не заставят. Что нас не затолкнут против воли в очередное побоище.

Не далее чем в 1916, когда переизбирался Вудро Вильсон, как ревностно он обещал беречь наших мальчиков от войны! “Я не отправлю молодых американцев на смерть” — на этом вся его предвыборная платформа строилась. И что же? Пять месяцев прошло, и он просит Конгресс объявить войну Германской империи.

Поменялось за эти пять месяцев мнение простых граждан? А их никто не спрашивал. Четыре миллиона наших мужчин надели форму и ушли, уплыли, уехали на европейские фронты. И их тоже никто не спрашивал.

Отчего же мнение нашего правительства поменялось столь разительно?

Союзники оживились сразу после объявления войны, позвали президента. Президент собрал советников, послушали советников. Послушали союзную делегацию. В переводе с дипломатического на обычный, сказали вот что:

“Мы тут решили, что хватит себя обманывать. Союзники — всё. Мы проиграли. И теперь мы должны вам (американским банкирам, производителям, перевозчикам и торговцам) миллионов пять, не меньше. Может, даже шесть.

И если мы проиграем (а без помощи Соединённых Штатов мы уже проиграли), то мы, — Италия, Франция и Англия — не сможем выплатить долг. А уж Германия так точно не будет его выплачивать. Поэтому… “

Если бы переговоры велись открыто, если бы за каждым советником было приставлено по журналисту, если бы радио передавало всё в прямом эфире, Америка никогда не вступила бы в Мировую войну.

Но ведь нет же! — это военно-политическое сборище было так же искусно задрапировано, как и все остальные. В те же самые речи о свободе и прогрессе. И роты всё так же двинулись на фронты, их отправили воевать, наших мальчиков, не забыв сказать им, что это “война за свободу для демократии” и что она положит конец всем войнам…

Восемнадцать лет прошло с тех пор, где же демократия? Сейчас её ощутимо меньше, чем было тогда. Да и какое нам вообще дело, в демократии ли живут Россия или Германия или Франция или Италия или Австрия? Какая разница, монархия у них или республика, фашисты они или коммунисты? Мы бы лучше своей демократией занимались.

Мы так хотели, чтобы Мировая война положила конец всем войнам, что ничего не сделали для этого. Комиссии по разоружению, антивоенные конвенции, новые ограничения? Да, но они ничего не значат. Договоры о ненападении и мирные соглашения — повсюду мы видим, как ими пренебрегают.

Мы отправляли на эти съезды профессиональных военных, так чего же мы ждём? Профессиональные военные не будут выступать против войны, они никогда не проголосуют за то, чтобы вылететь с работы. Никакой адмирал не хочет остаться без корабля и никакой генерал не хочет остаться без армии. Чтоб они разоружили сами себя — такого просто не может быть.

И даже более того: на тех же самых конференциях заседают, такие невидимые и такие всесильные, незаметные как мрачный призрак лоббисты. Наёмные псы тех, кто уже готов наживаться на следующей войне, потому что следующая война будет. Именно они внимательно следят, чтобы мирные соглашения не согласились на мире и чтобы договоры по разоружению никого не разоружили. Их цель — не просто сократить количество оружия, а сократить количество оружия у врага. А себе оставить побольше. 

Знаете, как покончить с войной действительно эффективно? Собраться всем вместе, всеми странами, и сдать на металлолом все эсминцы и крейсера, все гаубицы и мортиры, штыки и винтовки, все бомбардировщики и истребители, все танки, выбросить их, выбросить их, переплавить их, избавиться от них раз и навсегда. И даже если такое было бы возможно… Даже этого мало.

Эксперты пишут, что в новой войне нас ждут новые боевые тактики. Вместо кораблей и танков — токсичные химикаты, вместо пулемётов и артиллерии — смертоносный газ.

Каждая страна втайне от остальных собирает всё более жуткие орудия для массового уничтожения людей. Корабли и танки тоже никуда не денутся — ведь их производители должны делать бизнес, да и пулемёты с артиллерией не пропадут — не простаивать же заводам.

Но сейчас начинается война умов. Победа или поражение? — теперь это зависит от учёных, от их навыков и таланта.

Чем больше они изобретают ядовитых газов, боевых машин и мощных взрывчаток, тем меньше времени остаётся на действительно продуктивную работу, — работу, которая пошла бы на пользу всем гражданам планеты. Если бы вместо оружия мы все делали что-нибудь полезное — то получили бы и прогресс, и мир, и деньги. Много денег. Больше, чем даже сталелитейщики. Поэтому знаете что…

К чёрту войну!

05.09.2024

↑